Рец. на: Плахов Д. «Вымирание видов». Стихотворения. М.: Элит, 2018.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 10, 2019
Новый сборник стихов Дмитрия Плахова с обложки приветствует нас картинкой ядерного апокалипсиса и манящим предупреждением: «Содержит нецензурную брань». Ну как же не материться, глядя на развалины цивилизации? Стихи Плахова, впрочем, состоят не только из пяти заветных корней и их производных. Но сказать это – значит не сказать ничего.
Есть поэты, тщательно фильтрующие свой лексикон, старающиеся не пускать в них «непоэтичные» слова, отвлекающие читателя от наслаждения пронзительной лирикой. Самый радикальный случай – Сергей Шестаков; немногим более либерален Герман Власов. Стихи таких авторов подобны капсулам, в которых создаётся свой микроклимат, ограждающий читателя от воздействия агрессивной внешней среды. Дмитрий Плахов, напротив – один из тех варваров, которые в постапокалиптических боевиках на свой страх и риск живут за пределами защитного купола, без скафандра, без гермошлема. «Варварская лира» – это больше про Плахова, чем про Блока.
Варвар бродит по местам падения звездолётов, подбитых то ли правительством, то ли повстанцами, подбирает красивые и странные детальки, назначение которых ему неизвестно, и приспосабливает их для своих целей, украшая ими интерьер своей хижины или шею возлюбленной. Плахов так же поступает со словами. Лосевское «шумит словарь на перекрёстке» – это больше про Плахова, чем про адресата этой строки, Иосифа Бродского.
Плахов очень любит разные слова – и русские, и особенно иностранные. Он радостно купается в мутном и едком информационном хаосе – разумеется, нагишом, не стесняясь своих разросшихся приапических причиндалов.
Крылья акрид. Словесный мусор.
Лингва. Суржик. Жаргон. (с. 104)
Плахов пишет на смеси нижегородского, английского, латыни, китайско-вьетнамского, межгалактического и иных языков. Названия стихотворений – почти одна сплошная иностранщина (от общепонятного Total Recall или Ante Bellum до какой-нибудь хитрой redambula), и она же выпирает практически из каждого текста. Обессмысленные детальки разломанных языков Плахов-варвар прилаживает по своему вкусу: например, их применение сильно расширяет возможности рифмования. От этого стихи Плахова приобретают местами макаронический привкус. Рифмуются «север – сервер», «Chrysler – в красном» и т.п. Иногда, впрочем, иностранные слова в конце строк вообще обходятся без русских компаньонов, рифмуясь между собой: «революции – поллюции», «литавры – кентавры», «лавр – кентавр». А то и вообще пускаются в пляс и начинают водить хороводы ненавязчивой и необязательной болтовни:
я квестор был эрария
потом префект претория
моя звучала ария
гремела оратория
меня любила фурия
горгулия валькирия
калабрия этрурия
джульетта и кабирия ( с. 41).
Словом, «Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта»…
Пестрота лексики естественным образом дополняется пестротой фабулы. Две основные темы Плахова – это война и любовь. Военная тема сводится к подобию игры-стрелялки, в которой есть некие обобщённые наши и некие схематические чужие, причём сторона, за которую играет автор, условна, поскольку завтра он может войти в игру под другой личиной и сражаться за другую команду. Смысл в любой стрелялке один и тот же, меняется лишь антураж: в одной игре воюют земляне и марсиане, в другой – русские и украинцы. Дарт Вейдер рубится с Люком, Серсея со Старками, но итог-то один:
мы лежим наискось от просёлка
где кусты не густы
у не помню какого посёлка
у какой высоты (с. 13).
Трактовка каждой конкретной войны как метафоры любой другой войны – не новшество компьютерного века и не изобретение Дмитрия Плахова. Вспомним хотя бы Георгия Иванова («Свободен путь под Фермопилами»). Так что Плахов, фокусирующий лучи из разных концов истории в одну точку («фабий петроний горловка мариуполь»), действует вполне в духе традиции. А вот фанат стрелялок как лирический герой – это нечто новое. Игроманов принято считать эскапистами, но лирический герой Плахова, примеряя на себя одну за другой личины (аватары) виртуальных бойцов, лишь по внешнему впечатлению бежит от реальности. Герой такого типа не прячет собственное «я» в маскараде; маскарад и есть его сущность, источник внутреннего разлома. Здесь угадана важная черта времени. Здесь Плахов приближается к жизненной правде текущего момента, к самой сути современной войны. Например, компьютерные игры повлияли и на психологию, и на сам язык участников войны в Донбассе (так, слово «арта» в смысле «артиллерия» пришло в мир реальных боевых действий из жаргона любителей игры World of Tanks).
Но военная тема для Плахова – это и портал, через который он прорастает в другую поэтику, отбрасывая очевидные влияния (например, влияние А.П. Цветкова, которое в предыдущих разделах книги довольно ощутимо). В поэме (или, вернее, цикле стихотворений) «Маршалы» Плахов уже не увлекается экзотическими словами (если не считать цитат на польском языке), избавляется от инерции письма. Хаотическое перетасовывание образов классической и массовой культуры уступает место попытке вдумчивого выстраивания мифа. Ритмика становится прихотливой:
вязнут в пойме полки
но силён накат
мы телами заполним впадину
много у нас солдат
и у всех небриты лобки
в кашу мясную в прибрежный лёд
вбей фашистскую гадину
баграмян и бьёт ( с. 108)
Словесная игра по-прежнему ведётся, но делается менее поверхностной, начинает проникать вглубь слова, заставляя читателя вспомнить о наследии футуристов:
но не задаром
нам дан командарм
чуешь чуйков
рокот осок
то рокоссовский
чуешь сов голоса
к нам идет рокоссовский ( с. 108)
Образы советских военачальников превращаются в сказочных персонажей – и причудливо, и вместе с тем логично (Конев – кентавр, Жуков – жук).
вот пикирует жуков отвесно на поле брани
в менструальную слизь в концентрат человечьей вони
от земли до небес громоздится утробный вопль
но прекрасен маршал в огне реактивных сопл
и надкрылья сложив соблюдя уставной артикул
он вонзается в землю во блеске стальных мандибул ( с. 112).
Было бы интересно увидеть сборник этого автора, полностью состоящий из текстов подобного рода. Наверное, тогда можно было бы говорить о рождении совершенно нового поэта. Пока же перед нами переходная книга, книга автора с меняющимся, ломающимся голосом.
Но особую радость у читателя «Вымирания видов» вызовут эротические стихи. Стихов о любви и особенно о сексе у нас пишется мало, а выражаться нецензурно современные поэты вообще боятся – ещё бы, ведь такие стихи не напечатать в толстом журнале! Королями этой темы были куртуазные маньеристы, и до сих пор Вадим Степанцов и Андрей Добрынин – признанные лидеры жанра. Удачные эротические тексты есть и у Максима Жукова. Дмитрий Плахов приходит в тему со своим инструментарием. Вновь мы видим калейдоскоп культурных образов с естественным уклоном в античную тему.
твои губы как мне сказали не имут сраму
увлажняясь при виде статуи поликсена
но я так устал наблюдать эту футураму
что охотно ложусь на сено (с. 42).
Или вот:
в оливковой роще вакханка
героя мошну опростав
резвится нагая нахалка
приятно округла в местах
не столь отдалённых а воин
присягу презрев и устав
вакханкою в целом доволен
от шалостей впрочем устав ( с. 100).
Из прочитанного делаем вывод: Дмитрий Плахов – это варвар, который быстро учится. Возможно, со временем он поймёт принципы космических путешествий, соберёт из найденных деталек настоящий звездолёт, улетит на другую планету и пришлет нам оттуда книжку стихов совсем новых, необычных, благоуханных.