Рец. на Быков Д. Тринадцатый апостол. Маяковский: Трагедия-буфф в шести частях. – 3-е изд. – М.: Молодая гвардия, 2017
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 8, 2018
Самурай, Дон Кихот,
Арлекин, Богочеловек, Апостол – вот только некоторые из тех ипостасей Владимира
Маяковского, которые можно обнаружить в его «биографии», написанной Дмитрием
Быковым. Вышедшая из-под пера Быкова книга в жанровые рамки жизнеописания
вписывается плохо. Может быть, поэтому она намеренно не была включена в
классическую серию ЖЗЛ, да и вышла в свет с подзаголовком «Маяковский:
Трагедия-буфф в шести действиях». В целом «13-й апостол» представляет собой, на
первый взгляд, несформированный или намеренно разорванный текст, обладающий
внутренними противоречиями и широкой разветвлённостью. Но при более пристальном
знакомстве с книгой складывается впечатление, что быковский
текст мимикрирует под жизнь Маяковского, такую же
сумбурную и противоречивую, в то же время разворачивая
перед нами широчайшую и многогранную панораму той эпохи.
Читать «13-го
апостола» весьма увлекательно и интересно. Но при этом возникает один важный
вопрос: можно ли назвать эту книгу биографией или, по крайней мере, чем-то
приближённым к ней в жанровом смысле? Почитателям классических биографий этот
800-страничный труд едва ли придётся по вкусу. Несмотря на то, что с точки
зрения композиции книга Быкова хронологически отображает ключевые этапы из
жизни Маяковского («Подросток», «Футурист», «Главарь»), всё же в ней
присутствует нечто, не позволяющее поставить её в один ряд с традиционными
биографиями. Жизнеописательный элемент оказывается
окаймлённым вневременными размышлениями о роли поэта в жизни общества и его
месте в истории. Книга начинается со смерти главного героя, ею же циклично и
заканчивается. Первая глава или же, как это названо у Быкова, первое «действие»
немного выбивается из общего тона книги. В первую очередь потому, что она
оказывается внеличностной. В ней нет самого Владимира Маяковского. Быков разбирает тот след, который оставил великий поэт, то влияние,
которое он оказал как на своих современников, так и на последующие поколения, и
самое главное, тот мифологический образ, в который он же сам и превратился.
Точнее, миф о его жизни и творчестве сотворили другие (в том числе и для
политических целей), но и по сей день Маяковский остаётся, с одной стороны,
символом революции и новой эпохи («сверхчеловеческий революционный пафос» – c. 15), а с другой, всего лишь
носителем определённой социальной роли («Маяковский – тот, кто застрелился» –
с. 13) и к позднесоветским временам
вконец низведённым в своём пафосе до простого филистерства: «она [лирика
Маяковского] была по росту потрясателям Вселенной,
людям двадцатых и, может быть, сороковых, но уже в шестидесятых адаптировалась
до быта, заурядного студенческого нонконформизма» (с. 16). Говоря о главах,
описывающих жизнь Маяковского, стоит отметить, что все они построены сходным
образом. В каждом действии затрагиваются вопросы о женщинах Маяковского, его
современниках (с которыми получается либо «никак», либо «нехорошо», иногда
«очень нехорошо»), программных произведениях того или иного периода и сквозных
событиях той эпохи.
В какой-то момент
чтения задаёшь себе вопрос: а не оставить ли это на первый взгляд затянутое, а
порой пульсирующее, скачкообразное и прерывистое повествование? В большей
степени книга Быкова представляет собой сборник статей, эссе или даже зарисовок
на тему биографии Маяковского, из-за чего текст может показаться
несформированным. В нём много повторений, обширных цитат, не всегда
мотивированных отступлений и переходов на не связанные с темой сюжеты. Это,
например, отчётливо прослеживается в главе, повествующей о взаимоотношениях
Горького и Маяковского. Почти сразу же Быков не преминул ввернуть обширную,
чуть ли не на четыре страницы, цитату воспоминаний гражданской жены Горького
Марии Андреевой, не только описывающую первую встречу Андреевой и Маяковского,
но и изображающую не вполне имеющие отношение к делу мысли героини – «Ужасно
меня эти маленькие простые строфы растрогали! Я, может быть, ошибаюсь в именах,
но кажется мне, что как раз эти имена он и называл» (с. 210). Говоря об
отступлениях, можно также вспомнить эпизод из главы о любовном треугольнике Бриков
и Маяковского. Быкову удаётся дать объемлющую картину этих взаимоотношений, но
порой он сбивается на описание вещей, уводящих в сторону и не работающих на раскрытие
общего замысла. Так происходит и в вышеназванной главе. Начиная свои
размышления о любовных пристрастиях Лили Брик («Зачем ей были трое сразу, ведь
все это так утомительно?» – с. 283), Быков переключается на анализ
взаимовлияния поэзий Владимира Маяковского и Михаила Кузмина
: «…и в самом деле отзвуки Маяковского можно найти у позднего Кузмина,
но куда значительнее обратное влияние – собственно кузминское»
(с. 286). Но затем автор вновь возвращается к заявленной теме отношений Бриков
и Маяковского, и в этом случае остаётся не до конца понятной функциональная
роль отступления.
Но
в какой-то момент приходит понимание того, что такой подход к жизнеописанию
Маяковского, с характерным для этой книги бесконечным блужданием по лабиринтам
деталей и оттенков с элементами самозакапывания в них
(«Россия дряхла, грязна, бесчеловечна» – с. 349), «Родина всегда права потому,
что Родина» – с. 352), «ровно никаких добрых, родственных чувств к любым
имманентностям – родне, стране, согражданам» (с. 352), «некое самоотождествление с Россией у него всё-таки есть» (с. 352), «Россия
должна погибнуть» (с. 352) может быть далеко не случайным. Бесспорно, некоторые
шероховатости текста, а также включение объёмных цитат (например, выдержка из
книги Александра Гольдштейна занимает без малого четыре страницы) порой
выбивает из колеи. Но именно в этом месте стоит вернуться к главному вопросу:
для чего?
«Маяковский ушёл в
газету, а по сути – в жизнетворчество, только творил не свою жизнь, а общую;
Ахматова скрылась, замолчала. При всей противоположности их стратегий в
двадцатые, невозможно отрицать, что эстрадность – их
общая черта; что собственную жизнь они сделали главным своим сюжетом» (с. 91).
Частные детали и отдельные моменты из жизни Маяковского, его взаимоотношения с
поэтами и обществом в целом, с женщинами и страной превращаются в некий
индикатор всего того, что происходило в те времена в России, а сам Маяковский
становится мерилом этой жизни: «Потому и стихи были уже не личными, а сплошь
«общественными» (с. 627). Хаотично организованное повествование с его переходами
и отступлениями – это воплощение в тексте жизни самого поэта, не фактов его
биографии, а именно духа и динамики его жизни. Сам текст становится
чистой олицетворённой рекой жизни и её голосом. Быков неоднократно акцентирует
внимание читателя на том, что Маяковский был не поэтом идеи, а поэтом голоса.
Его жизнь как голос той эпохи, рупор, через который звучат мысли и чаяния
людей, живших в том времени: «Маяковский был главным апостолом новой эпохи» (с.
819). Для многих эти мысли могли оказаться несформированными,
они находились где-то в области подсознательного, но нашёлся один человек,
который сказал за всю эпоху, прокричал обо всём, чем эта эпоха жила и чем в
итоге кончилась: «революция Маяковского спасла: прежняя жизнь была исчерпана,
он был и поэтом, и символом этой исчерпанности» (с. 59).
Интересно, что в
биографии Маяковского, написанной Дмитрием Быковым, не так много собственно
биографического. Мы скорее сталкиваемся с портретом того времени, а ещё больше
с реакцией-на-Маяковского. Перед нами десятки страниц с перипетиями его
взаимоотношений с женщинами и коллегами по цеху, точкой концентрации для
которых был Владимир Маяковский. Вырастает изображение поэта через призму его
отношений с другими людьми. Быков подчёркивает, что все, кто был с ним тесно
связаны, плохо кончили. Это касалось и его учеников, и его женщин, и многих из
тех, на кого он непосредственно повлиял. Маяковским сам был тем солнцем, к
которому он непрестанно обращался: только те, кто близко к нему приближался,
могли узреть всю величину и силу этой фигуры, но в то же время цена этому
«знакомству» была самой высокой – сгорание от этого первобытного и хтонического
жара: «И быть с ним нельзя <…> и без него немыслимо» (с. 169). У Быкова
Маяковский предстаёт в образе своего рода титана и самого верного сына
революции, но текст предлагает нам кое-что такое, что
переворачивает всю картину с ног на голову.
Поэт становится
слишком последовательным титаном, который совершенно искренне исповедует
ответственность за то, что он говорит: «богочеловек Владимир Маяковский,
ощущающий себя ответственным за все беды и уродства мира» (с. 255). По его
мысли, только на основе этого принципа может быть построен новый мир. Выступая
в роли богочеловека, он слишком остро чувствует ответственность за свое детище.
И он слишком чутко и рано почувствовал то, что только предстояло его поколению.
Вся жизнь поэта оказалась одним большим высказыванием и попыткой преобразовать
этот мир. Но Маяковский оказался слишком честным с самим собой и читателем.
Принеся в мир идею о его улучшении и совершенствовании, он открыл и другую её
сторону – жизнь с её пустотой и богооставленностью.
Революция должна была когда-то закончиться, но принести то, чего от неё
ожидали, ей так и не удалось. И поэту не оставалось ничего иного, как уйти из
жизни, совершить почти что архетипический акт
самоубийства бога, причём в свойственной ему манере – громко, парадно и с
вызовом: «Выход футуриста – всегда на сцену» (с. 820).
В итоге вся картина
складывается. Маяковский у Быкова становится апостолом революции, если не
сказать Христом. И в его масштабности как выразителя всего времени идеально
укладываются все противоречия как его личности, так и
созданной Быковым «биографии». Понимая феномен Владимира Маяковского как
определённый символ движения и стремления, Быков находит ему место и в
сегодняшнем дне, констатируя, что «Маяковский необходим тогда, когда надо
прыгнуть выше головы» (с. 770). Таким образом его
творчество оказывается весьма актуальным, а он сам становится вдохновителем на
осуществление преобразований нашего общества и всего мира: «Человек рождён
преобразовывать мир, а не консервировать его» (с. 820).