Предисловие и перевод со шведского Надежды Воиновой
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 5, 2016
Бруно
К Ойер («К» – сокращение от данного родителями
при рождении имени Кеннет, которое он позже сам заменил на «Китс») родился в
1951 году. Он один из самых востребованных в Швеции ныне живущих поэтов,
несмотря на то, что его жизненная стратегия – аутсайдерство.
С его личностью связывают множество мифов. Он редко выходит из дома, часто
отвечая отказом на многие предложения о публичных выступлениях, и выступая из
тени только в связи с выходом собственных книг. Несмотря на не слишком
поэтические времена в не слишком поэтической стране, на его «турне» и чтения –
суггестивные поэтические перформансы (он был одним из
пионеров этого направления поэтического выступления) с необычной манерной
жестикуляцией и мимикой безумного, долгими паузами и растягиванием гласных, –
билеты всегда раскуплены заранее. Он собирает большие концертные залы. Книги и
записи распродаются мгновенно. Его чтит и читает молодежь.
Молодость его пришлась
на «левые» 70-е, с их пафосом свободы, сексуальной революцией, антибуржуазностью и множеством политических демонстраций.
Бруно К Ойер дебютировал в
1973 году политически окрашенной протестной (а как же иначе!) книгой «Песнь
анархизму». В середине 1970-х гастролировал с группой «Везувий», представленной
такими поэтами, как Пер-Эрик
Сёдер, Эрик Филькесон и Лейф Эльггрен. Сотрудничал в
записях и перформансах со многими
музыкантами-экспериментаторами, в том числе в области рока и электроники. Его
стихи положены на музыку такими композиторами, как Молли Кин, Хенрик Стриндберг, Ким Хедос
и др.
Литературный прорыв
связан с книгой «Пока действует яд» (1990). В 2002 году она стала частью
лучшей, особо отмеченной критиками трилогии, в которую вошли ещё два сборника –
«Потерянное слово» (1995) и «Туман из всего» (2001).
Бруно
К Ойер пишет верлибром, экспериментируя с
формой. В ранних книгах строки длиннее, местами соприкасаясь с прозой, во
многих стихах все слова пишутся с большой буквы, смысл местами ускользает,
стремясь к абстракции. Вместо союза «и» употребляется английское
&, часто встречаются англицизмы, как, например, в названии сборника с/о
NIGHT. Иногда форма стихотворения, подобно экспериментам эпохи барокко,
выстраивается в виде геометрических фигур, например, креста или полого
прямоугольника. Иногда, вдохновляясь, совершенно очевидно, стихами Маяковского,
спускается «лесенкой».
В поздних книгах образы
кристаллизованы, насыщены метафорикой; строки
становятся короткими, почти всегда слова пишутся с маленькой буквы.
В поэтике есть ряд
развивающихся по нарастающей «кочующих» образов. Таких, например, как образы сгоревшего дома и женщины в
книге c/o NIGHT:
Твой Дом Сгорел
На Моем Столе
Ты Сидела
& Копалась в Пепле
Ложкой…
Затем образ женщины
связывается с темой вероятного поджога в книге «Камень игрока»:
красавица,
я выращиваю бока как у спичечного коробка
в следующей жизни
ты пройдешь мимо & подожжешь
твой дом
И
следующая «картинка» из жизни этого образа – это женщина-поджигательница, герострат в юбке, жаждущая необычным образом «подписаться»
под содеянным, из книги «Пока действует яд»:
во
сне ты шла
по длинным чердакам
и дом зажгла
потом ты беспокоилась
успеют ли
ко времени
с собою взяв
один из языков огня его уткнуть
в раствор
чтоб проявить его и видеть как черты
твои распустятся из фото
Повторяется и образ
женщины-футляра, раскрывающей свою одежду, в которой обнаруживается некий дом –
то это ночной клуб, открытый внутри пальто, то детский дом с электрическими
кроватями, который завёлся в трусах.
Подобным образом в
текстах всплывают образы хищной птицы на спине, чёрного или потемневшего
серебра, живой комнаты, горящего сердца-маяка, внутреннего храма с письменами, мизераблей, пострадавших от чудовищной бесчеловечности
жизни: несчастных детей, обманутых жертв революций, подвергшихся насилию
девочек, голодных, на стороне которых всегда выступает автор. Продолжать
разговор о поэтике, образах, мотивах, а особенно об их генезисе, литературных
влияниях и пересечениях с другими авторами, можно бесконечно, и эта
увлекательная тема, несомненно, найдёт своего исследователя.
Последняя книга «И ночь
прошептала Аннабель Ли»,
написанная за год во Франции, вышла в 2014-м году. Обложку, «объятую огнём», с
красными и черными языками пламени, сделала жена поэта художница Майа Эйзин Ойер.
Эта книга, пожалуй, отличается от других некоторым оптимизмом, характеризуется
ретроспективной автобиографичностью и обилием персоналий – здесь, среди прочих,
появляются Иисус, Наполеон, миф современных индейцев Crazy
Horse, быстро угасшая звезда кантри-музыки Ханк Уильямс, погибший от руки убийцы кандидат в президенты
Роберт Ф Кеннеди. Здесь впервые выходит на поверхность подспудная гнетущая тема
самоубийства отца, оставившего жену и детей:
почему
покрыто мраком
и никогда не узнать
Собратья по перу –
любимцы, учителя и вдохновители – Эдгар Аллан По (по имени героини которого и названа книга), Уильям
Блейк, Хемингуэй, Рембо, Камю, Достоевский, Мопассан, Уитмен, Эдит Сёдергран, Шелли, Китс (в
честь которого, кстати, в его официальном имени значится Китс Бруно Ойер) и другие – собраны в отдельном завершающем книгу
семистраничном стихотворении «Все были там».
казалось
я все это видел раньше во сне
и мой жар не хотел отступать
все мутно качалось
в тумане голосов и табачного дыма
я вздрогнул когда бармен
выкрикнул последний заказ
но никто не слушал и Эдгар Аллан По
выглядел опустошенным и несчастным
сидел как близкий родственник ночи
и шептал то же имя снова и снова
Аннабель Ли Аннабель Ли
Бруно
К Ойер чувствует себя свободным и работает
лучше всего где-нибудь на природе, в лесу, вдали от городов. Пишет тексты от
руки, «вглядываясь в пустоту бумаги», потом перепечатывает на зелёной печатной
машинке Хальда («механическом чуде, рождающем громы и
молнии»), и только когда тексты полностью готовы, переводит в электронную форму
на компьютере. Переписывает тексты иногда до 30 раз, пока стихотворение не
обретёт окончательной формы, что ощущается буквально на физическом уровне.
Стихи для Ойера, по его собственному выражению, это «серия ярких
вспышек, освещающих время, когда каждый человек больше своего мирка и будущее
зависит от нашей способности чувствовать скорбь о том, что утрачено. Это
короткие отшлифованные скульптурные откровения, сформулированные одновременно с
необыкновенной силой и головокружительной легкостью».
Поэзия Ойера – это явление безусловно
яркое, но пока что, по большому счёту, не перешедшее национальных границ
Швеции. Существуют отдельные переводы стихов на европейские языки, но
упоминания о вышедших книгах на других языках – по крайней мере
на просторах интернета – не встречаются. Московский переводчик Екатерина Чевкина, очевидно, занимается сейчас предпоследней книгой
Бруно К Ойера «Чёрное как
серебро». Мною переведены избранные стихотворения за весь период творчества (их
около ста), а также две книги «Пока действует яд» (1990) и «И ночь прошептала Аннабель Ли» (2014). Надеюсь, эти
сборники вскоре найдут издателя.
Надежда Воинова
Бруно К Ойер
Из книги «И ночь прошептала Аннабель Ли» (2014)
ДОМ
дом который я
построил из моих мыслей
горит
снедаем огнем
сияет в ночи
показывает дорогу домой
НЕТ ПРАВДЫ
нет правды
о человеческой особи
она может захотеть быть утопленной в море
или выстрелить своим прахом в космос
она может уколоться об иголку
дать пищу бездомной собаке
или спалить хутор своего соседа
она может стоять голой
но отказываться экспонировать себя
она может проплыть сквозь колючую проволоку во сне
или плакать в доме
который улыбается всеми окнами
она может видеть магнолию в цвету
и заморозить свое зеркало ледяным взглядом
она может вплести тишину в свои волосы
и слышать как рычит автострада
она может родилась с дырой в сердце
заставила тебя тосковать по ней всю жизнь
она может обещала найти тебя ночью
но не дала тебе шанс открыть
стояла и стучала в твою дверь
костяшками пальцев ветра
РОМАНС
в любой стране
есть другая
где облака не ранят белым небо
рукопожатье в силе остается
никто не читает чужие письма
и все враги отчетливо видны
слова сказанные в темноте
вспыхивают как спички
глаза при встрече не отводят взгляда
не туманятся страхом или подозреньем
дороги вначале должны
спросить у леса
и тишина себя раскрасила красиво
висит в большой комнате
с одиноким паровозным свистком вместо рамы
и я часто сижу у окна
иногда пейзаж единственный мой друг
я верю в дождь снаружи
когда он молотит по земле
как будто хочет вырыть и спасти
что-то дорогое и живое
затоптанное и утраченное
КЛЮЧ
немногие что прикоснулись к ключу
тайны жизни и смерти
сжимали его так крепко
что он просочился
как песок у них между пальцами
ТИШИНА
сколько раз в жизни
где б ты ни находился в мире
вдруг ночью просыпаешься от
душераздирающего вопля или крика о помощи
и потом ничего
только одна долгая оглушительная тишина
пока с рассветом не начнется уличное движение
ДВЕРЬ
она жила
перед закрытой запертой дверью
и знала что та неумолима
что ее никогда нельзя будет открыть
но все равно она оставалась
любила саму эту атмосферу
наслаждалась ею
придумывала тысячу теорий о двери
доставала ей цветы
и боялась пропустить что-то
боялась пропустить малейшее колебание света
единое движение чешуек краски на этой двери
она отказывалась
отказывалась
не хотела ни при каких условиях сдаться
и уйти оттуда
ЕДИНСТВЕННАЯ
не знаю как
я оказался на вечере
посвященном темным сторонам нашего времени
все началось с пламенной речи
о том что человечество
можно поделить на две половины
те кто имеет и те кто не имеет
но то что начиналось так многообещающе
превратилось в затянутый утомительный вечер
который кончился тем что все стали стучать себя кулаками в грудь
и смотрели на мир сквозь бокал игристого вина
единственной кто сумел вызвать мой интерес
оказалась красивая но слегка потрёпанная женщина
я не забуду
ее эротичный почти шепчущий голос
когда она притянула меня к себе и рассказала
что у нее светящееся сердце
которое сияет так сильно
что она может стоять на улице ночью
и направлять космические корабли
ЖАЛКИЕ ВЕТКИ
кем бы ни был волшебник
который заснул за рулем и въехал в канаву
он стряхнет с себя только осколки стекла
вылезет из покореженного корпуса машины
и заскользит сквозь дождь
он позвонит в ближайшую дверь
и позже
внутри в тепле за чашкой кофе с чем-то покрепче
он улыбнется быстро тем кто ему открыл
и скажет что он не понимает
почему так мало людей проходят по жизни невредимыми
почему люди мешают сами себе
почему они так упрямо хотят
поменять свои волшебные палочки
на старые жалкие ветки которые
пылятся в углу
НИЧЕГО ОСОБЕННОГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ
наш король никакой не король
королева никакая не королева
никогда не были
все знают кто они
они насмешка над всеми книгами сказок
как-нибудь ночью они упадут
как два листа с дерева
будут лежать и тлеть на земле
пока их не сгребут
и облака
плавно гребут по небу
это просто новый день
ничего особенного не случилось
КОЛЫБЕЛЬ
это не просто совпадение
что я оказался в доме на Корсике
где родился Наполеон
я стоял в одной из комнат
завороженный маленькой простой деревянной колыбелью
которая сохранилась
и где он спал и ворочался во сне
подруга с которой я путешествовал
давно успела от меня устать
но это было неважно
я все равно всегда был где-то в другом месте
метель ревела
бросалась на французскую армию
во время отступления из Москвы зимой 1812
солдаты ползли на коленях
кололи штыками
и вспоров животы лошадям залезали внутрь
чтобы спастись от холода
смертное ржание животных текло на снег
пока люди забивались туда и лежали заключенные внутри
бредили и замерзали насмерть
среди кишок крови и дымящегося мяса
я остался один в комнате
снова разглядывал колыбель изнутри
подушка и одеяло положенные туда
отвечали мне взглядом улыбаясь
мягко и дружески
ВОСХИЩЕНИЕ
занавес поднимается
но ничто не движется
в течение двух часов сцена остается
полностью тихой и пустой
пока медленно не опустится занавес
все поднимаются восхищенные
ряд за рядом
и аплодисменты все громче и громче
никогда не окончатся
НА СУДЕ
обвиняемого ввели
быстро высказались
и добавили что перед тем как пришел человек
деревья спрятались
собрались в лесах
чтобы защититься и противостоять
и что никто из нас не сможет откреститься
смертельное оружие в форме сердца стучит
за нашими ребрами
и мы все родители насилия
то что мы сделали с животными и друг с другом
никогда не простится
КОПЬЕ ИЗ СВЕТА
я стою мокрый и холодный
на этом железнодорожном перроне
и если эти круглые
черно-белые часы там далеко идут правильно
то скоро новый год
я невзрачен
просто курю очень
хорошую сигару должно быть полученную от кого-то
в благодарность за то что я только что выступил вечером
перед горсткой людей
в театре название которого я уже забыл
фиолетовая изморось
блуждает туда-сюда над рельсами
пока не замечает меня
и злорадно поворачивает в мою сторону
собирается в тонкий лед вокруг моего сердца
и мое сердце отвечает стуком
проводит тепло через мое тело
человек
во мраке перед зданием станции
копается в урне
звук отражается в ночи
как строфы из Нагорной проповеди выкованные из металла
и следующий раз когда я смотрю
на часы миновала полночь
где-то люди поднимают
свои бокалы
и пьют за счастье и благополучие друг друга
а все несказанное и подавленное
прогрызает серо-черную дыру в их совести
но зачем думать о таком сейчас
когда бетон начинает дрожать у меня под ногами
и грузовой состав подвывая
с ревом приближается ко мне
я отступаю на шаг и больше не считаю
сколько вагонов промелькнет перед глазами
но их точно пятьдесят шесть
ровно столько же сколько лет прошло
с тех пор как Хэнк Уильямс умер под новый год
на заднем сиденье своего кадиллака
сгорев от ночной жизни спирта и несчастной любви
сгорев от дорог поэзии и музыки
сгорев от жизни описанной им так хорошо
и данной другим в подарок
подарок который лишь может подарить человек без отца
и я снова смотрю на вокзальные часы
кажется стрелки начали крутиться назад
управляемые невидимой рукой
но эта противная изморось не прекращается
у нее нет ни начала ни конца
и Хэнк так и не пришел
на свой сольник в Огайо в тот день
когда четыре тысячи человек купили билеты
сидели и ждали
и голос объявил что шоу отменили
что Хэнк Уильямс умер по дороге туда
немногие из публики этому поверили
слышалось как разносились смешки
Хэнк отменял слишком много концертов в последнее время
и все знали почему
но через некоторое время все стало понятно
смех перерос в состояние шока
отчаяние и громкий плач
освещение в здании погасло
и все сидели в темноте
пока не зажегся точечный свет
который разрезал мрак над их головами
и прочертил белый круг на безлюдной пустой сцене
за занавесом
пораженные стояли участники музыкальной группы
один из них смог собраться
ударил по стали гитары
и извлек первые звуки
песни Хэнка I Saw the Light
I Saw the Light I Saw the Light
и теперь все тихо и спокойно
товарняк прогремел мимо
перрон холоден и влажен
пока поезд торопится дальше сквозь ночь
превращенный в копье света
победная молния
которая отбрасывает мрак будущего в стороны
набрасывает длинные волны прибоя на дома и поля
в каждом вагоне
лежит на спине по году моей жизни
на постели из листьев хлопка и травы
и годы похожи на маленькие существа с руками
перекрещенными на груди
и руки излучают вокруг себя слабое сияние
мерцают в такт
маленькие огненные руки
маленькие огненные руки маленькие огненные руки
я думаю про себя
и отступаю на пару шагов в сторону
исчезаю
БЕЗ ВСПЫШКИ
такой красивой была она
что старые деревья не стесняясь
тянули свои руки ей вослед
шептали своими листьями
и мои глаза моргали
снимали эту картину
ТЕНИ ПОЮТ
гитары бренчат
и тени поют
за грубообтесанным деревянным столом
в винном погребке
сидят Панчо Вилья и Эмилиано Сапата
патронташи висят
как пыльные ржавые кресты на их груди
а ветер гудит снаружи
воет на веранде
и они откидываются назад
ковыряют каблуками земляной пол
и дают понять репортеру
который осмелился приблизиться к столу
что они хотят только женщину
и еще бутылку текилы
и никаких идиотских вопросов о революции
почему ее предали
и задушили в руках политиков
ОТКРЫТАЯ РАНА
рельсы убрали
все заросло репьями и травой
но сегодня ночью я сижу и слушаю
как поезд-призрак катится мимо
и память это туман с горящим в окнах светом
снесенные дома снова появляются
поправляют свои порванные платья из цемента
и собираются вокруг кого-то
кто читает жили-были
велосипеды заносит на щебенке
звонки звенят
кровавые шпаги утренних афиш скрещиваются
билеты рвутся и гаснет свет
партер ревет и свистит
площадные прилавки пахнут укропом
ладонь с куском сахара протягивается
морда арденской лошади нежна
и продаются воздушные шары всех цветов
кто-то измученный уплывает вдаль
вступает на небеса
у учебников строгие глаза
которые никогда не закрываются
пар поднимается над черно-белыми джунглями
из раскрывающихся комиксов
выбегают злые японцы
с криком банзай
неоновые вывески
скучают по сумеркам
кофе и сигаретный дым
обручаются в каждом кафе
игровые автоматы в углу звякают и мигают
осенью набережные толпятся вокруг крика башни городского собора
женщина в переулке
зашивает свои нейлоновые чулки
но сама она открытая рана
пресловутый подъезд воняет перегаром
и бедность прокрадывается вокруг
пока вывески косо глядят
в телефонных будках
деревянные доски до пола
в щелях блестят монетки в 10 эре
потерянные
сделавшие все чтобы спрятаться
автобусы останавливаются
выпускают народ у кладбища
которое иногда приотворяет ворота
но там только мертвые
деревья хотят убежать как можно дальше оттуда
дороги прислушиваются
к игре в карты которые перетасовывают
радио окутано шумами и помехами
у него маленький зеленый язычок пламени на груди
ищет в темноте заграницу
и ночь в деревне
это лето но все же холодное
нас будят и мы выходим
видим что дождь из комет обрушивается за дачей
и так плотно и близко
что ты должен выбежать и поискать в траве
ЛЕС
пишущая машинка
часть моей души
маленькие серебряные деревья букв
черным вбиваются в бумагу
и чем больше я пишу
тем больше вокруг меня вырастает лес
здесь нет никаких уличных углов
никаких витрин
никаких скребущих и осуждающих глаз
здесь я наконец свободен
и могу лечь в сумерки
слушать как небеса и ветер смешивают гадальные карты
здесь нет ни дорог ни тропинок
только следы Энея
я не знаю как долго
он блуждал по лесу
но у нас много общего
золотая ветвь болит у него в руке
он ищет своих умерших
хочет попасть под землю
ПОПРОШАЙКА
черным по белому
мы из одного кочующего народа
сидим и перед нами пустая кружка
клянчим смысл жизни на каждом углу
и снова вечером
я слышу как воздух гудит от одних и тех же старых вопросов
когда началось время
как высока стена в конце вселенной
и что находится за ней
есть ли душа у яблока
сколько мы берем с собой когда уходим
далеко ли до Вальхаллы
можно ли одиночество завернуть и взвесить на весах
кто такой Jack the Ripper
и когда все пошло наперекосяк
как вообще что-то возможно
и кто сказал что это нас
срывают и обламывают
когда первые весенние цветы заносят в дом
и ставят в воду
ночью когда никто не видит и не слышит
они тихо говорят друг с другом
обещают самим себе никогда не завять
строят безнадежные планы на будущее за столом
беспокойно оглядываются
уставившись прямо в темноту
ПЕЧАТЬ
последнюю ночь на острове
я просидел на холоде за столом
под Большой Медведицей
с уличным котом на коленях
я слушал море
и за мной ничего не волочется
я был одинок
одинок и голос внутри меня говорил
что наши души никогда не будут продаваться
их никогда не обмануть
ПОКРЫТО МРАКОМ
от некоторых вещей
трудно отрешиться
что я был его сыном
и что он покончил с собой
трудно отрицать
что он оставил жену и детей
вышел из двери новогодним вечером
и больше никогда не возвращался
почему
покрыто мраком
и никогда не узнать
во сне
он иногда является ко мне
молодым человеком одетым во все черное
он меня даже не видит
и это так очевидно
что он расхаживает погруженный в свои мысли
и ищет выход
кажется он верит
что все можно вернуть назад
он забыл
что он уже здоровался со смертью
и смерть воспользовалась случаем
задула его сердце
ТЕРРИТОРИЯ ПОРТА
море тьмы внутри нас
перегружено транспортом и никогда не отдыхает
через него проходят все грузы
мы территория порта из плоти и крови
корабли причаливают
нагруженные нашими мыслями и биением сердца
мачты высоки
копаются в наших мозгах как в облаках
снова ты просыпаешься ночью
и не можешь заснуть
гардины в окне полощутся бризом
развеваются полностью белые
пока ночные кошмары
черная вода беспокойства
медленно просачиваются сквозь твои ребра
не знаю как мы здесь застряли
много указателей
но на непонятном языке
никто не может сказать
показывают ли они к дому или прочь
я прохожу по набережным на рассвете
не хочу взять холод в руку
и вбил себе в голову
что солнце должно взойти
и сделать небо менее одиноким
НЕЗНАКОМОЕ ВИНО
наша жизнь была
конфетти на ветру
мы пили то что день на стол поставит
и нынче вечером как прежде
у теней праздник в голове моей
танец можно начинать
бытие звенит как стакан о стакан
но о чем все это было
что мы хотели сделать с нашей жизнью
что было в ней так важно
тюрьму снесенную нами
построили в другом месте
будущее было как мерзлота в земле
и напиравший мир
выиграл бы наконец
если б я не научился кой-чему
не научился выжимать
незнакомое вино из моих мыслей
вино искристо-красное
которое меня должно быть заколдовало
спрятало меня
и во сне жара была гнетущей
я открыл задвижку
выпустил оставшиеся дни
я стоял в стороне
смотрел как они свободно играли в поле
преодолевая все препятствия
сбрасывая всех наездников
Из книги «Фотографии Улыбки Заката» (1974)
ПОСЛЕДНИЙ СТИХ МАЯКОВСКОГО
p.e.s.
ты положил свое тело ей на зубы
ты слепил
через нее весь влажный мир
& после этого зашил вам глаза
ты был готов заминировать готические соборы
и потом расстрелять цветы в офисе
вернуться в самую глубь женщины
не создавая новых рабов
вернуться в самую глубь к своему первому крику
& сделать трафарет из
самого красивого автопортрета
для когтей чайки
она была вынуждена тебя покинуть
& порошок амфетамина утонул
как мертвые матросы в твоем стакане
ты размяла его о дно дверными ключами
которые невозможно было использовать
в академической больнице
медсестра обнимала твои голые руки
кто-то включил радио
там пели что каждый человек камень. island
& часы тикали только для тебя
утренний свет бил в барабанные перепонки
и глаза вырастали в темные глобусы
оседланные лошади
загоняли людей в гроб
«смотри как тихо в мире»
ШВЕЦИЯ
ты дышишь над своими локтями
чаши полны нарисованными садами
женщины сравнивают десятилетия
ненависть на их совершенных лицах
ты крутишь переключатель радио
тридцать километров отсюда & одежда
выпадает
как мокрые куски бумаги
наружу
над балконной перекладиной
снег поднимается
с тротуаров
& взрывается
это ТЫ живешь
другие даже не осмеливаются посмотреть вверх
мы обыскиваем все тела
ты зажимаешь уши
& слышишь
как плохо они поют
автобусы начинают, все кричат
«входи»
ты продолжаешь спускаться по лестнице
со скелетом животного
вниз
еще ниже
к новорожденному ребенку
который замурован в воздухе
Из книги «c/o NIGHT» (1976)
* * *
До Того Как Я Встретил Тебя
Я Ничего Не Знал
О Таких Вещах
Как Смирение
Или Лицо
Из Старого Серебра
Теперь Я Ищу
СЛОВО
Которое Может Уничтожить
Весь Мир
* * *
Он Хотел Тебя Так Сильно
Что Отрубил Себе
Все Пальцы
& Набирал Твой Телефон Языком
Теперь Он Все Время Слышит
Твой Чудесный Смех
Из книги «Пока действует яд» (1990)
ЭСКИЗ К ОДНОЙ ИЗ РЕЧЕЙ СМЕРТИ
мне предсказали, предсказали
что мне предскажут, предсказали проложить
путь отсюда, мне
предсказали заняться таким, предсказали выжать
ногти из морфина в
мясе земного шара, предсказали увидеть
земные ареалы лежащими в спазмах, предсказали увидеть как гигантские
клетки тела цепенеют, переворачиваются
и разбрызгиваются на
трепет белой простыни протянутой
от полюса до полюса, мне предсказали
что предскажут, предсказанно сверкать
в сферическом черепе где десятикилометровые
голосовые связки называли меня
разными именами:
я стал памятью
о лучшей жизни, стал звуком
игральных карт что падают с 1421, стал
погоней частного детектива за
своим собственным сумраком, стал тяжелой водой
привязанной к спине рыбы, стал задней улочкой
где люди сидели
как минусовые температуры в сиянии солнца, стал
книгой сказок зачитанной
детьми будущего, платьем в
крапплаке и белом, школьной сумкой с
лямкой из слез, я был исчезнувшим сухим топливом
парового двигателя, раком скелета
в руке закона и мужчиной которого слишком
многие залюбили до смерти, я был
датой отсутствующей в календаре, зарытым
телескопом полным земли, никем не понятыми
поэтическими образами, холодным как лед процентом
от печени похмельного, я был
никогда не розданным рукопожатием, мясником
который укорачивал свою жизнь с
каждым ударом, я был луной, синим золотом и
поваленной кроной дуба куда лодочки из коры
отбуксировали немного ветра, я был
первой помощью
последнему человеку и мне предсказали проложить
путь отсюда, мне
предсказали что мне предскажут, заняться таким как
трепет белой простыни протянутой
от полюса до полюса
я был бензином
в моторе темноты, таксометром
между твоими ребрами, отрицательным ответом
на вопрос миллионера, ничьей
между любовью и сексом, испуганным
кроличьим глазом в шляпе фокусника, я стал
рекой которую ты сожгла за собой
картой сокровищ которая стерла
крест, языком пламени
которое не притягивало никаких насекомых, истертым
коленом брошенным через вычищенный
замок, я был атомом травы неурожаем
оставленным в покое, спичечным коробком
в кармане у боящегося темноты ребенка, манекеном
который пролез сквозь пуленепробиваемое стекло и проводил
тебя домой, я был жаркими годами
которые погасли в нашей пепельнице, вытатуированным
колокольчиком на щеке диктатора, полосатыми
соломинками в прохладном кафе, я был
сердцем и стрелой и
граффити побежденного, был рельсами которые
шли за поездом как старый
друг, был пряным от дождя куском откушенным тобой
от себя самого, наушниками смерти
где жизнь шумела однотонно и
фальшиво, я был фабрикой бритвенных лезвий
со стенами из кожи и мне предсказали что я проложу путь
отсюда, мне предсказали что
мне предскажут, предскажут заняться
таким как трепет белой простыни
протянутой от полюса до полюса
я был черными точками
на игральной кости, болезнью
в голове врача, потолком что отдохнул
на твоем полу, горящими
дровами которые поддерживали тепло в озере, я был
ямочками смеха просверленными в граните
страха, прерией для лошадки-качалки, оккультной
снежинкой на плече леса, я был отверстием от пули в лимузинах
государственных деятелей, вкусом малины выпавшим
из руки собирательницы колосьев, мужчиной что подцепил
самого себя за неимением лучшего, я
стал л в ностальгии, стал лежащей восьмеркой и хозяином бельевого шкафа, стал червяком под
небоскребами, невидимым мячом
оброненным жонглером и пухом привидения в
подушке младенца, для опьяненного жизнью я был очередью
за неездящим такси, насквозь промокшим
домом который постучал и вошел, женщиной
подавленной воскресеньями и
космическим мусором, я был античным миром
с сигаретами из фарфора, комбинацией
для другой стороны
во взгляде взрывателя сейфа, я был
концом тоскливого фильма, на картине с пейзажем
светом который засох и отслоился, я был
человеком с одиночеством вместо
имени и фамилии и мне предсказали что я проложу путь
отсюда, мне предсказали что
мне предскажут, предскажут заняться
таким как трепет белой простыни
протянутой от полюса до полюса
я был сывороткой
снятой с Дурного Глаза, дольками груши
и сгоревшим бакелитом в руках
матери, я был зеленым
в твоей щетке для волос
летним солнцестоянием в
твоем бункере, фонариком психопата против
сверхзвукового самолета Ничто, я стал акциями
в предприятии печали, стал барменом
ангела, ведерком и совочком
песочницы, портняжными иглами сквозь дырявый
сон, стал кристаллом соли на планшире океанского
парохода, темнотой подвала вокруг
старого варенья, трещинами вдоль
красного дерева власти, я был звуком
каблуков где каждое проявление жизни
ходило босиком, я был лосьоном для кожи убийцы, ударом под
ремнем спасителя, опозоренным облаком
на фото туриста, я был
бытием проглядывающим между бедер
жокея, клеем циферблата где время
застряло, я был следом мороженого
во рту у того над кем издевались, птичьим царством
переплавленным в брошь на
твоей груди, я был килограммовыми гирями
красоты и спокойно парил в
пределах видимости, черным как уголь зверем
и полностью белым судом присяжных которые судили и кем-то на кого вы
уставились во всех автобусах
и на рабочих местах, я был дальним
родственником отсутствующего
чувства, парализованным кончиком языка в стакане
холодной тени, я был тем
кто вступает в силу, я был компасом
на запястьях умерших и мне предсказали что я проложу путь
отсюда, мне предсказали что
мне предскажут, предскажут заняться
таким как трепет белой простыни
протянутой от полюса до полюса