Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 8, 2018
Нина Феликсовна
Щербак,
прозаик, сценарист, кандидат филологических наук, преподаватель кафедры
английской филологии и лингвокультурологии С-Петербургского государственного
университета / Nina Scherbak,
English Department, St.Petersburg State University, e-mail:
alpha-12@yandex.ru
Аннотация.
Поэма «Двенадцать» была написана Александром Блоком в январе 1918 года, почти
через год после Февральской революции и через два месяца после Октябрьского
переворота. Существует много мнений, гипотез, ранних и более поздних, о
толковании поэмы. Cо
временем идеологический подход уступил место более глубокому анализу образной
системы поэмы. Лирико-метафизический образ Христа во все времена побуждал
критиков и читателей искать в ней вселенский этический смысл.
Abstract. In this essay the author explores the main
motive and the nature of the Twelve poem by Alexander
Blok, looks at the main ideas, images and symbols of the poem, as well as the
aesthetic means that are the core of the poem’s construction. The article
explores the history of the poem’s constructions as well as the negative
reviews it received. The pagan versus Christian paradigm is paid attention to,
with a focus on the notion of music, Revolution, the irrational that are
revealed and explored in the poem.
Ключевые
слова: русская поэзия, поэма «Двенадцать», А.Блок, мистика, революция, образ
Христа, дух музыки
Key words: Russian poetry, The Twelve poem, A. Blok,
mystical nature, revolution, the image of Christ, the irrational, spirit of
music
«Еcть
другой, свидетельствующий о мне» (Иоанн 5, 32-33) – «А
надо другого?» (А.Блок)
Поэма
«Двенадцать» была написана Александром Блоком в январе 1918 года, почти через
год после февральской революции и через два месяца после октябрьского
переворота. Поэма не входила в последнее прижизненное издание собрания
стихотворений Блока, но неоднократно издавалась в Советской России, была
известна в Европе и США по переводам. Существует много мнений, гипотез, ранних
и более поздних, о толковании поэмы. Если в более наивных и ранних рецензиях на
поэму критики решали, «большевистская» ли она или «антиреволюционная», то со
временем идеологический подход уступил место более глубокому анализу образной
системы поэмы. Лирико-метафизический образ Христа во все времена побуждал
критиков и читателей искать в ней вселенский этический смысл.
Сюжет
поэмы не является особо сложным. Снежные улицы революционного города. Кратко
написаны портреты главных героев – священник, богатая женщина в каракуле,
старуха, поэт-«вития». По улицам Петрограда идёт патрульный
отряд красногвардейцев из двенадцати человек, говорящих о своем товарище
Ваньке, который сошёлся с «уличной девкой» Катькой.
Когда патрульные видят сани, на которых едут Ванька и Катька, они нападают на
сани, от выстрела Петрухи, одного из двенадцати красногвардейцев, Катька
погибает. Патруль идёт дальше. За ними увязывается пёс, которого отгоняют
штыками. В какой-то момент перед красногвардейцами появляется неясный
«женственный» образ – Иисуса Христа.
Поэма
была напечатана, вышла отдельной книгой, и её читала вслух по большей части
Любовь Дмитриевна Блок, а изредка и сам автор. Нина Берберова, впрочем,
отмечает, что в какой-то момент декламация поэмы стала главным источником
заработка поэта [Берберова, 1991: 217]. Сразу же после публикации и первых
концертов произведение было принято буквально в штыки большинством
представителей русской интеллигенции. Иван Бунин, присутствовавший на собрании,
которое московские писатели устроили для чтения «Двенадцати», впоследствии
утверждал: «…Блок перешёл к большевикам, стал личным секретарём Луначарского,
после чего написал брошюру “Интеллигенция и Революция”, стал требовать:
“Слушайте, слушайте музыку революции! ” и сочинил “Двенадцать”, написав в своем
дневнике для потомства очень жалкую выдумку: будто он сочинял “Двенадцать” как
бы в трансе, “все время слыша какие-то шумы — шумы
падения старого мира”» [Бунин, 1991]. Читая «Двенадцать» Блока, даже его
близкие и искренне сочувствующие старые друзья одновременно испытывали
удивление и испуг, даже полное неприятие неожиданной и новой позиции поэта.
Особо известна критика Зинаиды Гиппиус, высказанных в стихах, в которых она
обращалась к поэту весьма безапелляционно: «Я не прощу./ Душа твоя невинна./ Я
не прощу ей — никогда». Потом они встретятся в опустевшем вагоне случайно, и
Зинаида Гиппиус подаст ему руку, по её собственному выражению— «лично», но не «общественно». [Гиппиус, 1925: 5-70]. Близкий
друг Блока поэт Андрей Белый был также шокирован, написав Блоку в письме от 17
марта 1918 года: «Читаю с трепетом Тебя. “Скифы” (стихи) — огромны и эпохальны,
как “Куликово поле" … По-моему, Ты слишком неосторожно берёшь иные ноты.
Помни — Тебе не “простят” “никогда”… Кое-чему из Твоих
фельетонов в “Знамени труда” и не сочувствую: но поражаюсь отвагой и мужеством
Твоим… Будь мудр: соединяй с отвагой и осторожность». Николай Гумилёв
утверждал, что Блок, написав «Двенадцать», послужил «делу Антихриста» —
«вторично распял Христа и ещё раз расстрелял государя» [Орлов, 2001: 533-534].
Всеволод Ива́нов в своих воспоминаниях пишет о
своей якобы встрече с адмиралом Колчаком и передаёт его слова, которые тоже
свидетельствуют не в пользу Блока: «Горький и в особенности Блок талантливы.
Очень, очень талантливы… И всё же обоих, когда возьмём
Москву, придётся повесить…» [Орлов, 2001: 540].Поэма «Двенадцать» не получила
одобрения и со стороны властей. Л. Д. Троцкий, например, пишет: «Конечно, Блок
не наш. Но он рванулся к нам. Рванувшись, надорвался» [Троцкий, 1991:102].
Яркой иллюстрацией является и стихотворение А.В. Луначарского, написанное в
ответ на «Двенадцать»: «Так идут державным шагом, / А поодаль ты, поэт, За
кроваво-красным стягом, / Подпевая их куплет. Их жестокого романса / Подкупил тебя трагизм. На победу мало шанса, / Чужд тебе
социализм, /— Но объят ты ихней дрожью. Их тревогой заражён,
/ И идёшь по бездорожью, Тронут, слаб, заворожён» [Луначарский, 1961: 202].
Подобная реакция, на наш взгляд, как нельзя лучше подтверждает не столько
глубину философии Блока или даже его ум, сколько чистоту сердца, определённую
наивность, которая явственно свидетельствует в пользу «духотворящей»
трактовки поэмы, наглядно иллюстрирует её сильную, мощную образную доминанту,
не признать которую невозможно, даже вопреки мудрым и порой циничным критикам.
Обращают
на себя внимание два образа, связанных воедино, которые и придают поэме силу,
ставят её на особое место в истории, делают невероятно актуальной во все
времена, особенно для русского читателя. Образ России,который выписан на фоне образных мотивов «мировой
катастрофы», «мировой музыки», «гула», «ветра» и образа Христа, — собранных
воедино. По мнению критиков, один из возможных ключей к пониманию поэмы можно
найти в творчестве известного шансонье и поэта М. Н. Савоярова,
концерты которого Блок посещал в 1915-1920 годах. Не только сам текст и
образный ряд стихов, но и особенности исполнения поэмы самим Блоком и Любовью
Дмитриевной были связаны с «пониженным», «народным» савояровским
стилем. Одним из первых это почувствовал и затем определил Виктор Шкловский:
«“Двенадцать” — ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она
сделана “блатным” стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских»
[Шкловский, 1990: 175]. Этот мотив «народности» соотносится с тем, что сам Блок
неоднократно пишет в своих статьях, обсуждая, проживая проблему взаимосвязи
интеллигенции и народа. Например, в статье «Народ и интеллигенция» дана
развёрнутая картина неоднозначности их «точек соприкосновения»: «С
екатерининских времен проснулось в русском интеллигенте народолюбие,
и с той поры не оскудевало. Собирали и собирают материалы для
изучения "фольклора"; загромождают книжные шкафы сборниками русских
песен, былин, легенд, заговоров, причитаний; исследуют русскую мифологию,
обрядности, свадьбы и похороны; печалуются о народе; ходят в народ, исполняются
надеждами и отчаиваются; наконец, погибают, идут на казнь и на голодную смерть
за народное дело. Может быть, наконец, поняли даже душу народную; но как
поняли? Не значит ли понять всё и полюбить всё — даже враждебное, даже то, что
требует отречения от самого дорогого для себя, — не значит ли это ничего не понять и ничего не
полюбить? Это — со стороны "интеллигенции". Нельзя сказать, чтобы она
всегда сидела сложа руки. Волю, сердце и ум положила
она на изучение народа. А с другой стороны — та же всё легкая усмешка, то же
молчание "себе на уме", та благодарность за "учение" и
извинение за свою "темноту", в которых чувствуется "до поры, до
времени" <…> Есть между двумя станами – между народом и
интеллигенцией — некая черта, на которой сходятся и сговариваются те и другие.
Такой соединительной черты не было между русскими и татарами, между двумя
станами, явно враждебными; но как тонка эта нынешняя черта – между станами,
враждебными тайно» [Блок, 1909].
В
статьях Блока тема народности развёрнута, продумана, а главное – прочувствована
и прожита. В поэме «Двенадцать» мотив «народности» реализуется несколько иным
образом, более ёмко, точно. Актуализируется, прежде всего,
посредством включения образа Катьки, ярким образом самой России, которая стала
«уличной девкой», которую – убили, но зато – любили. Лицо Катьки впервые
возникает ещё в историческом прологе — портрете «старой Руси», который, как
считает И.А. Новиков, «необходим, чтобы видеть, откуда налетела эта метель и из
какой национальной стихии поэт принимает и это (т. е. двенадцать)» [Новиков,
1956: 160]. Катька — вариант русского национального женского типа, который во
многих образах отражала литература. Ее лицо — «это лицо и
“Хозяйки" Достоевского, и Грушеньки, и Катерины
из “Грозы", и “рыжей бабы" из “Серебряного голубя". Да и
Катюши Масловой. <. . .> Это инообличья
одного и того же образа» [Новиков, 1956: 160-161]. Портрет русской девушки
настолько чётко и остро-воздейственно очерчивает
образ России того, да и любого, к примеру, сегодняшнего времени, что можно, на
наш взгляд, заявлять о том, что страдания и вопросы самого Блока были не столько реализованы в ироничной манере, сколько были
подчёркнуто серьёзно воплощены в поэме, что, собственно, и вызвало ярые нападки
и критику.
Анализируя
статью Блока «Народ и интеллигенция», В. Ходасевич пишет: «Ещё в промежуток
между 1907 и 1913 годами Блок написал цикл статей: "Религиозные искания и
народ", "Народ и интеллигенция", "Стихия и культура",
"Ирония", "Дитя Гоголя", "Пламень", "Интеллигенция
и революция". Они замечательны тем, что в них Блок не просто предсказывает
будущую революцию, но говорит о ней как о событии уже происходящем, звук
которого ему уже внятен: "Гоголь и другие русские писатели любили
представлять себе Россию как воплощение тишины и сна; но этот сон кончается;
тишина сменяется отдаленным и возрастающим гулом, непохожим на смешанный
городской гул… Тот же Гоголь представлял себе Россию летящей тройкой… Тот
гул, который возрастает так быстро… и есть чудный звон колокольчика тройки…
Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройке на верную гибель.
" Отдалённый гул", о котором здесь говорится, должно, разумеется,
отнести к категории снов, постепенно становящихся явью. Но
Блок последователен: эту явь он, в свою очередь, как нечто уже являющееся сном
по отношению к тому, чему предстоит совершиться в более отдалённом будущем,
может "уже представить себе, как бывает в страшных снах и кошмарах, что
тьма происходит оттого, что над нами повисла косматая грудь коренника и готовы
опуститься тяжелые копыта". Таким образом, прошлое для Блока есть
сон о настоящем, но само настоящее – сон о будущем. Явь каждой предшествующей
минуты – есть сон о последующей. Живем во сне и в
действительности одновременно» [Ходасевич, 1996].
Высказывание
В. Ходасевича позволяет отметить ещё один важный момент. Для Блока именно имя
Гоголя (существует подробный анализ помет Блока на «Письме» Белинского к
Гоголю, сделанный исследователями Пушкинского дома) неразрывно связано с
понятием «Россия». Гоголь в сознании поэта объединён с Россией будущей, той,
что виделась, по словам Гоголя, только «духовными очами». Параллельно
формированию концепции кризиса гуманистической культуры имена Гоголя и
Белинского обрели в критическом творчестве Блока значения противоборствующих
тенденций в искусстве и оказались соединены друг с другом «напряженными
антитетическими отношениями» [Обатина, 1998].
Соотнесение России (видения её будущего) и Иисуса Христа воедино – это
творческая позиция, которая в поэме Блока всё же не подкрепляется новыми
эстетическими средствами, как будет позднее, в эпоху пост-авангарда, для которого «отрицание
художественности» станет более очевидным приемом. В литературном творчестве
жест или жизнь юродивого, например, окажется сознательным отрицанием красоты,
опровержением общепринятого идеала прекрасного, перестановкой этого идеала с
ног на голову и возведением безобразного в степень эстетически положительного
[Эпштейн, 1989: 223]. На данном этапе для Блока важнее даже не новые эстетические
средства реализации образа, а его размытость и многоликость, сходная, возможно,
с личной позицией поэта и художника.
Смыслообразующим
для поэмы становится образ ветра, то есть стихии,который наиболее точно переда1т ощущение духа,
святого ли, который в религиозной литературе часто сравнивается с ветром, по
причине того, что он веет, когда и где хочет (сравните высказывание Блока в
1909 году: «Те, кто исполнен музыкой, услышат вздох всеобщей
души, если не сегодня, то завтра»), или разрушительного, смертельного?
Гул в поэме Александра Блока – отголосок стихии, звуковое воплощение мировой
музыки. Интересно, что непосредственно перед созданием поэмы «Двенадцать» Блок
3 и 6 января 1918 года делает такие пометы в своей записной книжке: «К вечеру —
ураган (непосредственный спутник переворотов)»; «К вечеру — циклон» [Аверин, Дождикова, 1987:
115].Уместным будет упомянуть, что, одной из особенностей мировосприятия Блока
состоит в том, что его сознание было открыто самым различным
культурно-историческим, философским и поэтическим концепциям. Так было с
философскими взглядами Р. Вагнера и Ф. Ницше, поэзией В. Брюсова, с идеями
английского философа и критика Т. Карлейля. По мнению
критиков, образ антонимичного, двойственного Логе-огня у Вагнера («Кольцо Нибелунгов»),
как и почти все мифологические образы, используемые Карлейлем,
так или иначе отмечены Блоком. Например, подчёркивание
в рассуждении Блока о подъёме «общественного духа» в начале революции, который Карлейль частично объясняет «плутоно-нептуническим»
мифом: «По плутоно-нептунической геологии, мир сгнил
изнутри, дал остатки и теперь со взрывом разрушится и
создастся заново». [Аверин,Дождикова,
1987: 95].Сходным образом в 1902 году Блок в форме, близкой мистическим
построениям Карлейля, записывает мысль об антиномии
светлого (божеского) и тёмного (дьявольского) начал [Аверин,
Дождикова, 1987: 98]. Подобный двойственный характер
стихии особо созвучен «музыке революции»в поэме
«Двенадцать».
Категория
музыки в последние годы у Блока также связана с темой народа. В это время для
него особенно важны вопрос об отношении народа к культуре и идея культуры как
«музыкального ритма». Носитель музыкального начала мира, народ играет
определяющую роль в историческом и культурном процессе: «Варварские массы
оказываются хранителем культуры, не владея ничем, кроме духа музыки, в те
эпохи, когда обескрылевшая и отзвучавшая цивилизация
становится врагом культуры, несмотря на то, что в её распоряжении находятся все
факторы прогресса» [Аверин, Дождикова,
1987: 116].
Об
образе Христа Блок пишет: «Что Христос перед нами – это
несомненно. Дело не в том, “достойны ли они его”, страшно то, что опять Он с
ними, и другого пока нет; а надо – Другого?» [Берберова, 1991: 217]. Варианты
«Другого» здесь, пожалуй, – Ленин и сатана (первое, что приходит в голову в
качестве интерпретации). Первая трактовка могла бы сделать из поэмы наивное,
наглядно-реалистичное повествование, чуждое поэзии символизма по определению.
Вторая была бы банальна. Подписать элементарный приговор происходящему было бы
слишком пошлым эстетическим средством. Блок создаёт образ Христа – образ света,
спасения, прощения, будущего. Блок в данном случае, как и многие поэты
серебряного века, видят в любой человеческой душе то зерно божественного,
которое в ней, по определению, неминуемо присутствует при любых
обстоятельствах. Впрочем, критиковали Блока в основном за то, что его поэзия
была слишком направлена вглубь самого себя, что, по всей вероятности, и
приводило к языческой трактовке христианства. «Верховная значимость трансценденции в мире Блока не подвергается сомнению»,
однако «подвергается вопрошанию её статус и подвергается сомнению должная угаданность пути распятия поэта. Такого рода сомнения в
опыте самопознания, ставящего на первое место "знание", а не
"веру", давали основания упрекать Блока в "демонизме" как
православным священникам о. Павлу Флоренскому, прот.
Георгию Флоровскому, так и членам "соловьёвского
братства”. Все они предупреждали об опасностях, таящихся в безбожественной
мистике и ведущих к утрате критерия для "испытания духов", к смешению
сфер "духовного" и "плотского" и невозможности их
"примирения" вне духовного опыта христианской традиции» [Грякалова, 1998: 102].
Возвращаясь
к раннему творчеству Александра Блока, следует отметить, что, несмотря на то,
что поэма «Двенадцать» по большей части считается новым этапом в творчестве
поэта, определённые идеи, свойственные Блоку в стихотворениях, написанных под
влиянием идей Платона и античной философии, отчётливо выражены и в
рассматриваемом нами произведении. Одним из проявлений блоковской
метафизики было то, что он на своем языке называл «числением».
Понятие это неоднозначное. В самом общем виде «числить», согласно Блоку, —
значит активно созерцать, мыслить, постигать внутренним взором глубинные
сущности мира и бытия, погружаться в особое мистическое состояние. Но нередко
Блок вкладывал в это понятие и сугубо числовую конкретику (уже непосредственно
в духе пифагорейцев), когда размышлял именно над сочетаниями цифр. Для юного
Блока всё вокруг было не только «полно богов», но и полно каких-то знаков,
намеков, символов. Он ожидал свершения неких событий вселенского масштаба и в
то же время томился неотступной думой о перипетиях своей страстной «неземной»
любви к Л.Д. Менделеевой [Быстров, 1998: 10]. В
отношении поэмы «Двенадцать» эти идеи весьма актуальны по причине того, что
декларируя тему христианства в образе Христа, Блок, тем не менее, одновременно
оставляет за читателем возможность выбора и в пользу античной трактовки, тем
более что на Христе в поэме вовсе не терновый венец, а «венчик из роз». Образ, в некотором смысле, весьма похож на привычную мистическую
ауру, которой пронизана поэзия Блока, как и сама цифра 12, которая может
трактоваться не как соотнесение красноармейцев и апостолов, а, возможно, как
сочетание цифр (например, сумма пары цифр — один и два – дают нечётное число,
что, согласно пифагорейской мудрости, — символ конечности, завершения, итога) [Быстров, 1998: 11]. Ещё одним важным моментом,
который отмечают критики, становится тот факт, что «Двенадцать» и Христос в
поэме – разделены, то есть находятся в оппозиции. «Необходимо указать ещё на
один исключительно важный факт. <.. .>
Двенадцать стреляют в Христа. Об этом свидетельствует логическая связь
строк-угроз: “— Эй, товарищ, будет худо, Выходи, стрелять начнём!” —и стиха “И от пули невредим”. Зачем бы поэт упоминал, что
Христа не берет пуля, если бы они не стреляли в него? Явление Христа не
неожиданно и не неестественно только в том случае, если он вновь поднимается на
Голгофу» [Станишич, 1987].
Не
менее важным для трактовки поэмы «Двенадцать» представляется опыт А. Блока в
отношении создания символистской драмы, которая в то время «стала тяготеть к монодраматическому построению» [Герасимов, 1987: 21]. В
символистской монодраме «маской» было каждое из действующих лиц, внутренне
объединенных драмой авторского сознания. Посредством «масок» — лирических
персонажей автор выражал своё переживание сопричастности к таинству вселенского
бытия. Такая монодрама учила читателей (зрителей) видеть всё в ней происходящее
глазами автора и должна была объединять их с всечеловеческим «я» и с высшей
мировой волей. В ней не было этических координат, присущих трагедии [Герасимов,
1987: 21-22]. Для поэмы «Двенадцать», на наш взгляд, особо важна не этическая
сторона вопроса, а объединение, сопряжение разных персонажей и мотивов, которые
раскрывают переживания, поиски самого автора.
По
мнению исследователей Пушкинского дома (Института русской литературы), можно
говорить о том, как менялось отношение Блока к революции после января 1918
года, то есть после поэмы «Двенадцать». Сведения о настроениях Блока этого
времени можно почерпнуть из записи в записной книжке от 4 апреля 1918 года:
«После январских восторгов — у меня подлая склеротическая вялость и тупость». В
последующие годы в записях поэта будет повторяться мысль о завершении, конце
революции. В мае 1919 года в записной книжке он задается вопросом: «Кто погубил
революцию» и в скобках уточняет «дух музыки». А в лекции 1920 года прозвучит:
«… В России два года назад закончилась революция». Итак, после января 1918
года в сознании поэта укореняется мысль о том, что «дух музыки», которым был
насыщен октябрьский переворот, дух, который должен был преобразить цивилизацию
в культуру, постепенно исчезает. Немаловажно, что Блок, анализируя развитие
революции, различает несколько этапов: когда бурное движение сменяется
замедлением и становится заметной «убыль творческого хмеля, той музыки, которая
звучала в конце 1917-го и в первой половине 1918 года» (VI, 390) [Обатина, 1998].
Таким
образом, для Блока его собственная позиция поэта и художника превалирует над
политическими, как, впрочем, и над религиозными идеями. Поэма «Двенадцать» —
это не глубинная философия ума, а скорее манифестация воспитания собственной
души, воплощенной в творчестве. В этом смысле образ Иисуса
Христа во многом созвучен автору по причине нарочитой направленности на критику
и поиски «собственного я», а не болезненной склонности трактовать и осуждать
окружающие политический, религиозный, поэтический миры. Фокус лирического
«я» в поэме лучше всего демонстрирует этические и эстетические нормы самого
поэта. Женственный образ Христа вырастает из образа Прекрасной Дамы. Здесь мало
наивности, как нет её и в попытке принять силу христианства, идущего на смену
античному миропониманию.
В
январе 1918 года Блок пишет: «Я в последний раз отдался стихии не менее слепо,
чем в январе девятьсот седьмого или в марте девятьсот четырнадцатого. Оттого я
и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со стихией
(с тем звуком органическим, которого он был выразителем всю жизнь), например,
во время и после окончания “Двенадцати” я несколько дней ощущал физически,
слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно шум от крушения старого
мира). Поэтому те, кто видит в “Двенадцати” политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической
грязи, или одержимы большой злобой,— будь они враги или друзья моей поэмы»
[Фокин, Полякова, 2008: 257-258].Возможно, и те, и другие забывают, что путь
лирического героя Блока «по кругам ада» к «вочеловечению» также включает период
искушений.
НАУЧНАЯ И СПРАВОЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Статьи из
журналов и сборников:
1. Аверин Б.В., Дождикова Н.А. Блок
и Т. Карлейль // Александр Блок. Исследования и
материалы. Л., Институт русской литературы (Пушкинский дом): Наука, 1987.
2. Блок А.
Россия и интеллигенция // Золотое руно, 1909, № 1.
3. Быстров В.Н. Раннее творчество А.Блока и античная философия
// Александр Блок. Исследования и материалы. СПб.,1998.
4. Герасимов
Ю.К. Жанровые особенности ранней драматургии Блока // Александр Блок.
Исследования и материалы. 1987.
5. Грякалова Н.Ю. Травестия и
трагедия. Метафизическая проблематика символизма в романах Бориса Поплавского
// Александр Блок. Исследования и материалы. 1998.
6. Обатина Е.Р. Пометы А. Блока на «Письме» Белинского к
Гоголю // Александр Блок. Исследования и материалы. 1998.
7. Станишич Й. Блок в Югославии (о переводах «Двенадцати») //
Александр Блок. Исследования и материалы. 1987.
8. Ходасевич
В.Ф. Ни сны, ни явь (Памяти Блока) // Ходасевич В. Ф. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2.
Записная книжка. Статьи о русской поэзии. Литературная критика 1922-1939. М.,
1996.
9. Шкловский В.
Б. Письменный стол // Шкловский В. Б. Гамбургский счёт: Статьи — воспоминания —
эссе (1914—1933). М., 1990.
10. Эпштейн М. Поставангард. Сопоставление взглядов. Искусство
авангарда и религиозное сознание //
Новый мир. 1989. № 12. С.222-250.
Монографии:
1. Берберова Н.
Александр Блок и его время. Биография. М., 1991.
2. Гиппиус З.
Живые лица. Т. 1. Прага, 1925.
3. Орлов В. Н.
Жизнь Блока. М., 2001.
4. Троцкий Л.
Литература и революция. М., 1991.
5. Фокин П.,
Полякова С. Блок без глянца. СПб., 2008.
Художественные
источники:
1. Бунин И.А.
Окаянные дни (сборник). М., 1991.
2. Луначарский
А.В. Два стихотворения // Вопросы литературы. 1961. № 1. С.202.
3. Новиков И. А.
Под родным небом. М., 1956.