Рец. на книгу Шестаков С. Другие ландшафты. М.: Ателье вентура, 2015.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 5, 2016
Есть
поэты, о которых говорят больше того, чем они заслуживают. Стихотворения Сергея
Шестакова, наоборот, можно и должно обсуждать, но разговора такого в литературных
журналах отчего-то не возникает. С одной стороны, налицо значительная читательская
аудитория самого разного возраста – большая редкость по нынешним временам. Поэта
знают и ценят в литературном цехе. С другой стороны, публикации редки, и уже несколько
лет подборки Шестакова встречаются только в журнале «Урал», за что ему честь и хвала.
Сколько
можно полагать, на то несколько причин. Во-первых, Сергей Шестаков по образованию
математик, и многие годы служит этой славной науке в одной из московских школ. Как
ни мало влияет на поэта его жизненная профессия, но всё-таки она формирует круг
повседневного общения, в данном случае академического. Со всей вытекающей безвестностью
в столичном поэтическом обществе, столь падком на шумные самопрезентации
и взаимное литературное опыление.
Во-вторых,
о стихах Шестакова писать трудно. В них нет многого из того, что привык выделять
глаз критика. Нет бьющей наповал лексики. Почти нет фабулы. Ни персонажей, ни лирического
героя. Вообще никакой нарочитости, расчёта на эффект. Сами тексты очень лаконичны.
Чистая лирика, безо всякой иронии и самоиронии. И эта лирика производит удивительно
цельное, где-то даже монолитное впечатление. Кирпичи поэтических строений плотно
пригнаны, между ними сложно просунуть критическое лезвие. Возможно, это и ни к чему,
но жанр рецензии волей-неволей предполагает нечто подобное. Журнальное молчание
о новой книге Сергея Шестакова слишком уже затянулось[1].
«Другие ландшафты» – пятая книга поэта и содержит вещи, написанные в 2012-2014 годах, а также несколько стихотворений из предыдущих сборников. Почти целиком книга состоит из восьмистиший, кажется, излюбленной формы Шестакова. Восьмистишия и несколько более протяженных текстов сначала объединяются в циклы по большей части с географической привязкой («маленькие среднеевропейские элегии», «маленькие тарусские элегии» и др.). Затем эти циклы вместе с несколькими одиночными стихотворениями объединяются в два раздела: «перемена мест» и «сумма слагаемых». Всё со строчной буквы, заглавных букв нет ни в стихотворениях, ни в заголовках. В названии почти всех таких циклов есть слово «элегия». Это не вполне точно. Предполагается, что элегии не просто печальны, но задумчивы и достаточно развернуты. Здесь же всё кратко, а кое-где вместо уныния возникает чуть ли не ликование:
эти губы, гомер, винноцветное море,
эти руки, овидий, глаза эти, дант,
эти щеки, шопен в золотистом миноре,
это счастье, катулл, вне залогов и дат,
им настигнутый при переходе границы
драгоценной державы, подумать ли мог
ты о том, что однажды такие страницы
перелистывать будет ликующий бог… (с. 55)
Скорее перед нами путевые зарисовки, сделанные в различных странах и обстоятельствах. Думается, и географический компонент не стоит переоценивать. Вид из окна или с какой-нибудь возвышенности здесь не более чем повод проговорить вещи куда более значительные. О жизни. О смерти. О любви. Само высказывание при этом дано единым периодом. Потому здесь и нет точек с заглавными буквами, что возникнет, кажется, слишком большая пауза. Можно сказать, внутри каждого отдельного текста нет грамматических границ. Сам период при этом долог и изобилует сложным синтаксисом, однородными и придаточными оборотами, что делает непростым читательское восприятие. Краткость высказывания здесь компенсируется теснотой речи, той самой, тыняновской природы:
дождь начался во вторник, а сейчас
четверг, и хлеще нет кордебалета,
разбухло время, тлением сочась,
тронь циферблат – и разольётся лета,
но нам ли внове быть в небытии
зеркальной жизни, на широтах этих,
где руки в круг сплетённые твои
сильнее тьмы и в самых гиблых
нетях… (с. 13)
Нельзя не поговорить и о форме восьмистиший, довольно популярной в современной поэзии, видимо, под влиянием Осипа Мандельштама. Достаточно назвать Игоря Шкляревского, Веру Павлову, Юрия Казарина или Александра Белякова. Но в данном случае параллель не только формальная. Весь мир позднего Мандельштама с его суггестивностью и ассоциативностью сродни Шестакову. Поэтому об отличиях. Прежде всего, здесь нет дисгармоничности Мандельштама, его резкости, доходящей до болезненности. Пространство Сергея Шестакова по сути своей гармонично, пусть оно и открыто всем ветрам. На фоне формальной традиционности классика особенно видна формальная изощрённость Шестакова. Это современная поэзия по своему внутреннему устройству – пусть она и отвечает на вечные вопросы. Собственная характеристика великого поэта своих восьмистиший как «стихов о познании» – и значительно более широкое тематическое наполнение у нашего современника. Наконец, социальность, даже злободневность позднего Мандельштама – и полнейшая аполитичность Шестакова. Вряд ли подражание, скорее развитие. Другое время, и другой поэт, пусть и благодарно отзывающийся о предшественнике в двух стихотворениях этой же книги.
Сама краткость высказывания сейчас чрезвычайно популярна, по мере того, как набирает силу фрагментарное, клиповое мышление и, соответственно, восприятие поэзии. Но восемь строчек могут быть устроены по-разному. В случае Шестакова это, повторюсь, цельное, где-то даже экспериментальное и сложно оформленное стихотворение. Здесь много символики, неожиданных и часто абстрактных образов. Наконец, чрезвычайно высока скорость и плотность «орудийной метаморфозы», пользуясь выражением того же Мандельштама:
плети лозы предзимней, осипший поти,
где это всё теперь, отзовись, фита,
ветер хтонический, хлам, тихеан без плоти,
девять имён твоих, девять времён, вода,
чем – зпт, ничем – тчк, пластами
хлопковый холод, хлыст, муравьиный страх
песни железные петь деревянными голосами,
каменную нежность удерживать во стеклянных руках… (с. 15)
Слова вступают в новые взаимоотношения со своими соседями. Синтаксические связи почти разомкнуты во имя ассоциативных. Образная мозаика складывается и распадается с калейдоскопической быстротой. О чём эти стихи? О человеческой хрупкости? О холоде мироздания, куда все мы брошены? О попытках как-то преодолеть тленность жизни и бессвязность памяти? Ничто не сказано прямо, но всё это (вероятно, и кое-что ещё) спрятано в подтексте. Концентрация понятий тут приближается к до-грамматическому, до-рассудочному, изначально чувственному мышлению. Оттого и стихи Шестакова действуют помимо слов и понятий сразу на эмоциональном уровне.
Тем удивительнее при этом ровность тона. Интонационная доминанта – печаль, но по сравнению с предыдущими книгами Сергея Шестакова печаль тут не столь трагична, сколь светла. То ли от красоты видов «в бриенце, может быть, а может, в туне», то ли от внутренней умиротворенности. Но под такой умиротворённостью поистине хаос шевелится. Поэт это знает и время от времени даёт почувствовать читателю:
одинокому взгляду негде остановиться,
говорил бо фу, разливая чай,
разве что пугливая прилетит синица,
приютит бездомного невзначай,
мысль – единственное прибежище человека,
ночью все мы сироты, даже и в парче,
говорил он медленно, смерть – всего лишь дверка,
и синица прыгала на его плече… (с. 31)
Процитировано одно из восьмистиший цикла «Маленькие поднебесные элегии», думается, важнейшего в первой половине книги. Именно здесь гармоническое и умиротворённое настроение поверяется внимательной и сострадательной алгеброй.
Есть в книге стихотворения, где языковая и смысловая ткань не столь плотна. Возможно, кому-то окажутся ближе именно они. Это воздушные акварели, в меньшей степени взыскующие и в большей – созерцающие. У них ниже эмоциональный градус, а образы конкретнее, приближаясь к «другим ландшафтам» в географическом смысле:
ни кармина с охрою, ни сурика,
воздух синь и зелена вода,
и уже рукой подать до цюриха,
где дома стоят, как невода,
вдоль реки гуляки бродят праздные,
и летают ангелы тайком,
и касанья рук огнеопасные,
и до счастья полчаса пешком… (с. 37)
Но встречаются и «другие ландшафты» в ином смысле – метафизическом. Любое жизненное путешествие завершается известным образом. Вот и эту книгу завершает «quatour pour le début des temps» (с франц.: «Квартет на начало времени») с аллюзией на знаменитое сочинение О. Мессиана. Это цикл из четырех стихотворений, самых протяжённых в книге и организованных значительно сложнее своих соседей. Сложен и предмет: посмертный опыт, переходящий, по Шестакову, в новое рождение и новое предназначение:
…и станет речь твоим числом и кровом,
зелёной кровью, хлорофиллом снов,
и ты себе приснишься полусловом,
готовым с губ слететь подобьем слов… (с. 100)
При всей серьёзности и прямоте сказанного, в «Других ландшафтах» немало языковой и литературной игры. Богатая и не самая ожидаемая в элегии лексика. В двух соседних строчках одного из стихотворений упомянуты «поплин и полипропилен, / проскрипции и пропилеи». Всё, оказывается, приметы осени, и поэту удаётся убедить в этом читателя.
В общем, поэтическая виртуозность и откровенность Сергея Шестакова проявляются по-разному. Но самое главное, это не игра во имя игры. За словесной материей скрыто чувство божественной целостности мироздания. Как легко преодолеваются границы между государствами, так же легко преодолимы и границы между бытием и небытием – в обе стороны. Трагедия мира оправдана грандиозным замыслом, лишь отчасти явленным человеку, пусть даже и поэту. Это и примиряет, делает светлой неизбывную печаль оттого, что
…жить – это несовершенного вида
и невозвратный глагол… (с. 44)
Здесь чувствуется благодарное, в духе Пастернака, отношение к жизни, к её тайне, трагедии, творчеству. Это сближает Сергея Шестакова с такими современными авторами как, например, Лариса Миллер или Светлана Кекова. В остальном же перед нами ни на кого не похожий и замечательный поэт, чья новая книга ещё раз в этом убеждает. Убеждаться в этом приятно и с полиграфической точки зрения: книга стильно издана, стихотворениям в ней не тесно, поэтому самых добрых слов заслуживает и издательство.
[1]
Нельзя не отметить рецензию Ольги Балла, но по каким-то причинам
она не была опубликована ни в одном литературном журнале и доступна только в Сети:
http://www.svoboda.mobi/a/27154988.html.