Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 4, 2016
Семён Беньяминов — поэт, переводчик. Родился в 1935 году на Волыни. Окончил филологический факультет Киевского университета. С 1975 года живёт в США. Публиковался в журналах «Континент», «Футурум АРТ», «Топос», «Заповедник», «Точка Зрения», «Современная поэзия», в антологии «Освобождённый Улисс». Переводил американскую поэзию середины ХХ века (Чарльз Буковски, Эдвард Филд, Гарольд Норс, Стивен Добинс и др.)
Чарльз Буковски — американский писатель, поэт, журналист (1920, Германия — 1994, США). За свою жизнь выпустил 16 сборников рассказов, шесть романов и множество книг со стихами. Как романист представлял «грязный реализм». Полвека тому назад поэт и сценарист Джон Коррингтон, один из «открывателей» Буковски-поэта, писал в предисловии к его раннему сборнику: «В конце нашего столетия критики, по всей вероятности, будут утверждать, что работы Чарлза Буковски были водоразделом между временем Паунда-Элиота-Одена и новым временем, когда человеческий голос пришёл в себя… Без всякой теоретизации, манифестов и школ Буковски начал долгожданное возвращение к поэтическому языку, свободному от литературных претензий и достаточному, чтобы избрать любую тему, которую он считает нужной… Это разговорный язык, прибитый к бумаге… почти идеальное равновесие между стихийной композицией и очевидными требованиями литературного слога…»
СТАРЫЙ ПИАНИСТ ИЗ РЕСТОРАНА
не подозревает, насколько он неуместен
в этом белоснежном заведении,
наверное, он родственник
хозяина.
он сидит за пианино и барабанит
в наиболее ожидаемой усталой
манере:
Джером Кент или Скотт Джоплин,
или Гершвин;
и никто не аплодирует, не
заказывает музыку,
все жуют или
беседуют.
я не сочувствую ему
и он не сочувствует
мне;
и часть его работы
приветствовать вас, когда вы
входите,
не отрываясь от своих
клавишей,
и желать
спокойной ночи, когда вы
выходите,
всё ещё продолжая колотить
по клавишам.
но меня посещает
фантазия
иногда, когда я
сижу за своим столиком.
я вижу всё:
незнакомец в тёмном
плаще
и надвинутой на глаза
шляпе
достает из-за
пазухи
45-калиберный
и производит четыре
выстрела:
два в пианино
и два в
пианиста.
затем наступает тишина.
человек медленно поднимается,
направляется к выходу
и исчезает.
и люди
продолжают беседовать и
смеяться, и пить,
и жевать;
и официант подходит
ко мне и спрашивает:
«всё в порядке,
сэр?»
и я отвечаю:
«всё –
прекрасно».
«благодарю вас, сэр», —
говорит он и
отходит,
в то время как
из ночи
доносится,
приближаясь,
звук
сирены.
ТЯЖКОЕ ВРЕМЯ
— я изучал философию, —
сказал парень в конце стойки бара.
— здорово! — сказал парень в середине
стойки. —
как насчёт того, чтобы
облизать мои яйца.
это был жаркий вечер, и
кондиционер вышел
из строя.
я не очень хорошо чувствовал себя.
какой-то университетский болтун
возвратил 15 моих стихов
с небрежной пометкой:
«мы не читаем
летом…»
что-то исходило от этой
пометки, от почерка, от
ленивой наглости её.
и в забеге, на который я поставил
самый крупный куш сегодня,
лошадь сбросила жокея
на самом выезде.
к тому же левая передняя шина моего авто
слегка пропускала воздух,
и у моей жены наступил
ПМС
снова.
— я не думаю, что у тебя имеются
яйца, — сказал парень
в конце стойки бара парню
в середине стойки.
— о, да? — сказал парень,
уличённый в отсутствии
яиц.
— да, — сказал обвинитель.
в моей жизни наступил очень
бестолковый период:
т. е. я не лежал в больнице,
мне не надо было вырывать
зуб,
все налоги были уплачены,
шнурки моих ботинок не
развязывались,
но я чувствовал впритык
какую-то злобную
силу.
ничего прекрасного,
необычного или даже достойного
не случалось со мной
неделями.
моя вина?
может быть.
— ты можешь облизать мою задницу, —
сказал парень, уличённый
в отсутствии яиц.
— твоя задница отлично видна, —
сказал студент философии, —
потому что
она на том месте,
где должна бы быть
твоя голова.
— слушай, друг, — поступил
ответ, — если ты хочешь
схлопотать по зубам,
ты попал на верного
человека.
они не читают
летом, — думал я. —
что они делают:
качаются в гамаке,
пуская воздух по ветру?
бесплатная выпивка для Дилана
Томаса и
небрежная отписка для
меня.
— во главе какой армии
ты думаешь справиться
со мной? —
спросил парень
в конце стойки.
— я – армия,
я сам!
— неужели?
ты лучше позови на помощь
военно-морской флот, дружище!
вы когда-нибудь читали
стихи в изданиях этих
университетских болтунов?
слюнявые капли
нереального,
унылые исследования
бессмысленного.
я допил свой стакан,
поднялся и пошёл
на выход.
— я был в классе
профессора Харриса
в городском колледже, —
повторил парень
в конце стойки.
— конечно, ты был, —
сказал парень
в середине стойки, —
был под ним,
лицом вниз,
на пружинах!
я вышел в ночь
как раз вовремя,
чтобы увидеть,
как автомобиль сбил женщину,
пересекавшую улицу.
её бросило на капот
навзничь,
где она и оставалась.
водитель выскочил
из машины с криком:
«БОЖЕ МОЙ!»
мгновенно на улице
собралось
125 человек.
я повернулся и пошёл
дальше.
я ничем не мог
помочь.
когда я достиг своей машины,
левая передняя шина
полностью осела.
я влез и сел
там.
туман сгущался.
я включил
зажигание
и настроил
приёмник.
это было
слишком
гадкое
лето.
Я РАНЬШЕ ДУМАЛ
как было бы здорово, поучительно
сидеть, выпивая и беседуя, в обществе
Хемингуэя и Паунда, э. э. каммингса,
Гертруды Стайн, Дос Пассоса, Лоуренса и т. д.,
но, когда я думаю о писателях,
которых я в действительности встречал,
великих и малых, обычных и редких,
я испытываю сомнение,
и я осознаю, что
писатели того времени, вероятно, были такие же
сукины дети, такие же любители сплетен, такие же
эгоцентристы,
такие же унылые и несносные в общении,
как и те, которых я лично знал. они также
тогда, в хвалёные гремящие 20-е,
вероятно, начинали нести чепуху после
3-ей рюмки, начинали лепетать о своей
литературной и сексуальной доблести
невыносимо громкими голосами без малейшего
намёка на юмор.
те, кого мы избираем в качестве наших
литературных
идолов,
могут быть такими болванами, такими жопами
во плоти,
будто они обменяли всё, что имели, на
бумажную строчку, и после этого
просто ничего не осталось
от них.
бедные существа, избавленные от своих
ощущений, они оставили всё это на бумаге,
как бы подтерев листами задницы.
я держусь подальше от других писателей,
я работаю в одиночестве,
взаперти,
и праздную, среди прочих вещей,
их полное отсутствие,
ибо они – отсутствующие,
эти трепливые, тупые
простофили,
которые так проворны настаивать
в литературных журналах
и повсюду,
что я
не один
из них.
РОЖДЁН ДОХОДИТЬ
я сидел в общей камере,
и у всех сокамерников были наколки:
РОЖДЁН ДОХОДИТЬ
РОЖДЁН ПОДОХНУТЬ
каждый из них мог свернуть цыгарку
одной рукой.
если бы я упомянул Уоллеса Стивенса
или даже Пабло Неруду,
они сочли бы меня сумасшедшим.
я мысленно присвоил моим сокамерникам имена:
этот был Кафка
тот был Достоевский
этот был Блейк
тот был Селин
и вон тот был
Микки Спиллейн.*
я не любил Микки Спиллейна.
и, конечно, вечером, когда погас свет,
мы сцепились – кому спать на
верхних нарах.
кончилось тем, что никому из нас не достались
верхние нары —
каждому достался карцер.
выйдя из одиночки,
я обратился к тюремщику:
я сказал ему, что я писатель,
чувствительная и одарённая душа
и что я желаю работать в библиотеке.
он добавил мне ещё двое суток карцера.
когда я вышел, меня отправили в обувной цех.
я работал с Ван Гогом, Шопенгауэром, Данте,
Робертом Фростом
и Карлом Марксом.
Спиллейна они отправили штамповать номерные знаки.
___________
* Микки Спиллейн (1918 — 2006) — американский писатель, автор популярных детективов.
ПРОСТИТУТКЕ, КОТОРАЯ УНЕСЛА МОИ СТИХИ
говорят, что не надо раскаиваться в стихах,
а быть абстрактным,
и в этом есть какой-то смысл,
но боже, двенадцать стихов пропало,
и у меня не осталось копий с них,
и ты унесла, к тому же, мои лучшие картины;
это удушающе:
неужели ты пробуешь раздавить меня,
как и все остальные?
отчего ты не украла деньги?
обычно они шарят в карманах
у спящих по углам пьяниц.
отними мою левую руку в следующий раз
или возьми полсотни, но не мои стихи:
я не Шекспир;
и однажды, просто, не станет никаких:
ни абстрактных, ни иных;
всегда будут деньги, шлюхи и пьяницы,
до самой последней бомбы,
но как сказал Господь,
скрестив свои ноги:
я знаю, что сотворил обилие поэтов,
но не очень много поэзии.
ДОСТОЕВСКИЙ
Достоевский —
у стенки, расстрельная команда готова.
затем приходит помилование.
что если бы они расстреляли Достоевского?
до того, как он написал всё это?
я предполагаю, что это не имело бы
прямого
значения.
миллиарды людей
никогда его не читали и никогда
не прочтут.
но я знаю, что меня, молодого человека,
он пронёс через фабрики
и бордели,
приподнял меня высоко во тьме
и доставил
в лучшее место.
даже в баре,
пьянствуя с другими
отщепенцами,
я был рад, что Достоевского
помиловали;
помиловали меня,
позволили мне смотреть прямо в эти
протухшие лица
моего окружения,
где правит смерть;
безупречный алкаш,
я держался стойко,
разделяя зловонную мглу
с моими
собратьями.