Рец. на книгу Джиди Мацзя. Чёрная рапсодия. 120 стихотворений. М., ОГИ., 2014.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 5, 2016
К этой книжке я
подступался давно. Первая попытка была в зимнем Сочи, в санатории, где когда-то
восстанавливали силы советские космонавты, а теперь собираются ветераны МВД и
получатели оксфордской стипендии. В контексте мастер-классов, кипарисов и
трёхразового питания – не пошло. Сборник отлежался положенный ему срок, а потом
случилась командировка в Пекин.
Нет, Джиди Мацзя не раскрылся в
естественной для него среде — его нельзя назвать национальным поэтом в классическом
понимании этого слова. Он не подобен пекинской опере, которую с трудом
расшифровывает молодое поколение даже китайских посетителей – и всё же лучше
всего его творчество прочитывается именно в контексте другой, непривычной,
отличной от той, в которой ты вырос, культуры. Чтобы понять эти стихи, нужно
даже на уровне поэзии почувствовать себя немного белой обезьяной.
Поэтическая книга «Чёрная
рапсодия. 120 стихотворений» была выпущена в свет издательством ОГИ в 2014
году. В книжке, действительно, 120 стихотворений, объединённых не только
обложкой, но и авторским замыслом, а ещё три предисловия (о них чуть позже) и
графические работы самого Джиди Мацзя,
которого в Китае знают как литератора, художника, каллиграфа и некогда
вице-губернатора провинции Цинхай.
Джиди
Мацзя – заслуженный во всех
смыслах. Его стихи переведены на многие европейские языки. В 2012 году, как
гласит биографическая справка, он стал обладателем премии имени Жоу Гана за достижения в области поэзии, в 2006 был
награждён памятной медалью имени М. Шолохова и грамотой Союза писателей России.
«Чёрная рапсодия», таким образом, не является той книжкой, которая впервые познакомила
с автором русскоязычного читателя.
Удивительно, но на
русском языке сведений об этом сборнике крайне мало. «В книгу современного китайского поэта, происходящего из
малой народности И, вошли стихотворения разных лет», – немного холодно отзывается о «Чёрной рапсодии»
интернет-магазин «Озон». Пара-тройка
отзывов – и, пожалуй, всё. Мне кажется, причина в том, что, как ни странно,
рецензенту не за что зацепиться. Стихи Джиди Мацзя похожи на купленный в
лавочке экзотический сувенир, назначение которого – напоминать об опыте
существования в ином контексте. Что с сувениром можно делать ещё, никто не
знает – и он просто стоит на полке.
Если
же не полениться и в сувенир внимательно всмотреться, то за логичным и
ожидаемым «Made
in
China»
начнёт раскрываться очень многое, потому что 120 написанных в разное время
стихотворений, будучи собранными под одной обложкой, разворачивают перед
читателем огромную карту авторских смыслов.
Вот простой пример.
Я снова всмотрелся в диковинный этот мир.
Всё, уходящее в небо,
вбирает вечность.
В ней клубятся холод и пустота… (С. 51).
Это стихотворение,
«Серна с горы Гуньилада», так или иначе
отдаётся в оставшихся ста девятнадцати работах мастера. Обывательски оно
понятно: как известно, в восточной традиции очень важным критерием настоящего
искусства является его воспроизводимость; как тут не
вспомнить ползущую по склону Фудзи улитку.
При более пристальном
прочтении, однако, на поверхности оказываются несколько иные аналогии. Герой Джиди Мацзя всматривается в
окружающее, и эта позиция, на которой автор настаивает на протяжении многих
стихотворений, вошедших в книгу, помогает понять ключевые особенности его
поэзии. Ты читаешь второе произведение, третье, четвёртое и понимаешь, что эти
стихи – своего рода включённое наблюдение, когда в окружающем начинаешь видеть
наслоения других эпох, вселенных, а привычный, даже обыденный мир вдруг
становится диковинным:
Он заснул в
маленькой комнате
с мягким запахом
женских волос,
молока и
младенца.
Сонные волны
качаются,
катятся над
головой, и сны плывут.
Тень
промелькнула оленья…
Начинается гон.
(С. 32)
В одно мгновение быт
заканчивается — и за привычными его элементами проступают волшебные.
Способность воспроизводить такой мир-палимпсест является первой особенностью
китайского поэта.
Вторая – чрезвычайная
значимость обращения к традиции, фольклору и не вполне понятым
среднестатистическому читателю реалиям: Джиди Мацзя – представитель народности И,
он же носитель и хранитель её особой культуры.
Я – история нашей земли
На родном языке И.
Я от матери её впитал,
Связан
вечной с ней пуповиной. (С. 26).
Собственно, поэтому и
рапсодия (напомню: своего рода музыкально-поэтическая фантазия на народные
темы) «чёрная»: этот цвет воспринимается как национальный символ, и
значительная часть книги построена на народном субстрате. Джиди
Мацзя — потомок самой многочисленной ветви народности И, Нусу («чёрные люди»), с
самобытными историей, мифологией, фольклором. Образы и символы, к которым
обращается поэт, раскрывают его принадлежность к Нусу,
а тематика вертится вокруг проблемы сохранения идентичности в большом
современном мире со всё более размывающимися
границами:
Иди за мной,
с толпой
смешайся
и слушай музыку
родную —
увидишь, как
перед мелодией мабу
я низко голову
склоняю (С. 50).
Мабу,
национальный музыкальный инструмент, реалии, тонко вплетённые в поэтическую ткань,
народные песни, отсылки к собственному эпосу, традициям, обрядам, — всё это
призвано передать атмосферу инакости, не «остранить» читателя, не заставить его смотреть на мир
глазами другого, а познакомить с существованием иной вселенной и дать почувствовать
передаваемую автором боль малой народности — боль утраты собственных
корней.
На этот, национальный,
счёт, впрочем, не стоит обманываться. Джиди Мацзя — ни в коем случае не очередной экзотический автор
«от сохи», он литератор, и литератор крупный. «120 стихотворений» не просто подборка,
а полноценный сборник со своей логикой развития действия. Именно действия,
потому что, во-первых, почти все стихи здесь предельно сценичны — они наполнены
не столько фиксацией состояний, сколько передачей и описаниями обстоятельств. А
во-вторых, можно говорить о драматургии сборника: Джиди
Мацзя являет нам своего рода моноспекталь,
который начинается авторскими предисловием и послесловием – «Автопортретом» и
«Моим голосом», а внутри этой композиционной рамы раскрываются последовательно
три тематических раздела – «Песни народа И» (с
абсолютно прочитываемой смысловой доминантой), «Проводник слова» и «Посвящения
и приношения».
Уже сама структура говорит о том, что это
сборник этапный, своего рода контрольная точка на творческом пути (всего на
сегодняшний день вышло более 20 поэтических книг Джиди
Мацзя). Перед читателем медленно, постепенно
разворачивается история становления поэта – от осознания им своих корней до его
выхода на универсальный язык мирового искусства.
Я пишу стихи, потому что люблю фантазии.
Я пишу стихи, потому что умею рассказывать. (С.220)
Рассказывать Джиди Мацзя умеет очень хорошо.
Его произведения повествовательны, и это скрашивает неизбежные искажения
перевода. И если на китайском языке, учитывая особенности его мелодики, они
должны действительно восприниматься как песни с народными мотивами, то в
переводе на первый план выходит содержательное богатство — смысловые рифмы и
пересечения. Вот звучит голос бимо, жреца, своего
рода служителя культа, вот герой вспоминает мать, вот пасутся ягнята, вот ветер
«летит над рожденьем и смертью» (с.
94). Мотивы переходят из одного стихотворения в другое и образуют одно
облако смыслов; в его центре –сознающий свою связь с
историей и свою роль в современности поэт, задача которого — увидеть и передать
взаимосвязь ветра, воды, огня, истории, памяти, времени, вселенной, человека.
Заметить в окружающем знаки, намёки, свидетельства слитности всего сущего:
Я не знаю, чьё
это дыханье,
почему не имеет
названья его появленье.
Но ведь я ощутил
этот дух,
эту бурю,
несущую воспоминанья,
бирюзовую
россыпь во мраке,
семя весны,
мускус степи,
розу из недр земли.
(С. 88).
В этом плане самые
объяснимые части сборника – «Песни народа И» и
«Посвящения и приношения»: они вполне читаются через присущую им лирическую
традицию. Есть, например, среди прочих посвящение Марине Цветаевой, «царице
стиха». Есть «приношение Анне Ахматовой» «Русская муза». Посвящения Джиди Мацзя позволяют автору
вписать себя в литературный контекст и манифестировать собственные творческие
принципы. «Посвящения» – завершающий раздел. Он нужен ещё и потому, что
открывают книгу как раз экзотические «Песни народа И».
Они великолепны – и в этом великолепии ожидаемы до банальности, до степени
потери водораздела между этнографией и поэзией:
Я знаю старинный
обряд похоронный.
Я помню, как
горные люди И
везли человека в
последний путь
(На чёрной-чёрной
реке
Свет золотой в
глазах людей.) (С.45)
Цель Джиди Мацзя понятна – он
раскрывает своеобразие культуры своего народа в контексте культуры мировой,
делает её всеобщим достоянием и помогает стороннему читателю глубже
почувствовать специфику и трагедию мировосприятия «нацменьшинства», отражая в
своих стихах тот самый ранее упомянутый мир-палимпсест.
Литовский литературовед
Томас Венцлова в предисловии к этому сборнику назвал Джиди Мацзя гражданином мира.
Американец Дэнис Мэйр, чей
текст тоже предваряет стихи, подчеркнул связь Мацзя с народными традициями И. Китайский поэт Лу Юань
отметил, что Мацзя принадлежит народу И,
китайскому народу и всему миру. Органичное сочетание трёх предисловий – к
русскому, китайскому и англоязычному изданиям – под одной обложкой как нельзя
лучше доказывает правоту всех троих. Стихи Джиди Мацзя, действительно, универсальны, от слова universum,
— это большая вселенная, отражённая в микрокосме поэта.
Я пишу стихи, потому что застенчив и не могу
выразить себя по-другому… (С. 220)
Пожалуй, именно эта
интенция наиболее полно позволяет понять Джиди Мацзя, поэта, который, по собственному признанию, с детства
был вдохновлён Пушкиным, изучал китайскую литературу, зачитывался китайскими,
русскими, американскими и английскими классиками и сейчас, по сути, не столько выражает
себя, сколько вписывает культуру народа И в мировой
контекст. Поэзия оказывается для решения этой задачи наиболее удачной
стратегией. Это, конечно, не только поэтическая позиция, но и социальная:
Я пишу стихи, потому что пропасть между
современностью
и древними традициями поразила наши души болью,
неведомой так называемым цивилизованным
людям…(С.222).
Совсем иначе дело
обстоит с разделом «Проводник слова» – там поэтическое раскрывается по-другому
и позволяет судить о творческом своеобразии поэта.
Я пишу стихи между землей и небом,
потому что только это пространство
позволяет родиться моим строчкам…
Я пишу стихи между землей и небом,
Потому что моё рожденье – просто рожденье,
Но моя кончина не станет смертью.
Я вернулся сюда из далёкого будущего… (С. 118-119).
Именно в этом,
центральном, разделе слово Джиди Мацзя
становится некоей субстанцией, которая
одна способна связать времена и пространства. Не забывая про свою национальную
принадлежность, поэт обращается к индейским мотивам, восхищается снежным
барсом, вспоминает кочевые народы, рассуждает о бренности человеческого
существования и о неизбежном для каждого финале. Джиди
Мацзя пишет стихи не для бессмертия, он пишет их как
необходимый в жизненном круговороте элемент: есть река, есть огонь, есть небо,
есть стихотворение. Нет, весь я не умру,
потому что моё рожденье – просто рожденье.
Эта же тема чуть более
конкретно звучит в стихотворении «Исток поэзии»:
Поэзия – это притихшие часы, чьи стрелки
не указывают на разницу между жизнью и
смертью…
поэзия – трепет и содрогание, отражение
ветра и звезд в чёрной капле росы
(С. 180).
Из контекста получается,
что подлунный мир – это элемент поэтического сознания, опосредованная
вселенная, присвоенная автором стихотворных строк, которая и существует-то
потому, что ему необходимо записывать свои наблюдения. И именно здесь Джиди Мацзя перестаёт быть поэтом
национальным. Предназначение поэзии – не служить своему народу, не хранить в
веках его самобытность (такой вывод можно сделать из двух других разделов
сборника), а стать своего рода скрепой для всего окружающего мира, связать в
одно целое насыпь Гана Мани, могилу Сесара Вальехо и звон цикад.
Поэзия троится во Вселенной,
И от каждой её точки вечно бегут
Расширяющиеся круги. (С. 180)
Ещё одна русская
параллель – акмеизм с его ассоциативной поэтикой и переносом воспринимаемого
поэтически мира в контекст мировой культуры. С этой позиции стихи Джиди Мацзя выглядят
действительно универсальными, и получается, что читать их в контексте малой
народности Китая без ущерба для смысла нельзя. В разделе «Проводник слова» Джиди Мацзя раскрывается как поэт в контексте мировой
поэзии, и место ему не в горах Ляншань, где проживают И, а на «всечеловеческих» тосканских холмах[1].
Перед нами точка зрения
художника, которому посчастливилось сформироваться с двумя картинами мира – народной, мифологической (отсюда и характерная образность, и
тематическое своеобразие) и классической литературной («а кумиры мои – Кафка и Достоевский» (С.221)). Он смотрит на
окружающее глазами представителя народа И, а говорит о
нём словами гражданина мира с высшим филологическим образованием — и именно эта
позиция позволяет его стихам вместить в себя смысловое многообразие разных
культур и делает их оригинальными.
Китайский сувенир,
таким образом, раскрываясь, оказывается не столь уж однозначным. Через «Песни
народа И», через «Посвящения и приношения» и особенно
через «Проводник слова» прочитываются очень привычные европейцу, русскому и
американцу (вспомним три предисловия) не общенациональные, а личные, характерные для человека вообще мотивы
поиска себя, подведения итогов, утраты, одиночества, надежды, любви, веры —
те мотивы, которые тесно закрепились за мировой лирикой на протяжении веков её
существования. Сто двадцать стихотворений Джиди Мацзя воспринимаются как удобная смотровая площадка,
которую он предлагает разделить с любым читателем, вне зависимости от его
культурного опыта. С этой площадки видно всё:
Я стою на берегу
реки времён
в точке самой
выгодной для обзора (С. 185).