Бак Д. Сто поэтов начала столетия. Пособие по современной русской поэзии. М.: Время, 2015. — 576 с.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 4, 2016
Почти шестьсот страниц о современной поэзии! Такие труды, каковой представил наконец в завершённом виде Дмитрий Бак, появляются далеко не каждый год. Цикл публикаций под общим названием «Сто поэтов начала столетия» начался в 2009 году и, судя по публикациям в «толстых» журналах, был закончен ещё в 2012 году — видимо, ещё три года книга ждала издателя.
Большой обзорной книги объективно не хватало — и уже поэтому прежде всего нужно отметить исключительную значимость работы Д. Бака. Можно легко найти книги о современной англоязычной поэзии, книга о современной немецкой поэзии даже переведена, а что касается русской, то до сих пор мы имели прежде всего индивидуальные иерархии отдельных критиков и поэтов, пишущих о стихах, — тут можно назвать имена М.Айзенберга, И.Фаликова, И.Шайтанова. И Дмитрий Бак сделал всё для того, чтобы не становиться в ряд людей, имеющих свой собственный взгляд на современную поэзию, занимающих какую-либо сторону в литературном процессе. Критик доходит до такой запредельной для многих степени объективности, что даже считает необходимым сказать: «сто поэтов, о которых идёт в книге речь, не являются, по мнению автора (курсив мой — В.К.), “самыми лучшими” из всех ныне пишущих или недавно ушедших из жизни» (с.5). Отобранных поэтов следует считать только «характерными для нынешнего положения вещей в поэзии». И далее, как бы в подтверждение неисключительности фигур, которым посвящена книга, автор приводит почти две страницы имен, отсутствие которых в списке «не является знаком пренебрежения со стороны автора» (с. 6). В сумме мы, таким образом, получаем, пожалуй, наиболее длинный список поэтов, действовавших на истекшем отрезке постсоветского периода. Всего — почти 300 фамилий, и «список, разумеется, можно было бы продолжить» (с.7). Это, однако, недостаточные оговорки. Далее Бак говорит о нежелании «включаться в полемические битвы об отдельных поэтах», «участвовать в разработке очередной версии истории русской поэзии» — это только эссе, в основе которых — личное впечатление. Жанровый образец для автора, с одной стороны, айхенвальдовские «силуэты», с другой — «Письма о русской поэзии» Гумилёва.
Конечно, в этой установке есть неразрешимый парадокс. Отбор ста имён как раз заведомо предполагает личную иерархичность. Разве наибольшая «характерность для сегодняшнего положения вещей в поэзии» — это не критерий? А разве жанровое слово «пособие» не о том, что читателю даётся нечто, отобранное компетентным человеком и являющееся обязательным для понимания ситуации? При чтении предисловия сопровождает ощущение, что Д. Бак пытается откреститься от очевидного — и делает это напрасно. Исследователь, проделавший столь большую работу, как раз имеет на своё собственное суждение наибольшее моральное право. А вот отказ от него порождает перекосы в восприятии книги. Пропадает желание спорить о составе имён и о чём бы то ни было — ни о том, почему некто включён, ни о том, отчего другой вниманием обойдён в пользу автора, кажущегося более слабым. Об это не стоит спорить, поскольку автор только что привел двести фамилий, любая из которых в принципе могла быть в книге. Его выбор необязателен, на своих суждениях Д. Бак не настаивает. Это можно было бы назвать позицией над схваткой, но думаю, что это неточно, — потому что упомянутая позиция предполагает более высокую точку наблюдения, суждение с которой позволяет увидеть картину в целом. В книге такой точки нет. Мы видим камеру, которая выхватывает лица, вглядывается в них, — именно на них брошены все силы и слова. Поля, на котором разворачиваются события, читатель не увидит — для описания этого поля инструментария здесь нет.
В этом смысле идеологическая позиция Д. Бака подкрепляется стилистически — отсюда и плюсы, и минусы книги. При чтении очевидно, что автор всегда на стороне своих героев, и такое великодушие, да ещё применительно к массам, сегодня — исключительная редкость. На мой взгляд, ряду поэтов очень повезло попасться под перо человека, искренне желающего их понять, поскольку не понять их значительно легче. После прочтения книги остаётся чувство благодарности автору за огромную черновую работу. Это работа по вдумчивой разметке пространства современной поэзии. По сути, поэтический кругозор Д. Бака оказывается шире, чем у практически любого читателя современной поэзии. А это значит, что любой читатель этой книги в результате знакомства с нею свой кругозор заметно расширит.
На каждого автора отводится от четырёх до шести страниц, в результате получается книга, которую быстро прочесть невозможно. Каждый очерк — по-своему сложносочиненный. Нет задачи припечатать поэта афоризмом, процесс понимания и рассуждения о читаемом явлен перед нами стилистически — в больших предложениях, авторских восклицаниях и лирических отступлениях. К каждому поэту ищется ключ, а когда он находится — отбрасывается, порой это мучительно, туманно, неясно, не хватает афористичных твёрдых точек. И через пять страниц — всё заново!..
Конечно, особенно интересно читать статьи об авторах, знакомство с которыми до сих пор было минимальным. Это, пожалуй, не относится к Василию Аксёнову — убедить, что перед нами поэт, кажется, просто невозможно. Зато очень внятно предстаёт Юрий Арабов с его «ожиданием вечно свершаемого таинства и чуда, которое присутствует в мире и сейчас, но забыто, погружено в сумятицу навязанных идеалов и принудительных легких удовольствий» (с. 42). Открывается Анна Аркатова с её живописным «умением чувствовать “свойства светотени”» (с. 50), невзирая на качество материала. Интересна попытка раскрыть свойства поэзии как «нулевой степени письма» (с. 65) у Николая Байтова. Читая стихи Андрея Василевского, Д.Бак показывает, как «за гранью абсолютного равнодушия и бесчувственности серый и безликий контур недожизни без красок и объёма, стремительно оборачивается пророческой сверхреальностью» (с. 88). Хорошо получилось про «инфантильное бормотание» (с. 103) Дмитрия Воденникова, очень трогательно — о мотиве «вины, не имеющей никакой явной материальной причины» (с. 142) у Линор Горалик. Любопытна трактовка оригинальной стиховой графики Сергея Завьялова как «работы с архаической просодией» (с. 209). Ряд можно было бы продолжить.
Можно найти интересные детали в прочтении хорошо знакомых поэтов. Лишь несколько примеров. Неожиданно точно увидена Д. Баком «новая манера» в поэзии Максима Амелина. Очень оригинально, прочитывая обыкновенное для поэта запутанное восьмистишие Михаила Ерёмина, критик выводит интерпретацию на мотив мандельштамовского забытого слова (с. 190-192). «Мирозиждущая метафизика Кушнера, как и в прежние времена, сводится к вечному воплощению поэзии в то, что нам кажется жизнью» (с. 308) — это не очень понятно, но сильно: есть о чём подумать.
Хватает и неудач. Очень скупо и общо сказано о Белле Ахмадулиной, хотя, отметим, всё-таки сказано — из её поколения в сотню Д.Бака попали только Кушнер, Рейн, Соснора и Чухонцев. Сергей Гандлевский, о котором немало написано, требует гораздо более глубокого разговора — а в эссе книге годится разве что для неофита. Весьма трудно сложить образ поэта по результатам очерка о Наталье Горбаневской. В случае с Александром Еременко всё эссе — лишь трактовка причин ухода поэта из поэзии, а о стихах разговор так и не зашёл. О Тимуре Кибирове — так осторожно, что приведённые цитаты из поэта лучше выражают замысел, чем авторский текст. Читая о Юрии Кублановском как о представителе «традиционной “гражданской лирики”», испытываешь боль за поэта от увечий, наносимых литературоведческим штампом.
Но, повторюсь, книга не вызывает желания спорить. На великодушие автора к поэтам логично отвечать великодушием читательским — с благодарностью брать из книги то, что можешь взять.
Скажу лишь о языке, с помощью которого Д. Бак пытается прочитывать поэтов. И тут речь о проблеме, масштаб которой выходит за пределы книги. «Сто поэтов» написаны языком исключительно критика, который в интуитивном прорыве штурмует закоулки творческой личности. Автор не использует почти ничего из того, чему успело научиться литературоведение. Критик может добиться достаточно многого, воссоздавая с большей или меньшей приблизительностью диалектику души поэта, но как только он переходит к другому поэту, он вынужден свой язык придумывать заново. И для каждого лирического «я» будет найдена нужная разновидность душевных навыков в сочетании с набором удобных в силу безликости концептов вроде «тотальной иронии» и «весёлого демонтажа». Впрочем, нет никаких лирических «я» — в книге сплошь речь о самих поэтах. Уверен, что иные из них, читая книгу, поморщатся — оттого, что нельзя поэту приписывать то, что относится к другой реальности — реальности художественного образа, живущего и разворачивающегося по своим законам.
Картина, которая получается в результате исключительно критического подхода, кажется, всецело подчинена индивидуальности поэта — и уже потому этот подход выглядит как не худшее из зол. Но нужно осознавать и потери. Главная из них — в разговоре об индивидуальности критик не может сделать простой вещи — он не может определить значимость творчества поэта, душа которого ему, казалось бы, открылась. Значимость определяется в ряду, а критик не использует инструментарий, позволяющий видеть весь ряд — то есть традиции, их переплетение. Элементы мозаики, созданной в книге о ста поэтах, не имеют между собой ничего общего, у каждого фрагмента своя автономная жизнь — там нечего обобщать. Д. Бак набросал крайне чувственную картину современной русской поэзии — все персонажи в ней по-своему любимы и не судимы. Но что между ними общего? Есть ли это общее? Что происходит со стихом, сюжетами, жанрами, формами, приемами в их творчестве? Эта картина, которая позволяла бы оценить индивидуальный вклад, а значит, сформировать и сотню не просто любимых, но действительно «наиболее характерных», — пока не создана. Хотя нельзя сказать, что это такое уж неподъёмное дело.