Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 9, 2018
Евгений Анатольевич Прудченко – поэт, журналист. Родился в 1964 году в Алма-Ате (СССР, КазССР). В 1991 году окончил Алма-Атинский институт народного хозяйства по специальностям «Экономика и социология труда» и «Банковское дело». Работал на производствах и в банковской сфере. В середине девяностых стал журналистом, стоял у истоков ряда казахстанских газет и журналов. Писать стихи начал после тридцати. Автор семи не изданных поэтических сборников, но как поэт нигде не публиковался. Живёт в Алма-Ате.
ВОПРОС О ПЫЛИ
А можно ли – здесь ничего не приукрашу –
пыль разделить на «нашу» и «не нашу»?
Вопрос непозволительная роскошь для вопроса
второстепенного, он для подточки носа
у комара… «Легко жить комару?»
«А нам и сам комар не по нутру!»
Вернёмся все-таки к вопросу о той пыли:
пыль наша, пыль наша, коль мы землю застолбили!
Но как же удержать её, ведь улетит?
Вопрос не наш… важнее – сделать вид,
де, заинтересованы мы пылью…
пусть и земле другой мы эту пыль скормили;
бездарно, так бездарно! Ну и пусть…
на нас пыль никогда не навевала грусть…
на тысячи лье, километров, миль –
от пыли пыль.
И всё-таки, чтоб там ни говорили,
нам пыль важна… её мы столько накопили!
От предков ведь досталась, от отцов…
пыль храбрецов.
Теперь какая б к власти ни пришла параша –
пыль «наша!»
Напрашиваться поздно на мораль:
раз пыль «не наша», значит, точно, – шваль.
ЧЕХОСЛОВАКИЯ
(… как лоскуток Европы)
Я тщательно оберегаю наше лето
от птиц и насекомых,
лучше с ними – (с нами!?) –
не спорить.
Вот Венеция проснётся,
а мы уже проснулись,
– так и солнце, –
коль изменить не можем ничего мы,
то и себе тогда не изменяем;
в том смысл бездействия,
оно необъяснимо.
Страна, – когда умна и многогранна, –
мир бесконечно глуп вокруг страны.
Трагедия не в том, что рыщет смерть,
трагедия в ином: она находит,
идя по следу,
прячется, скулит.
Не драма, не несчастие, так надо.
Слёг рыцарь, в панцирь света облачённый.
Век иждивенцев, траура, труда.
Двадцатое столетие вампиров,
перерожденцев, войн. И демонстраций.
Платочком помаши вослед,
возьми дневник, журнал,
какая разница: калеке, богоборцу.
Крестовые походы, до того
Великая Моравия! – с поклоном, –
Кириллу и Мефодию.
Представь: последствия как результат прогноза;
наследием источников термальных
холодная латиница,
что есть
свод монотонных (здесь: бесчестных) правил.
Буквально понимающему «вспять»,
едва, едва ли улыбнется время;
не подмигнёт.
В период отвратительных идей
нет места тошнотворным переводам,
что странно сочетается; всегда
поэтам лучше пишется в изгнанье
или в тисках, невидимых народу.
На то он и поэт…
растлитель юных душ,
душ пожилых, но так и не окрепших.
ВИНОГРАД
Мой друг, я собираю виноград,
без кожуры, без косточек. Есть зёрна
похожие на синие озёра;
а есть – на ад.
Я омываю ноги у ручья
прохожим, что похлеще дурачья.
То неблагополучия прошу,
копая под османского пашу.
Как утром извивается лоза,
ты видел? это будущие гроздья
стремятся к солнцу, хор, многоголосье,
точней – слеза.
Мой друг, я окружающим хочу
сказать, что мир подобен палачу;
они в отмщенье мне: «в словах – слова».
Но как же так?.. на плахе – голова.
Мой друг, когда мосты все сожжены –
жить много легче в устье Рубикона;
я пробовал дразнить того дракона…
ни веры, ни друзей и ни жены.
Мой друг, я вновь позирую зиме,
вот так Наполеон Березине
позировал. Бурлящее вино.
Париж. Смоленск. Можайск. Бородино.
Мой друг, я ампутирую траву,
она мешает снова урожаю.
Ты скажешь правду… я не возражаю;
соврать? – совру!
Мой друг, Олег, ты не переживай,
сегодня ведь чего ни пожелай,
всё сбудется… дни наши сочтены.
Всё сбудется, вот только не мечты.
Вчера нашел черкесские клинки,
достал, теперь себя прокормим.
Я никогда не видел эти корни,
лишь черенки.
Мой друг, я ненавижу и люблю,
люблю людей, погибших в том бою,
не надо больше им за жизнь дрожать;
а выживших, их надо уважать.
Мой друг, я собираю виноград.
Как завораживают севера лианы!
На теле невском – солнечные раны.
Я рад.
Новый дивный мир
Прекрасный мир! он был бы без славян,
без персов и османов, египтян,
без иерусалимской, в сути, братьи…
Мир без рукопожатий, без объятий.
Да, славный мир, «Арийцы выше всех!»
Бретонцы с англосаксами: «О, смех!»
Париж и Лондон, что ж недосмеялись? –
Адольфа Шикльгрубера боялись?
Счастливый мир… на плечи макинтош,
и всё уже равно! и кабала святош,
и этой вот, земной ничтожной власти…
а взгляд построже чуть – и впал в подобострастье.
Навязчивый сей мир, он приведёт к беде,
не разложенья риск – привязанность к еде.
Мороз на северах, и на югах москиты,
«и с зарожденьем жизни вроде квиты».
Мир радостный! в нём негров нет, рабов,
ушей индейских, подлых городов,
сами собой теперь они кичатся…
им атома б военного бояться:
порочный мир в их узкий мир пролез,
двух северных америк гной, порез.
Пока израильтяне примеряли пейсы,
американцами вдруг стали европейцы.
Гнусавый мир, он продолжает петь:
«Что, пару тысяч лет нельзя и потерпеть!?»
Ты к новости прильни, что к Чуду-юду:
евреи с палестинцами – повсюду.
Уж поздно о причине причитать…
Бесчестный мир: невинного распять.
Бесцветный цвет в чернилах обнажённых,
счастливый мир… без чёрных, белых, жёлтых.
Разгульный мир… ничтожен серб, хорват;
разрушенный… никто не виноват!?
В запое беспробудном кровь: «Убить ливийца!»
О Сирию ногой облокотиться.
Великий мир… кириллица и вязь
арабская – с чего же ты взялась!? –
«С Аравии». Мой мир давно угроблен.
Теперь нам общий финиш уготовлен.
В халяль залезли мы, в кошерное вползли?
но так и не нашли ведь край земли!
Европу укокошит, чехов, венгров,
арабское письмо. И русских негров.
Пирог социализма силится объять
земля. Тут мы под горочку: «Эх, мать!»
От нового избавится ль скелета,
по сути, необъятная планета?