Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 6, 2017
ИСХОД
Про щучий навык коростель поёт,
И лепота янтарные зеницы
Маленько приоткрыла и цветёт
На пальцах лиственницы, на хвосте куницы.
Меня не выпестовали отцы,
Сейчас ещё я сиповат похоже,
И рифма, вздёрнутая под уздцы,
Ножонкой бьёт, хозяина тревожа.
Но подожди, и сказки подрастут,
Хрящ костью обернётся втихомолку,
И две руки лилейные придут
К нам на кошму из заячьего шёлку.
Вот – пяткой глина выдавлена вдруг,
Рассыпаны монеты и тарелки, –
Недаром беспокоится сундук,
Из-под корней выглядывая в щелку.
А две руки лилейные придут,
Поднимут блюдо. Сквозь эмаль и злато
Меридианы в горло поползут,
На пастиле вычерчивая карту.
Поднимут блюдо – в блюде Амстердам,
Где куколка играет на волынке,
И жестяной кораблик к воротам
Поворотила тайная пружинка.
Поднимут блюдечко – а в блюдечке Стамбул
Пестует минаретик оловянный,
И турки шоколадные в порту
Играют в сахарные ятаганы.
Ведь сердцу сытому наверно не беда,
За то и нет ему услады горше,
Что складываю эти города
В чужие розоватые ладоши.
А коростель им на ухо поёт:
– Возьмите всё, да не берите слова,
Что в сундуке узорчатом растёт
И корешком питается лиловым!
Рука-бесстыдница как много навела!
Чего не выдумаешь? Глупая какая.
Страх бродит боком, в зраке – теснота,
И стручьями под сердце прорастает;
Которая страшинка покороче
Чуть-чуть качается, чуть-чуть,
Которая побольше – долго точит,
И, наконец, проточит грудь.
Но страхов нет, и ручки всё подале,
Пожалуй, им способнее туда,
И я опять, такой же, как в начале
Перебираю строчек повода.
Ну, будет конь! Пой, коростель-сиротка,
Печаль твоя – весёлая печаль;
Мы скоро выйдем новою походкой –
Ты – на плече, и конь – как Парсифаль!
1926
ПРИГЛАШЕНИЕ МУЗ
Фонарик суздальский блистает спозаранку
В простенках сердца, в келейке ума,
Где молоточек бьётся в барабанку,
И музы ломятся в глухие ворота.
Куда, несчастные? Уж больно востроноги.
Келейной жизни поискать не грех;
Роскошны мои низкие чертоги –
В них я живу, да полоротый Смех.
А не в кунст-камере родилась раскоряка,
И монстрой в ассамблеях не звалась:
В омшанике у дедушки, в корчаге
Она сама-собою завелась
И выродилась – на веселье внуку:
Зверюге годовалой вручено
Хранить слова, и хохотки, и стуки,
И суздальскую утварь заодно.
Слова которые получше – коренасты,
Лежат в горшках, залитые в жиру;
Другие,– вперемежку с алебастром,
Покоятся в кувшинах на полу.
Смешинки лёгкие спускаются по нитке,
Качаются и клохчут невпопад;
А стуки, словно дятлы-подкорытки,
На жёрдочке золоченой сидят.
Ох, лестно драгоценное богатство!
Не наглядеться на него никак.
Но почему, как вор и святотатец,
Бегу по лестнице-вертушке на чердак?
Там – два окошка – мутные стекляшки,
На потолке – качаются мозги;
Там арифметика считает на костяшках,
Записывает цифры на виски;
А я бегу, скорей смотрю в оконце
На дальний мир, где в дымных облаках
Расплющенное вылезает солнце,
И музы трут ладошки о бока.
Друг-дружке жмутся, ходят сиротливо,
Чего-то ищут – верно, не найдут, –
Напрасно разметавшаяся ива
Судьбу гадает и глядится в пруд.
Идите, шустрые! И снова по ступенькам
Гостям заслонку открывать бегу,
А смех-зверюга обнял мне коленки,
Хохочет, лопается и летит в трубу.
1926