К 110-й годовщине со дня рождения
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 6, 2017
Чрезвычайно одарённый, увлекавшийся музыкой, философией, психологией, политикой, интересовавшийся шахтами и рудниками, журналистикой, литературоведением и театром, Уистен Хью Оден (1907-1973) был прежде всего поэтом, но и этот путь оказался для него полон поисков, сомнений, несмотря на то, что он уже в молодости завоевал признание читателей.
Отец его, Джордж Огастус (Август) Оден — многосторонне образованный человек, выдающийся учёный, врач, ставший впоследствии профессором общественного здравоохранения в Бирмингемском университете, одним из первых в Великобритании применил психоанализ и в теории, и в практике (юный Оден прочёл Фрейда, раскопав его книги в библиотеке отца,). Интересы отца были разнообразны — сумасшедшие в греческой трагедии и вундеркинды в математике, психология героев северных саг и несовершеннолетних преступников, — и по каждой из этих тем он опубликовал научные труды и статьи.
Его жена, мать У. Х. Одена, Констанция Розалия Бикнелл Оден, которая была одной из первых женщин в Великобритании, получивших университетское образование, к тому же награждённая золотой медалью за отличное знание французского языка, до встречи с отцом готовилась постричься в монахини.
Оба были англо-католиками, но мать была истово набожной и того же требовала от домочадцев. Мудрому отцу удавалось находить компромиссы, но Уистену с годами это давалось всё труднее, к тому же у матери был очень тяжёлый характер.Очевидно, по этой причине он впоследствии охладел к религии, став едва ли не атеистом, но парадоксальным, однако закономерным образом вернулся к вере, когда перебрался в США в 1939 году. И всё же именно мать была вдохновительницей и первой читательницей его стихов, причём ранние стихи ей нравились больше поздних. Быть может, непростые отношения с матерью отчасти стали причиной гомосексуализма Одена и его отъезда в США. С отцом у него было гораздо больше общих интересов — от греческой трагедии и исландских саг до Фрейда. Они вместе ездили в Исландию, в Австрию и Югославию, а в Англии посетили с братом и отцом Озёрный край, где жили поэты-романтики Вордсворт и Кольридж, исследовали шахты и рудники, чему Уистен Оден посвятил немало стихотворений. Со школьных лет и до конца дней Одена связывала дружба с Кристофером Ишервудом, который был на несколько лет старше Уистена.
Когда Уистену Одену не было ещё 16, его старший друг журналист Майкл Дэвидсон опубликовал без его ведома стихотворение в книге «Стихи школьников». Оден особенно не возражал, но позже был рад опечатке: стихотворение опубликовали под фамилией «Арден». В юности он увлекался романтиками, А.Э. Хаусменом, затем открыл для себя Эдварда Томаса и Томаса Харди. По окончании школы Грэшем, когда Оден поступил в Крайст Черч-колледж в Оксфорде, его взгляды на поэзию стали меняться, как и сама его поэзия. Он увлекся Джорджем Гербертом и Джоном Донном, Александром Поупом и Джоном Драйденом, а вскоре открыл для себя Уилфреда Оуэна, У.Б. Йейтса и Т. С. Элиота.Среди его преподавателей в Оксфорде был Дж. Р. Толкин, с которым Оден изучал древнеанглийский или, как он официально назывался, англосаксонский язык — «Беовульф», памятники лирической поэзии VIII века «Странник», «Морской скиталец», а затем среднеанглийскую поэзию от «Видения Петра Пахаря» Ленгленда (р. ок. 1301 г.) до Чосера. Преподавателем английского был двадцатисемилетний Невилл Кохилл (впоследствии переведший «Кентерберийские рассказы» Чосера на современный английский), который позволял многое тем, кто ему импонировал, а Оден выделялся даже на их фоне. Причём интересы его были весьма разнообразны — от Фрейда до Моцарта, от Юнга до Джейн Остин, от чтения Диккенса наизусть до русской классики в переводе. Уже на первом курсе Оден начал редактировать регулярный сборник «Оксфордские поэты», сначала с Дэвидом Айерстом, потом с Сесилом Дэй-Льюисом, который заканчивал университет, специализируясь в классических языках и философии. В дальнейшем Оден близко сошёлся с Джоном Бетжеменом, Луисом Макнисом и Стивеном Спендером. Его репутация как поэта, блестящего интеллектуала и острослова была столь высока, что Стивен Спендер, гигант двухметрового роста, ужасно робел, когда его впервые представили Одену.
По окончании Оксфорда, Оден отправился в Берлин, где прожил год и познакомился с творчеством Бертольта Брехта и пришёл в восторг от «Трехгрошовой оперы». Был он также свидетелем борьбы между коммунистами и нацистами, рвавшимися к власти.
По возвращении он начал работать учителем в школе в Хелленсбурге (Шотландии), где сменил своего приятеля Сесила Дэй-Льюиса, который с трудом воспринимал даже северный акцент. Оден же с удовольствием общался с подростками. Ему нравился их бунтарский дух, потому что он и сам был бунтарём. В 1932 году школа пришла в упадок из-за того, что её основатель и директор ослеп, а его жена, дама весьма преклонных лет, также не способствовала процветанию школы. Оден, хотя и с трудом, нашёл работу в другой школе — на этот раз в Англии, в районе знаменитых Малвернских Холмов, где преподавал с 1932 по 1935 год. Один из его учеников, Майкл Йейтс, в будущем известный театральный художник и дизайнер, в ту пору тринадцатилетний мальчик, впоследствии вспоминал: «Это был как ежедневный великолепный салют. Мы не могли поверить, что он приехал преподавать у нас»[1]. Талантливый человек — талантлив во всём.
Как считает Карпентер, это был самый плодотворный период в жизни молодого Одена. Он основал студенческий журнал «Барсук», составил совместно с коллегой Джоном Гарреттом, также выпускником Оксфорда, новую антологию поэзии для школьников «Язык поэта», в которую включил стихи Вэйчела Линдзи, Т. С. Элиота, Д. Г. Лоуренса, Льюиса Кэрролла. Антологию восторженно приняли и впоследствии многократно переиздавали. Оден не только участвовал в работе школьного театра, где поставил «Орфея» Жана Кокто, но и сам написал пьесу «Танец смерти» для авангардного театра Роберта Дуна, в прошлом солиста балета Парижской оперы, и своего знакомого по Оксфорду Роберта Медли. Примечательно, что публикация пьесы в издательстве «Фэйбер&Фэйбер» вызвала скорее отрицательные, чем положительные рецензии, а вот спектакль был принят восторженно. Вскоре Оденом были написаны «Ораторы» — большое сложное произведение, состоящее из диалогов Авиатора и Ведущего, дневников Авиатора, a последняя III часть, написанная несколько позже, состояла из шести од. Элиот выделял Одена среди его талантливых друзей — Джона Бетжамена, Луиса Макниса, Стивена Спендера, Сесила Дэй-Льиюса, и когда в 1935 году читал в Гарварде Нортоновские лекции, на вопрос о том, кого бы он отметил из идущего за ним поколения поэтов, не задумываясь, назвал Одена.
Пока к власти не пришли нацисты, почти ежегодно Оден бывал в Берлине. Примечательно, что до 1932 года он не проявлял к политике особого интереса, но три события оказали несомненное влияние на поэта:роспуск лейбористского правительства Рамсеем Макдональдом в 1931 году, намерение друзей Одена (Спендера, Дэй-Льюиса и Апварда) вступить в коммунистическую партию, установление фашистского режима в Германии в 1933 году и следом – пожар рейхстага. Ещё раньше, прочитав «Майн Кампф», Оден прозорливо заметил, что войны теперь не избежать. Когда в 1935 году к нему через Ишервуда, дружившего с Клаусом Манном, обратились с просьбой заключить фиктивный брак с Эрикой Манн, театральным продюсером и режиссером сатирического кабаре «Перцемолка», которая выехала с труппой в турне по Европе и осталась в Амстердаме, Оден согласился. При этом не обошлось без казусов. Эрика, приехавшая впервые в Англию и сошедшая не на той станции, подбежала к незнакомому мужчине, а Оден, встречавший её в Малверне, бросился обнимать незнакомую даму. Как-то друзья привезли в Малверн начинающего композитора и не слишком уверенного в себе человека – Бенджамина Бриттена, который был моложе Одена более чем на шесть лет. Бриттен писал в дневнике, что Оден со своим «энергичным умом» создал у него «вопиющий комплекс неполноценности». Оден решил взять Бриттена под свое крыло и расширить его кругозор, и всячески побуждал его обратиться к другим искусствам, прежде всего к литературе и особенно к поэзии. В те годы завязалась их дружба и многолетнее сотрудничество. Бриттен писал музыку на стихи Одена, музыку к пьесам Одена и Ишервуда и даже к документальным фильмам, снятым по сценариям Одена Дело в том, что поэт, оставив преподавание, недолгое время работал на киностудии документальных фильмов под эгидой почтового ведомства. Тогда же бразилец с примечательной фамилией Кавальканти, уже создавший себе репутацию во Франции, впервые начал снимать документальное кино со звуком. Были сделаны фильмы «Ночная почта» о почтовых поездах, а также «Угольное лицо» – о шахтёрах, со стихами Одена и музыкой Бриттена. Успех «Ночной почты» побудил руководителя студии Гриерсона задумать дерзкий проект «Авиапочта в Австралии», режиссёром которого должен был стать Оден. Съемочная группа должна была ехать в Австралию через Европу, и Оден прежде отправился на Цюрихское озеро, где в Кюшнахте жили его нынешние родственники — семья Маннов. Примечательно, что ко времени их знакомства 12 октября 1935 года ни Оден не читал произведений Томаса Манна, ни последний не был знаком с творчеством уже известного в англоязычном мире поэта. Тем не менее, с первой же встречи писатель и поэт прониклись друг к другу искренним интересом и симпатией. Впоследствии Оден скажет, что книга Манна «Грядущая победа демократии», — «это самое лучшее краткое определение демократии, из тех, которые мне доводилось читать»[2]. Съемки фильма откладывались, возможно, из-за кризиса вокруг Эфиопии, и, посетив Ишервуда в Брюсселе, Оден вернулся в Англию.Вместо того, чтобы тратить время на работу на киностудии, дававшую весьма скудный заработок, Оден целиком посвятил себя литературным занятиям. Некоторое время он прожил в Бирмингеме в доме родителей, причём все были удивлены его дисциплиной и работоспособностью, а мать помогала ему с перепиской. Помимо собственно поэзии, Оден написал с Ишервудом несколько пьес, среди которых выделялась «Восхождение на Ф 6» (аллюзия на К2, вторую по высоте вершину в мире). Пьеса, однако, была не столько об альпинизме, сколько о роли героической личности в жизни последователей, окружения и общества в целом – она, в известном смысле, продолжала тему «Ораторов». Идея была двоякой: сначала окружение подталкивало героя к действию, вынуждая его отказаться от созерцательной жизни, а когда он погибал, забывало о нём. Правда, после публикации в издательстве «Фэйбер» (где вплоть до отъезда в США печатались все книги Одена), в рецензиях было отмечено, что тема пьесы не совсем ясна, в частности, непонятно, поддерживают авторы или осуждают фашистские диктатуры, что заметил лично Одену писатель Эдвард Морган Фостер. Учитывая критику, Оден и Ишервуд попытались прояснить некоторые моменты, а также более чётко выразили и моральный подтекст — роль матери в гибели героя. После этого Уистен Оден и Луис Макнис отправились в Исландию, подписав договор на книгу-травелог, и хотя они не были профессиональными путешественниками и немало натерпелись, ночуя и в приюте для престарелых, и под открытым небом в палатке, книга получилась интересной. Тогда же Оден подготовил книгу, которая должна была выйти под скромным названием «Стихи», но издававший её Элиот выбрал строку из одного стихотворения «Смотри, странник», чем Оден остался недоволен:
Смотри же, странник, на сей остров,
Где свет прыжком открыл в тебе восторг.
Застынь без слов,
Чтобы истёк
Сквозь раковину уха,
Точно река, поток
Рокочущего моря глухо.
Помедли крохотного поля на краю,
Где треплет пена меловую стену, воя,
Но две скалы
В волнах по пояс стоя,
Дают отпор прибою
И бьётся на губах сосущих галька,
A между скал нашла укрытье чайка.
Как семена, плывут вдали,
Спеша по делу, корабли;
И в памяти, как будто
На зеркале залива,
Как облака, где отразилась бухта,
Плывёт неторопливо
Все лето образ среди волн прилива.
1935 (Здесь и далее — перевод Я. Пробштейна)
К тому времени Оден уже стал не только лидером своего поколения, но и всей новой английской поэзии. Отношение к этому у самого Одена было противоречивое. С одной стороны, это не могло ему не льстить, но с другой, он не хотел застывать и превращаться в монумент. Как сам Оден сказал в интервью 1963 года о своём отъезде из Англии в США: «Я знал, что если бы остался, то неизбежно стал бы частью британского истэблишмента»[3].
В 1937 году Оден решает поехать добровольцем в Испанию, и о своём решении сообщил близким, в том числе Эрике Манн. Своему давнему внимательному читателю профессору-античнику университета Бирмингема Доддсу Оден написал: «Я не из тех, кто верит, что поэзия должна быть непосредственно политичной, но в критические периоды, каковым является наш, я действительно считаю, что у поэта должен быть непосредственный опыт участия в главных политических событиях… Возможно, я буду чертовски плохим солдатом, но как я могу говорить им от имени их, не став одним из них?»[4]. «Знаменитый поэт будет шофёром скорой помощи», — гласил заголовок «Дейли Уоркер» от 12 января 1937 г. Однако водителем Оден так и не стал, «что было благом для раненых», — как иронично написал его друг и ученик Майкл Йейтс. Некоторое время он поработал в английской редакции республиканской радиостанции, пока её не закрыли. Республиканское правительство перебралось в Валенсию. Вместо того чтобы сесть за руль, Оден путешествовал верхом на ослике, как когда-то в Исландии на лошади. Хотя Оден отошёл от религии, его неприятно поразило, что в Барселоне закрывали церкви и расстреливали священников. Он наблюдал насилие с обеих сторон, расстрелы без суда и следствия, но, несмотря на это, симпатии его были на стороне республиканцев. Фашистскую диктатуру поэт считал еще большим злом. Оден написал об этом в буклете, который выпустила в Париже Нэнси Кунард, дочь английского лорда Баши Кунарда, наследника британской компании «Кунард-лайн», оператора трансатлантических и круизных маршрутов океанских лайнеров, давняя приятельница и издательница Эзры Паунда, отказавшегося участвовать в проекте. «Я поддерживаю правительство Валенсии, — писал Оден, — потому что его поражение от международного фашизма будет огромной катастрофой для Европы. Она сделает европейскую войну более вероятной, а распространение фашистской идеологии и практики в сравнительно свободных от них странах, что неизбежно последует за победой фашистов в Испании, создаст такую атмосферу, в которой художнику и всем, кому дороги справедливость, свобода и культура, невозможно будет работать и даже жить»[5]. В Валенсии Оден познакомился с Джорджем Оруэллом, сражавшимся в рядах ополчения ПОУМ (марксистской, но антисталинской партии), Артуром Кёстлером, британским журналистом и германским коммунистом, и советским писателем и публицистом Михаилом Кольцовым. Вскоре в Испанию прибыл и Стивен Спендер. При этом Оден не стал членом коммунистической партии. Оден хотел на передовую, планировал пробыть в Испании не менее пяти месяцев, но 2 марта, после кратковременного посещения фронта, был уже на пути в Лондон. Много лет спустя он заметил, что причиной скорого возвращения была жестокость обеих сторон, порой бессмысленная. Он опубликовал отдельной брошюрой большое программное стихотворение «Испания», а весь гонорар направил Медицинской службе республиканской Испании. Начинается, однако, стихотворение, не с современности и даже не с Испании, а как бы с обзора Земли с высоты птичьего полёта и, одновременно, — с проникновения в глубину её недр и веков:
Вчера — всё в прошлом. Просторный язык
Проникал в Китай торговыми путями; счёты
Распространились и кромлех;
Вчера — определение времени по теням в южных странах.
Вчера — предсказанье будущего по картам,
Поклоненье воде, вчера — изобретенье
телег на колесах и часов; коней
Укрощенье. Вчера — бурлящий мир мореходов.
Вчера — отмена великанов и гномов.
И крепость, как недвижный орел, озирала долину.
Часовня построена в лесу;
Вчера вырезали ангелов и устрашающих монстров-гаргойлей;[6]
Вчера — пытки еретиков меж каменных колонн;
Вчера — теологические раздоры в тавернах
И чудодейственные исцеленья у родника:
Вчера — шабаш ведьм; но сегодня — борьба.
Далее поэт постепенно переходит к современности и становится вровень с читателем, не поучая, но вопрошая о поисках выхода:
И народы соединили клич, призывая жизнь,
Которая даёт форму каждому брюху и приказы
Нашим ночным кошмарам:
«Ты основал ли град-государство как губку,
Возвёл ли огромные военные империи тигра
И акулы, малиновки храбрый округ?
Вмешайся. Обрушься голубем либо
Ярым папашей или тихим инженером, но спустись».
А жизнь, если и ответит, то скажет из сердца
И глаз, и лёгких, из
городских лавок и площадей:
«О нет, я не подвижник:
Не сегодня, не для тебя. Для тебя —
«Я на всё согласен. Я — собутыльник в баре, меня легко провести:
Я — что угодно-с? Я верю клятве твоей о добре,
В твой весёлый рассказ.
Я — голос дельца. Я за женитьбы и браки».
«Что ты предлагаешь? Возвести справедливый град? Построю.
Согласна. А может — самоубийственный договор,
Романтическую смерть? Хорошо, принимаю, ибо
Я — твой выбор, твое решенье. Да, я — Испания».
Внепартийные критики восприняли это стихотворение весьма положительно. Джеффри Григсон написал в журнале «Новый стих» (New Verse), что стихотворение «Испания» — это «органичное, мрачное, разумное и трогательное высказывание, более разумное и свободное от предубеждений, чем политические стихи многих лет». Однако коммунистические критики заметили, что оно менее об Испании, чем о собственных эмоциях и раздумьях Одена. Спустя три года после публикации «Испании» Оруэлл похвалил стихотворение как «одну из немногих достойных вещей, написанных об испанской войне», критикуя лишь строку «Сознательное признанье вины в необходимом убийстве», заметив, что такую строчку «мог написать тот, для кого убийство — всего лишь слово». Оден ответил: «Я не оправдывал тоталитарные преступления, но лишь пытался сказать, что каждый порядочный человек предполагает, если не может принять абсолютно пацифистскую позицию… Если есть такая вещь, как справедливая война, то убийство может стать необходимым ради справедливости». Тем не менее, он в сборнике «Другое время» (1940) исправил эту строку на «Сознательное признанье вины в факте убийства» и несколько строк исключил вовсе, в частности:
Завтра — обмен находками в воспитанье терьеров,
Энергичный лес рук
При выборах председателей. Но сегодня — борьба.[7]
При этом, когда Оден в 1966 году сам составлял «Собрание коротких стихотворений 1927-1957», он исключил стихотворения «Испания» и «1 сентября 1939 г.», так объяснив в предисловии: «Некоторые стихи, которые я написал и, к сожалению, опубликовал, я отбросил, поскольку они нечестны или бестактны (букв. «с дурными манерами» — Я.П.) или скучны. Нечестное стихотворение, — поясняет далее Оден, — это такое стихотворение, которое выражает чувства или убеждения, которые автор не испытывал, и неважно, насколько хорошо оно написано<…> Я однажды, к своему большому стыду, написал:
История побеждённым
Может сказать Увы, но не может помочь иль простить.[8]
Сказать так — значит приравнять добро и успех. Я был бы дурным человеком, если бы придерживался когда-нибудь этой порочной доктрины, но то, что я её высказал просто потому, что она звучала эффектно, совершенно непростительно».[9]
Добившись признания и даже славы на родине, объездив весь мир, Оден принял парадоксальное, на первый взгляд, решение перебраться в США. Некоторые были склонны его обвинять, а другие, как Иосиф Бродский, утверждали, что он приехал прежде всего в поисках нового языка.
Возвращаясь из Китая, Оден побывал в США, которые потрясли его абсолютной новизной, просторами и большими возможностями. Оден решил во что бы то ни стало вернуться в Новый Свет и 26 января 1939 года сошёл с парохода вместе со своим неразлучным другом детства и соавтором Кристофером Ишервудом, прибыв в Нью-Йорк в самый разгар зимней стужи, когда снег обезобразил общественные памятники.[10] Несмотря на это, Оден почувствовал прилив сил и новую свободу. И он, и Кристофер отдали дань политической борьбе и разочаровались в ней, придя к выводу, что поэт и прозаик должны прежде всего заниматься своим делом, а не писать на злобу дня. «У человека, — замечал Оден, — отчётливый особый запах, толпа воняет»[11]. Об этом Оден напишет впоследствии стихотворение «Химеры»:
Отсутствие сердца — как в общественных зданьях —
Отсутствие ума — как в публичных речах —
Отсутствие ценности — как в товаре для публики —
Это явные знаки, что химера сейчас сожрала на обед
Кого-то другого, бедный глупец —
С потрохами сожрали, сгинуло даже имя.
Неописуемое — быть ни тем и ни этим —
Неисчислимое — быть числом любым —
Нереальное — быть чем угодно, только не ими.
(1950)
Американский философ Эмерсон писал: «Глупое постоянство — демон маленьких умишек, обожаемый маленькими политиками и философами и церковниками. До постоянства большой душе просто нет дела. Можно с таким же успехом интересоваться собственной тенью на стене. Говори, что думаешь сейчас, жёсткими словами, и завтра говори то, что будет думать завтрашний день, жёсткими словами, хотя это и будет противоречить тому, что ты говоришь сегодня. — “Ах, тогда тебя наверняка неправильно поймут”. — Разве так плохо быть неправильно понятым? Пифагор не был понят, и Сократ, и Иисус, и Лютер, и Коперник, и Галилей, и Ньютон, и всякая чистая и мудрая душа, когда-либо облечённая плотью. Быть великим — значит быть непонятым»[12].
Тридцатидвухлетний Оден приехал в США уже сложившимся мастером слова, виртуозом, которого в свое время обвиняли в изощрённой риторике, прибыл, прежде всего, в поисках новой свободы и нового видения. Когда до него дошли вести о смерти Йейтса, Оден немедленно написал элегию на смерть великого ирландского поэта. Первый вариант элегии, опубликованный в журнале «Нью репаблик» 8 марта 1939 г., был в двух частях, — соответствующих I и III частям следующих редакций. Вторая часть, в которой говорится о том, что поэзия ни на что не влияет («Поэзия не изменяет жизнь»), ещё не была написана. Тем не менее, уже этот вариант представлял собой абсолютно новый тип элегии в английской поэзии. Если в знаменитой элегии Джона Мильтона «Лисидас» природа скорбит вместе со всем миром и со всеми людьми, то в элегии Одена природа живёт своей жизнью. Ей, как и большинству читателей, эта смерть безразлична, как справедливо полагает Эдвард Мендельсон, составитель «Избранного» и «Полного собрания стихотворений» Одена и автор двух книг о жизни и творчестве великого английского поэта («Ранний Оден» и «Поздний Оден»).[13] Вероятно, для того, чтобы передать это безразличие, первая часть написана нерифмованным прозаизированным стихом. Однако в следующей части (которая станет потом третьей) всё преображается:
Воздавай, земля, почёт:
Вильям Йейтс к тебе идет.
Стих ирландский, как сосуд,
Осушив, пусть погребут.
Йейтс становится почётным гостем земли до конца времен, но его поэзия остаётся с людьми. Несмотря на предчувствие войны, сгущающийся мрак, бесчестье политиков и интеллектуалов, поэзия пребудет. Переход между двумя частями был неожиданным и резким. Через несколько недель Оден вновь вернулся к этому стихотворению и добавил вторую часть. Написанная шестистопным ямбом с эпизодическими добавлениями безударных слогов, как в тоническом стихе, и с заключительной четырёхстопной строкой, эта часть развивала мысли предыдущей и служила переходом к следующей. Основные мотивы этой части: поэт, как и все люди, может заблуждаться, увлекаться политической или общественной деятельностью (а Йейтс, как известно, был сенатором независимой Ирландской республики), но поэзия не изменяет окружающую жизнь и не влияет на нее в прямом смысле. Поэзия («poesis» — творить, создавать) живёт в долине, обособлена от злободневности, ей «жить дано, когда откроет рот». Изменил Оден и последнюю часть, опустив строфу:
Время, коим был взращён
Редьярд Киплинг и прощён —
И Клоделю всё простит,
Ибо слог боготворит.[14]
В этой строфе высказана мысль о том, что время простит Киплингу и Клоделю их крайне правые взгляды – простит за прекрасную поэзию. Это подразумевает, пишет Мендельсон в предисловии к «Избранным стихотворениям» Одена, что крайне левые взгляды, которых в молодости придерживался сам Оден, прощения не требуют, либо будут прощены по умолчанию, как более прогрессивные. Но к своему творчеству Оден был беспощадно честен, и, решив исключить известные свои стихотворения из-за политической ангажированности, он назвал их «мусором, который написал к стыду своему». Мендельсон отмечает, что в данном случае поэт «относился к стихам и поэтическому языку гораздо серьёзнее, чем когда-либо его критики»[15].
Через несколько недель Оден ещё раз вернулся к теме времени и величия поэта в эссе, где проза перемежается со свободным стихом, – драматическом диалоге между общественным обвинителем и адвокатом. Мендельсон предположил, что название «Публика (или общественность — Я.П.) против покойного У. Б. Йейтса», навеяно заключительными главами романа Достоевского «Братья Карамазовы», который Оден читал еще в студенческие годы и с тех пор не раз перечитывал. Важно то, что истцом у Одена выступает не «корона», как в суде Великобритании, и не «народ», как в судебной практике США, даже не общество, а именно «публика» («общественность»), как и в упоминавшемся стихотворении «Химеры». Обвинитель перечисляет «грехи» Йейтса, относя к ним влюблённости поэта, его пристрастие к «феодальным фантазиям», его «отвратительную» «Оксфордскую антологию современной английской поэзии». Обвинитель стремится убедить присяжных в том, что Йейтс был талантливым, но не «великим поэтом, величайшим английским поэтом своего времени»[16]. По словам Обвинителя, поэт должен убедить нас в трёх вещах, чтобы доказать, что он заслуживает эпитета «великий». Во-первых, Обвинитель говорит о «языке, запоминающемся в высочайшей степени», перекликаясь с утверждением самого Одена, высказанным в 1935 году, что лучшее определение поэзии — это «запоминающаяся речь»[17]. Однако Обвинитель тут же сам запинается, поскольку, будучи представителем пассивной безразличной публики, не может представить, чтобы кто-нибудь из присяжных (читателей) запомнил наизусть стихи Йейтса. Второе требование Обвинителя заключалось в том, что у великого поэта должно быть «глубокое понимание века, в котором он живёт». Сам Оден писал в 1940 году, что Йейтс «абсолютно не прилагал усилий, чтобы соотнести свое эстетическое Weltanschuung[18] с наукой, враждебное отрицание которой, отчасти, было связано со временем его детства, когда наука была ненасытно механистична, и это, возможно, явилось причиной того, что ему не удалось написать большую поэму»[19]. Мендельсон так комментирует данное мнение: «Оден тем не менее знал, что существует много способов понять свою эпоху, и даже утверждал, что феи и герои ранних произведений Йейтса были попыткой, хотя и ошибочной, излечить фольклорной традицией разъятое на атомы общество»[20]. Несколько раньше Оден получил письмо от отца, который выражал надежду, что поэт будет выразителем своего века, очевидно, считая, что в последнее время Уистен отошёл от этого. У. Х. Оден ответил: «Если писатель хочет быть устами своего века, а таково стремление любого писателя, то он должен думать об этом в последнюю очередь. Теннисон, к примеру, был выразителем викторианской эпохи в “In Memoriam”, когда думал о Галламе и своей скорби. Когда он решил стать викторианским Бардом и написал “Идиллии для короля”, то перестал быть поэтом»[21]. Стало быть, когда Оден пишет о Йейтсе, задаваясь вопросом, великий ли тот поэт, Оден ставит под сомнение собственное величие. Третий аргумент Обвинителя изначально безнадёжен: «Великий поэт должен дать верные ответы на вопросы, которые волнуют его поколение. Покойный давал неверные ответы. Стало быть, покойный не был великим поэтом». Защитник убеждает, что это требование абсурдно: «Если мы хотим найти ответы на сложные вопросы, то ждём, что все — политики, учёные, поэты, священники – будут совместно искать на них ответы… Но кто читает поэзию прошлого таким образом?» Обвинитель отвечает: «Искусство — продукт истории, а не её причина»[22]. Сам Оден полагал, что поэзия является великим учителем потому, что она задаёт вопросы, а не даёт ответы. Обвинитель же говорил о том, что поэт должен быть выразителем «социальной справедливости и разума… и самых прогрессивных мыслей своего времени». Как и прежде, Оден ищет ответы для самого себя. Он последовательно прошёл фрейдистскую и марксистскую стадии своей эволюции, пытался их примирить, и пришёл, вернее, вернулся к христианству во второй половине жизни. В 1935 году он писал: «Всех несёт вперёд опасный поток / Истории», понимая историю в марксистском смысле. В стихотворении «Письмо из Ирландии», посвящённом своему другу-социалисту Ричарду Кроссману, он отвергал идею о том, что «история — враждебное Время-разрушитель» как «нашу вульгарную ошибку», отметая и все три разновидности этого: восприятие индивидуальных жизней как всего лишь «символы конца», имеющие значение лишь как видимые знаки невидимого исторического процесса, убеждение в том, что виновен некий всеобщий рок, «злое расположение кружащихся звезд», а не наша личная ответственность, и в том, что добро — не сумма наших деяний, а абстрактный принцип[23]. Через десять дней после того, как Оден написал это стихотворное послание, началась гражданская война в Испании.
Зрелый Оден писал: «Для такого поэта, как я, автобиография — тавтология, поскольку всё важное, что происходит в жизни, немедленно переходит, как бы ни тёмен был смысл, в стихи»[24]. Даже в стихи на случай Оден вкладывал частицу себя, своей личности, своей жизни. Он неустанно переделывал и переписывал свои стихи. На каждом новом этапе он изобличал свои прежние ошибки и заблуждения, нередко их преувеличивая, для того, чтобы двигаться дальше.
Путь Одена — это прежде всего духовный поиск. Не случайно, что цикл сонетов, написанный в Америке, он озаглавил «Поиск», причём противопоставил его написанному ранее, в 1938 году, циклу сонетов «Во время войны». Если ранний цикл заканчивался пессимистичным сонетом «След сгинул наш в горах, что выбрали мы сами», то цикл сонетов «Поиск» (1940 г.), несмотря на иронию и даже сарказм, завершается если не видением рая, то надеждой на его обретение. После переезда в США Оден, прекративший посещать церковь чуть ли не в 15 лет, вновь пришёл к вере, но это поначалу не был англокатолицизм, в лоне которого поэта воспитали, а скорее, как считает Мендельсон, своеобразная версия экзистенциального протестантизма[25]. Несомненное влияние оказали на Одена письма Дитриха Бонхёффера[26], написанные из концентрационного лагеря накануне его казни в 1945 году. Об этом свидетельствуют стихи Одена 1958— 1959 годов, в особенности посвящённое памяти Бонхёффера «Дитя Пятницы»:
Сказал, что выбор был у нас,
Мы, дети, думали: «Отец
Прибегнет к силе в крайний час,
Когда упрямец и гордец
Совсем забудет Божий страх».
Тогда нам было невдомёк,
Что смысл в Его речах
Буквален, как итог.
Скорбит о нас или угрюм,
Страшней какое наказанье—
Уже предмет досужих дум —
Гнев или состраданье?
Каким почтением воздам —
Его столь странно Божество,
Коль Им же созданный Адам
Творит дела Его?
Отрадно было б, чтоб исторг
Из нас Его Всечеловек
Хотя бы трепет иль восторг,
Как было в давний век,
Где ниц склонялись пред царём,
Теперь не страшно, не печально,
Где каждый жив своим умом,
А попросту банально.
Сбываться или нет мечтам —
Здесь всё Ему подвластно,
Чего добиться этим, нам
По-прежнему неясно.
Так как прогнили все сравненья,
Основа чувств, опора вере,
У нас нет средств постичь явленья
В реальном мире в полной мере.
Пора привыкнуть, что нельзя
Существованья доказать
Иль опровергнуть нам, друзья—
Не сорвана печать.
А ту печать сорвал ли Он,
Восстал ли вновь? Сомненья тень,
Всё ж кто не верит, убеждён
Что ждёт нас Судный День.
Пока ж безмолвье на Кресте
Мертво, как будем мы когда-то,
Весть об утратах в пустоте
И прибылях Распятый
О чем вольны гадать мы — Лик
Поруганный Того ослаб,
Кто на миру страдал и сник,
Как самый низкий раб.
1958
В творчестве У. Х. Одена было стремление объединить два начала: стихотворение как миф, или как стремление к некоей необходимости, которой никто не может ни избежать, ни подчинить своему контролю; и стихотворение как притчу, или как выражение мыслей и чувств, которое автор и читатель вольны принять или отвергнуть, посчитать примером или предупреждением – или нет. «Стихотворение — это обряд, — говорил Оден. — Форма обряда должна быть прекрасна, демонстрируя равновесие, законченность, соответствие тому, что выражает стихотворение»[27].
Книги 1945 и 1946 годов Оден построил по принципу алфавита, хотя и разделил их на два раздела: «Стихотворения» и «Песни и другие музыкальные вещи». Позднее в предисловии к «Собранию коротких стихотворений 1927-1957», которое он составил по хронологически-тематическому принципу в 1966 году, Оден писал, что, впервые составляя книгу избранного в 37 лет, он был ещё слишком молод, чтобы понять, в каком направлении шло его развитие. «Но теперь, — продолжал Оден, — приближаясь к шестидесятилетию, я полагаю, что знаю себя и свои поэтические намерения лучше, и если кто-то захочет посмотреть на то, что я написал, с исторической перспективы, у меня нет возражений».[28] Он не включил в эту книгу стихи, написанные после 1957 года, считая, что начал новую главу своего творчества, далёкую от завершения. В сборнике 1966 года, как отмечалось выше, не нашлось места нескольким известным стихотворениям, вследствие их «нечестности и бестактности (букв. дурных манер — Я.П.)». Далее Оден поясняет, что он понимает под плохими (дурными) манерами: «В искусстве, как и в жизни, плохие манеры, которые не следует путать с умышленным намерением нанести обиду, являются следствием слишком большого внимания к собственной персоне (букв. “к своему эго” — Я.П.) и отсутствия внимания к другим. На читателей, как на друзей, нельзя кричать или относиться к ним с нахальной фамильярностью»[29].
Мысли Одена о месте поэта в обществе, об ответственности поэта перед поэзией и собой, выражены в сонетах «Рембо» и «Слова». Отказавшийся от своего творчества Рембо превратился в заурядного обывателя, но даже будучи верным своему дару, поэт постоянно сомневается, постоянно ищет:
Так что же – выдумке мы факты предпочтём
И сплетнями заполним свой досуг
Иль громких рифм созвучия сплетём,
Где не судьба, но лишь случайный звук?
(«Слова»)
Цельность Одена проявляется в отказе от некоего творческого эгоизма, в благородстве и умении отдавать, а не только брать. Последнее он сравнивает с духовным мародёрством в стихотворении 1958 года «Прощание с Mezzogiorno»:[30]
С готического севера бледные дети
Виноватой культуры картошки,
Виски-или-пива, мы, как наши отцы,
Едем на юг, в загорелое куда-то
Виноградников, барокко, labellafigura,[31]
В эти женственные города, где мужчины —
Самцы, а дети не искусны в безжалостных
Словесных схватках, как учат
В протестантских приходах в моросящий
Воскресный полдень—не более, чем немытые
Варвары, ринувшиеся за златом, не как
Барышники, охочие до Старых Мастеров,
А мародёры, но иные верят, что amore[32]
Лучше там, на юге, и гораздо дешевле
(Что сомнительно); кто-то убеждён,
Что палящее солнце убивает микробы
(Что явно неверно), а другие, как я,
Надеются в пожилом возрасте сорвать ветку
Не того, кто мы есть, а кем можем стать, — вопрос
Который юг никогда не затрагивал.
В этом стихотворении он простился с Искией, где проводил свой отпуск, решив перебраться в Австрию, где приобрёл маленький домик первую в своей жизни недвижимость. Прощаясь с Италией, Оден воздаёт дань уважения выдающимся итальянцам, которые были ему духовно близки:
Уехать я должен, но уезжаю с благодарностью (даже
Некоей Monte[33]), взывая к священным
Вершинным для меня именам: Пиранделло,
Кроче, Вико, Верга, Беллини,[34]
Благословляя этот край, вино виноградников и тех,
Кто зовёт его домом — хотя не всегда
Можно вспомнить, почему ты был счастлив,
Никогда не забудешь, что счастлив ты был.
(сентябрь 1958)
В августе 1955 года Оден получил предложение занять место профессора поэзии в Оксфорде, на единственной кафедре, куда не назначались, а выбирались голосованием всех преподавателей, имеющих степень магистра. Несмотря на то, что обязанности были не слишком обременительные — три лекции в год и речь на латыни раз в два года, чтобы отблагодарить благотворителей — Оден поначалу отнекивался. Он написал профессору, или, как принято именовать в Оксфорде, лектору французской литературы Энид Старки, которая выдвинула Одена на эту должность, что он — американский гражданин, достаточно зарабатывает на жизнь, чтобы проводить лето в Италии, и что наиболее подходящим кандидатом на эту должность является, на его взгляд, Роберт Грейвз. Тем не менее, Старки продолжала засыпать Одена письмами, и 7 ноября 1955 года Оден, наконец, согласился. Его соперниками были сэр Гарольд Николсон, отставной дипломат и автор «вежливых книг», как пишет Мендельсон, о Теннисоне, Байроне и Суинберне, и шекспировед Г. Уилсон Найт. Перед голосованием Оден получил национальную книжную премию США за «Щит Ахилла» и 9 февраля 1956 года был избран на должность профессора поэзии: за него проголосовали 216 членов факультета, за Николсона 192, а за Найта — 91[35].
В 1972 г. Оден насовсем перебрался в Оксфордский университет спустя 45 лет после его окончания. 28 сентября 1973 года по приглашению Австрийского литературного общества Оден выступил с чтением стихов в Палаццо Палффи в Вене. После чтения он отказался от банкета и попросил отвезти его в гостиницу. Когда наутро Честер Кальман постучал в номер, где остановился поэт, ответа не было. Дверь пришлось взломать. Оден был мёртв. Как показало вскрытие, он умер от обширного инфаркта и перенес несколько микроинфарктов до этого.
Незаурядный поэт Филип Ларкин в своей статье «Что стало с Уистеном?» полемически утверждал, что Оден потерял связь с реальностью, «из писателя…превратился в читателя»[36] (при этом Оден написал весьма похвальную рецензию на книгу Ларкина «Наименее обманут» («TheLessDeceived»)[37]. Время, лучший историк литературы и критик, всё расставляет на свои места, приближая далёкое и отдаляя близкое, показывая великое в малом и малое в великом. Нынче Ларкин оказался в тени Одена, который от риторики, от поэзии слова пришёл к поэзии поступка.
Виртуоз, блестяще владевший словом и всеми приёмами риторики, Оден отказывался от своих находок ради бескомпромиссной честности, был беспощаден к себе, порой даже излишне. Большой поэт, он ставил поэзию выше собственного творчества, потому что любил её больше своих стихов.
[1] Цит. по:Carpenter Humphry. W. H. Auden. A Biography. Boston: Houghton Miffin, 1981, p.143.
[2] Цит. по: Carpenter Humphry. Ibid, p. 186.
[3] Цит. по: Carpenter Humphry. Ibid, p. 195.
[4] Цит. по: Carpenter Humphry. Ibid, p. 207.
[5] Цит. по: Carpenter Humphry. p. 220.
[6] Выступающая водосточная труба в виде фантастической фигуры в готической архитектуре
[7] Цит. по: Carpenter Humphry. p. 219.
[8] Из стихотворения «Испания» (апрель 1937 г.)
[9] Auden W. H. Foreword. //Collected Shorter Poems 1927–1957. New York: Random House, 1966, rpt. NewYork: Vintage, 1975. P. 15.
[10] Бродский ошибочно пишет, что Оден приехал в США «26 декабря 1938 г, в тот самый день, когда пала Испанская республика» (Бродский Иосиф. 1 сентября 1939 г. У. Х. Одена.// Сочинения Иосифа Бродского в 7 т. //Под. ред. Г.Ф.Комарова. СПб.: Пушкинский фонд, 1997-2001. Т. V, 1999. С. 233. Перевод Е. Касаткиной). Во-первых, испанская республика пала в начале марта 1939 г.; во-вторых, в 1938 году Оден и Ишервуд посетили США по пути из Китая, где были по договорённости с издательством «Фэйбер&Фэйбер» и писали книгу о китайско-японской войне, но окончательно перебрались в США лишь 26 января 1939 года, как о том сказано выше.
[11] Цит. по:Mendelson Edward. Later Auden. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1999, p. 17.
[12] Emerson Ralf Waldo. Self-Reliance //The Selected Writings. New York: Random House, The Modern Library, 1950. P. 152. Переводмой — Я. П.
[13] Цит. по:Mendelson Edward. Later Auden. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1999, p. 4.
[14] Перевод А. Эппеля. Западноевропейская поэзия ХХ века. БВЛ. М.: Художественная литература, 1977. С. 108.
[15] MendelsonEdvard. Preface.//Auden W. H. Selected Poems. /Ed. by Edward Mendelson. NewYork: Vintage, 1979. P. xix–xx. Об этом же пишет Мендельсон в своей книге LaterAuden. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1999, p. 15.
[16] Цит. по: MendelsonEdvard. Later Auden. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1999, p. 17.
[17] MendelsonEdvard, Ibid., 17.
[18] Мировоззрение (нем).
[19] Цит. по: Mendelson Edvard, Ibid., 18.
[20] Цит. по: Mendelson Edvard, Ibid., 18.
[21] Цит. по: Mendelson Edvard, Ibid., 18.
[22] Цит. по: Mendelson Edvard, Ibid., 19.
[23] Цит. по: Mendelson Edvard, Ibid., 20.
[24] Цит. по: Mendelson Edward. Ibid., 14.
[25] Цит. по: MendelsonEdward.Ibid., 18.
[26] Дитрих Бонхёффер (нем. DietrichBonhoeffer; 1906-1945) — немецкий лютеранский пастор, теолог и мученик, один из создателей Исповедующей церкви, автор книги «Сопротивление и покорность»; один из ранних противников нацизма, казнен как участник антинацистского заговора. Когда в 1938 г. ему предложили остаться на преподавательской должности в США, он ответил: «Я должен пережить этот сложный период нашей национальной истории вместе с христианами в Германии. У меня не будет права участвовать в возрождении христианской жизни после войны, если я не разделю с моим народом испытания этого времени».
[27] Цит. по:MendelsonEdward. Там же, p. xx.
[28] Auden W. H. Foreword // Collected Shorter Poems 1927–1957. New York: Random House, 1966, rpt. New York: Vintage, 1975. P. 15.
[29] Auden W. H. Ibid., p. 16.
[30] Здесь «юг» (итал.)
[31] прекрасная фигура (итал.)
[32] любовь (итал.)
[33] Горе (итал.)
[34] Луиджи Пиранделло (Luigi Pirandello, 1867-1936) — выдающийся итальянский драматург и писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе 1936 г. Бенедетто Кроче (BenedettoCroce, 1866-1952) — итальянский философ, критик, историк, автор «Эстетики» («полн. назв. «Эстетика ка наука выражения и как общая лингвистика» (1902). Джамбатиста Вико (Giambattista Vico, 1668-1744), выдающийся итальянский философ, основоположник философии истории и этнической психологии, самая известная книга — Новая наука» (Sciencia Nuova), полное название: «Основания новой науки об общей природе наций» (Principi di Scienza Nuova d’intornoalla Comune Naturadelle Nazioni, 1744). Джованни Верга (Giovanni Carmelo Verga, 1840-1922) — итальянский писатель-реалист, основатель «веризма», самые известные произведения «Семья Малавольо», «Малярия» и «Сельская честь», впоследствии переработанное в пьесу, послужившую либретто для одноименной оперы Пьетро Масканьи. Беллини — очевидно, Винченцо Беллини (Vincenzo Salvatore Carmelo Francesco Bellini, 1801-1835) — выдающийся итальянский оперный композитор; но однако, возможно также Джованни Беллини (GiovanniBellini, 1430-1516) — самый известный представитель семьи венецианских живописцев эпохи Возрождения.
[35] Цит. по:Mendelson Edward. Later Auden. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1999, p. 401.
[36] ЛаркинФилип. Что стало с Уистеном?// HomagetoClio. L.: Faber, 1960./Spectator. 1960. № 6890 (July 15), p. 104–105.Перевод Анны Курт.