Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 7, 2017
Станислав Аликович Ливинский — поэт, 1972 г. р.. Окончил технологический техникум по специальности «фотограф». Работал фотокорреспондентом, видеооператором, звукорежиссёром. Автор поэтических книг «Оглазок», «А где здесь наши?» (М., 2013), лауреат Международного литературного Волошинского конкурса (2012). Живёт в Ставрополе.
* * *
Летним вечером где-нибудь в Ялте
или может в Алуште, не суть,
где курортники, как бы сказал ты,
друг на друга похожи чуть-чуть.
Где торчат, как забор, кипарисы
и у пирса полно голубей,
и тебя соблазняют Лаисы
всевозможных мастей и кровей.
Воспевая, как чайка на столик
приземляется в летнем кафе
и закат повторяется в море,
а потом – в предпоследней строфе.
Проходя руки в брюки по пляжу,
где дудит пароход на трубе,
что уже без малейших натяжек
бесподобно само по себе.
* * *
Пока ударник-тракторист,
как лев, сражался с урожаем,
пока заслуженный артист
играл вождя, неподражаем,
пока давала план страна
и диктор пел про пятилетку,
лишь я, бездельник и шпана,
в бинокль разглядывал соседку.
Как возвращается домой,
включает свет и кормит кошку,
ко мне становится спиной,
снимая блузку и серёжки.
И между собственных теней
вот так и ходит полуголой.
Я рассказал бы всё о ней,
когда бы не семья и школа.
Когда б не стыд и не вина
за эти окна и простенки,
за то, что видел, как она
уснула, обхватив коленки.
За то, что я в ночи, как тать,
стоял и думал удивлённо –
а как её могли бы звать?
Любовь, а может быть – Алёна.
* * *
Вот и выпьешь, и вспомнишь то жаркое-жаркое лето.
В сумке щётка зубная, подтяжки и смена белья,
«Письма римскому другу», но друг не напишет ответа.
Эсемески от римской подруги, а дома – семья.
Весь такой белый-белый, втянувши живот на лежанке,
шапку сложишь из карты, от майки следы на спине.
Станешь, как Одиссей, тосковать по любимой в загранке,
накупать сувениры родне.
А на землю сойдёшь, и она словно лодка качнётся,
и под воду уйдёт, но сперва накренится слегка.
Набегает волна, отражается крымское солнце,
надувные плывут облака.
Вот ведь память, как баба, носи ей цветы и конфеты.
Ходит-бродит по кругу, своих насаждает богинь.
Черновик, сочинение – как я провёл это лето,
в смысле – жизнь.
* * *
Не липкий блеск и позолота,
не славословие вождей,
а робкий тополь и болото,
и дом без окон, без дверей.
Мы, городские ротозеи,
профукав лучшие года,
полжизни прожили в музее
и вот приехали сюда,
чтоб у хозяина за стольник
купить чистейший самогон,
чтоб и козу, и рукомойник
запечатлеть на телефон.
Увидеть мир и небо в звёздах,
и написать, как втихаря
пастух выламывает посох,
своё начальство матеря.
* * *
В пышном доме графа Зубова
тенор пел в холодной зале.
И круги от века грубого
проступали под глазами.
Вот и наше поколение,
ничего не знало лучшего.
Мы учились делу Ленина,
но цитировали Тютчева.
Зажигали рок с подружками,
назначали им свидания
то у памятника Пушкину,
то на Площади Восстания.
Постигали жизнь-прелестницу
по застёжкам на одежде.
Мы, конечно, перебесимся,
если нас не шлёпнут прежде.