Рец. на Борис Кутенков. решето тишина решено. – М.: «ЛитГОСТ», 2018
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 8, 2018
Активный деятель
столичной литературной жизни Борис Кутенков выпустил
уже четвёртый сборник стихов. Имя автора постоянно мелькает в хрониках
литературной жизни: он пишет рецензии, организовывает разнокалиберные
литературные вечера, составляет антологии, редактирует неисчислимое количество
текстов. Но вся эта кипучая деятельность склоняет к тому, чтобы после его имени
писать «культуртрегер», а уже потом думать над аттестацией «поэт». Новая книга
должна напомнить, что автор в первую очередь пишет стихи. Предыдущие сборники
(последний из них вышел в 2013 году) можно было отнести к жанру «удачные
упражнения выпускника Литинститута», но нынешнее издание заявляет о сложившемся
поэте.
Стихи вызывают доверие
сразу, ещё на звуковом уровне. Строки не навязывают себя явной звукописью, но
умелым перебором согласных позволяют ощутить предметность описываемого:
первородный грех, музыкальный крах.
постучался?
глянь же, бровей не морща,
как твоя просодия гибнет в мощных,
молодых и хищнических руках (с.
70).
Зафиксированный в этом
катрене процесс распада мира наполняет многие страницы издания. Сборнику не
подходит традиционная метафора текста как ткани: работа стихов сравнима скорее
с прожектором, который неслучайным образом выхватывает из окружающей тьмы
отдельные образы. Перечисление составляет один из конструктивных приёмов книги:
поэт подсвечивает предметы, чтобы не потерять их в окружающем хаосе.
Вообще свет – ключевое
понятие для Кутенкова: он упоминается примерно в
половине текстов – хотя бы и своим отсутствием, тьмой. Герой ищет источник
света везде – в театре («ты воруешь темень лучом у зала»), в быту («озаряясь
икейной лампой в момент ухода»), даже во
фразеологии («ищущий света в
горящем на воре»). Даже странно, что это написано московским поэтом –
настолько стремление к свету напоминает тоскливую темноту зимнего Петербурга
или почти вечную ночь Заполярья.
Солнце в мире Кутенкова отсутствует не просто так: оно отменено или даже
побеждено, поэтому так необходимо найти хотя бы лучинку. Солнце есть Бог,
нехватка которого сводит с ума – если в небе что-то и «ходит», то это апокалиптический четвёртый Рим. Герой стихов начинает
говорить ровно в тот момент, когда Творец покидает нас: последние отблески его
света ещё долетают до людей, но в будущем не стоит ждать ничего хорошего:
Когда прощальный допоёт гобой
и от Земли, оставленной Тобой,
останется один согласный возглас –
и время не играть, а отпевать, –
возьми лопату, скрипку и тетрадь
и закопай меня в продольный космос (с.
50).
Одна из главных угроз
для такой поэзии – превратиться в многословные рефлексии по поводу вечных тем.
Но достоинство текстов Кутенкова в их плотности.
Образы, которые поэт собирает во тьме, тщательно подгоняются друг к другу,
избавляясь от всего лишнего, вплоть до
конспективного аграмматизма. Эти тексты – тюрьма для
слов, где недостаток места искупается избытком смысла.
Лучшим подтверждением
тому служит название сборника. Марина Гарбер в послесловии называет его позывным,
Мария Бушуева в рецензии на книгу – «спасительной и многообещающей триадой»[1]. Но, кроме того, это и описание процесса
создания стихотворения. Кутенков живёт в океане слов,
и попытка вычерпать оттуда стиховое приводит к пониманию того, что в руках у
него всего лишь решето: всё набранное выливается обратно, в тишину.
Те капли, что задержались на грустном инструменте стихотворца, и есть стихи, решено.
В этом скрывается ещё одна причина ценить сборник: фрагменты разговоров
соседствуют с искусно обработанными цитатами, а предельно современная лексика
стоит рядом с традиционно поэтической.
Поэт лишён как снобизма консерваторов, так и развязности контркультурщиков,
а развитое чувство меры не даёт стихам превратиться в эклектические «отрывки из
прочитанных романов». Формируя из этого неблагородного материала высказывание,
он постоянно возвращается к проблеме гармонии в поэзии:
Человек живёт, чему-то служит,
поясок затягивает туже,
ищет ключик – на-ка, подбери! –
к тишине, которая снаружи,
к музыке, которая внутри (с.
8).
Простой автопортрет недостоин называться поэзией,
поэтому автор смотрит со стороны на собственную рефлексию. Обратный процесс Кутенков высмеивает, для него недопустима «тенденция
сближения поэзии и документального повествования, когда биография автора не
перевоплощена в эстетический, художественный продукт и лишена метафизического
обоснования, а текст становится
рифмованием в столбик авторских мыслей и чувств»[2].
Но и постмодернистский,
обесчеловеченный полюс современной поэзии не
привлекает поэта: в поиске своего места он предпочитает
возвращается к стихотворному опыту XXвека. Ходасевич, один из кумиров Кутенкова,
регулярно появляется в его текстах. Тут
как и прямые цитаты («под йодом дотлевает пробочка», «путь зерна»),
так и более тонкие ассоциации. Название закрывающего книгу раздела – «за всё что не доплыть» – вкупе с
обложкой, украшенной маленькими пластмассовыми лодочками, отсылает к
определяющему многое в поэтике Кутенкова «Лети,
кораблик мой, лети, / Кренясь и не ища спасенья. / Его и нет на том пути, /
Куда уносит вдохновенье». А насмешливые и грустные стихи классика отзываются в
этих катренах на уровне ритма:
Догорает папироска,
тихо звякнет золотой;
если что-то будут помнить –
не забудут нас с тобой.
Где-то на глубоком дне
ходит песня обо мне –
спит жемчужиной в шкатулке,
зажигает свет в окне (с.
7).
Если Мандельштам
тосковал по мировой культуре, то Кутенков тоскует по
культуре Мандельштама. Хоть сборник и наполнен «офлайнами»,
«фейсбуками» и «лайками», но они выступают в роли
ситуативного стихового сора, в то время как само движение этой поэзии продолжает вектор русского
модернизма – через Слуцкого, Лосева, Рыжего.
Поэт пытается скрыться
от современности в стихах, но у него это не получается.
То у него появляется девочка-недотрога, «тяжкая, как обретённый Крым»,
то звучат «удары над луганской тишиной» – но
все эти слова звучат только для того, чтобы убежать от них, скрыться. Если бы
лирический герой действительно был бы эскапистом, ему не пришлось бы так
декларировать это в самых слабых стихах сборника: «что мне Крым, что Майдан,
/ если рушится жизнь человека?»
Звон, гром, сложность и
блеск современной поэзии воспринимается автором как «ад языка». Многие поэты
бродили по преисподней, но у героя Кутенкова нет
собеседника, которому можно поведать, «что новенького во Флоренции». Его
ролевой моделью служит, скорее, Орфей – пусть и с решетом вместо лиры. Пытаясь
найти дорогу, поэт знает, что оглянуться на источник света нельзя, но всё-таки
смотрит – и потому Бог, поименованный в его стихах, не возродится.
[1] Мария Бушуева.
Заменяй первородного голыша. НГ-Exlibris
http://www.ng.ru/ng_exlibris/2017-11-09/15_911_gvidon.html
[2] Прочтение. Маленькая
литературная жизнь 2017. http://prochtenie.ru/texts/29222