Рец. на: Тименчик Р. История культа Гумилева. – М.: Мосты культуры, 2018.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 9, 2018
Роман
Тименчик – один из главных исследователей культуры
Серебряного века. Об этом свидетельствует, как минимум, давно ходящее по
филфакам двустишие: «Когда ты вылуплялся, птенчик, / В
ЦГАЛИ сидел уже Тименчик». Благодаря бесконечной
архивной работе и знанию самых потаённых уголков русского модернизма, он
выстраивает малоизвестные и разрозненные факты в широкую панораму, находит
неожиданные переклички и неочевидные ассоциации. Прекрасный пример такой работы
– его новая книга о «культе Гумилёва», где рассказывается история читателей
поэта в советский период.
Конквистадор
русской поэзии был красной тряпкой для партии: монархист, эстет, православный
верующий, а по слухам – ещё и заговорщик. Вроде бы очевидное, но вместе с тем и
несколько абстрактное для нового поколения читателей понятие «запрещённого
поэта» приобретает в книге предметность, даже повествовательность. Десятки и сотни приводимых филологом стихотворений, мемуаров, рецензий
и служебных записок показывают, как именно работала цензурная машина, как её
обходили и как с ней пытались бороться.
Рассказ
дан в строгой хронологии, начиная со дня расстрела (есть очерк и о прижизненных
читателях Гумилёва). Литературовед собирает небольшую антологию стихотворений,
откликающихся на гибель главы «Цеха поэтов» – причём они большей частью
принадлежат практически неизвестным литераторам. При этом филолог лишь даёт
материал для будущей рефлексии и осмысления, общих выводов он сам не строит – и
в этом одна из установок книги.
Тексты
учеников и последователей Гумилёва только намечают область культурного влияния
акмеиста, стремительно растущую в последующие годы. Хотя после победы революции
на арене советской поэзии, казалось бы, торжествовали футуристы, но уже к 1927
году «соперничество Маяковского с Гумилёвым за влияние на умы молодых поэтов
стало к юбилею послеоктябрьской словесности очевидным фактом» (с. 167).
Спор
вокруг наследия акмеизма особенно обостряется в «Годы безвременщины»
— так называет Тименчик главу о начале сталинского
правления. В это время формируется партийный взгляд на историю дореволюционного
искусства, и литературоведы разных лагерей пытаются представить Гумилёва в
разном свете. Одни критикуют его за буржуазность и потакание интересам
капитализма, другие предлагают закрыть на это глаза, предлагая учиться у него версификационной виртуозности, подчёркивая предметность и
даже своеобразный материализм его текстов. Официальная позиция на этот счёт,
думаю, очевидна, но для самих поэтов акмеизм становится основным источником
вдохновения. «Тихонов, Саянов, Сурков, Симонов и
множество менее известных – подражатели Гумилева. Для них благородный стиль
Гумилёва то же самое, что греческие колонны для сталинской архитектуры» (с.
185) – приводит филолог размышления Семёна Липкина.
Советская
поэзия буквально вскармливается акмеизмом – в то время как запрет самого имени
его лидера становится всё более строгим. В стране бушуют репрессии, а у
Гумилёва учатся форме, содержанию, умению чувствовать и рассказывать о своих
чувствах. Тименчик цитирует Владимира Маркова,
который совсем небезосновательно писал: «Иногда
кажется, что не умри Гумилёв в подвалах Чеки, акмеизм мог бы стать официальной
литературной теорией, и не надо было бы изобретать “социалистического
реализма”» (с. 266).
В
периоды катаклизмов от обезумевшей реальности спасаются именно Гумилёвым. В
лагере, а чуть позже – и на оккупированных территориях, в блокадном Ленинграде
его стихи воспринимаются людьми «как эпиграфы к свалившимся на них испытаниям»
(с. 307).
Примерно
с этого периода основное внимание исследователя сосредотачивается не на стихах,
а на документальных свидетельствах – он подробно рассказывает о попытках
протолкнуть Гумилёва в печать, об общении эмиграции с Россией, и, конечно,
самиздате. Акмеист становится одним из самых популярных авторов, ходящих в
списках. Его читают студенты и учителя, возвращающиеся из ссылок и правоверные
советские граждане. Хотя, совсем уж «безгрешных» не было: чтение и
распространение акмеиста было актом диссидентства, даже если участники этого
процесса так его не воспринимали. Вот, например, студент, которому на ночь дали
«Жемчуга», пишет: «Расстаться с этим потрясением было невозможно, но стихи
необходимо было быстро возвратить. Решение пришло само собой: за одну ночь на
старенькой “Москве” я перепечатал под копирку четыре экземпляра и три подарил
хорошим друзьям. Слово “Самиздат” как-то не пришло мне тогда в голову. Вообще,
казалось невозможным, чтобы с этими дивными стихами связывалось что-то
недозволенное» (с. 458).
История
культа Гумилёва выглядит как борьба сплочённого, хотя и не осознающего свою
целостность, множества. Поэтому настоящим торжеством звучат заключительные
аккорды книги: посреди совещания в издательстве «Советская энциклопедия»
редактору приносят «Литературную газету» с портретом поэта и подборкой его
стихов. Финал сказочный, по-гумилёвски
фантастический. Уже через несколько дней появляется и известный номер «Огонька»
с портретом акмеиста на обложке – ознаменование начала литературной
перестройки.
В
последние годы появляется всё больше книг, предлагающих взглянуть на историю
литературы как на историю читателей. Монтажный принцип сборки монографии Романа
Тименчика не только продолжает эту славную традицию,
но и вытаскивает из забвения небезынтересных поэтов, вводит в оборот важные
документы. В бескрайних архивных джунглях филолог смог найти верную тропу среди
советских «техник лукавства» и «трасс вытравленного имени», и его мужественное
упорство в поиске этого пути отсылает к образу самого расстрелянного вождя
акмеистов.