Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 4, 2016
Павел Лукьянов — поэт, родился в 1977 году в Москве. Окончил МГТУ им. Баумана, специалист в области техники низких температур, кандидат технических наук. Работал научным сотрудником в Европейском центре ядерных исследований (CERN, Женева). Победитель международного конкурса поэтов русского зарубежья «Пушкин в Британии» (2008 г.). Публиковался в журналах «Знамя», «Арион», «Новая Юность», «Континент», «Дети Ра». Автор поэтических книг «Мальчик шел по тротуару, а потом его не стало» (М., 2008), «Бред брат» (М., 2013). В 2016 году выпустил книгу «Turistia», несколько стихотворений из которой вошли в нашу подборку. Живёт в Барселоне и Москве.
***
Юре Милуеву
вся злость грядущих поколений
визжит свиньёй на высоте,
через подушку дышит время
и молит космос о беде.
вступая в лишние владенья,
влача утраченный язык,
седое властное терпенье
корёжит пальцами кадык.
в новинке утреннего солнца
горит намёк на вечный ад,
взгляд умудрённого питомца
удешевляет зоосад.
стробоскопичное забвенье
овладевает суетой,
от вездехода самомненья
исходит отсвет нежилой.
бессобытийная природа
сожмёт по-зверски кулаки
и переделает заводы
на выпуск новенькой реки.
людей под маскою успеха
неузнаваемо мертвит,
испуг андреевич бессильный
с тоской ивановной сидит.
***
когда погасли фары,
а двигатель идёт
передней осью в землю —
слеза, на самолёт
садись, солёна мама,
неси сухую весть,
единственную форму
имеет слово есть.
склони своё былое
к вечернему столу
и прорычи: простите,
я, кажется, умру.
в тревоге не поверят,
в запале не поймут,
в берлоге спят медведи
и нас во сне жуют.
в пакет хрустящей кожи
наложено костей,
входите, мои гости,
садитесь на гостей,
на голые колени,
на тюфяки с пупком,
пришло такое время,
что каждый всем знаком.
в неподтверждённых дебрях
висит пустой сундук.
— как звать тебя, владимир? —
спросил лису барсук:
— я полосат как компас,
я носом наперёд
расслышал нефть и воды
и выстроил завод. —
стучатся барсучата
в заслонки бытия.
— ты чья, моя лисичка?
ведь шуба — не твоя. —
пылящие заводы
кривят свои дымы,
и мы, что были звери,
теперь уже не мы.
да здравствует свобода,
всеядная, как дым!
и старая коряга
кивает молодым.
поставь тугую точку,
взрасти себе коня,
и обернись с улыбкой
кривой, как у меня.
***
я верю — гоголь будет, я верю — гоголь есть,
пока такие тройки и птицы в небе есть!
друзья, я умер! дети, садитесь, пейте чай!
вы любите печенье, а значит, и — печаль.
да здравствует тревога и общий разговор,
людей так очень много, что даже перебор.
рассматривай худое строение лица,
копи своё сомненье сугробом у крыльца.
пусть жизнь звучит как сплетня у памяти во рту,
люби свою чужбину, храни свою версту.
услышь глухое пенье сверхэнергичной мглы,
выходят люди в поле занять свои углы.
построй свою деревню, повесь товарный знак,
студент убил студентку, да, видимо, не так.
собака съела мясо. вся жизнь как чья-то блажь.
чего же ты боишься, когда весь мир так страш?
когда прохожий в голос рифмует слово бог,
меня везите в поле, я чувствую приток.
в остывшей форме тела звенят его черты,
над морем отчужденья качаются мосты,
стандарты мирозданья начертаны в сердцах,
приполз мужик наутро на согнутых словах.
через четыре года здесь будет мор и глад,
по марсу робот ходит и просится назад.
в обнимку и в охапку, вприсядку и впритык
жил был мужик и баба, остался лишь мужик.
построенному верить, отрезанному жить,
рабы смещают брови, посасывая нить.
мы вымерли как звери, и лес стоит пустой,
глядит берёза в корень, как в горизонт чужой.
когда холодный палец тебе влезает в рот,
ты сразу понимаешь, о чём молчит народ.
незнание законов нас не освободит,
пожизненное солнце имеет хмурый вид.
и мы глядим, как дети глядят на нас, как мы
глядели на глядевших глядящих из тюрьмы.
пусть память агрессивна как перегретый квас,
расширь свои владенья за счёт немногих нас.
всеядное сознанье объелось лебеды,
венчайся робот божий с андроидом судьбы!
ПРОЩЕНИЕ
я по-собачьи выйду из толпы
и перейду на сторону, где ты,
листая шерсть до вшей и теплоты,
лежишь и освещаешь те кусты.
пред нами пограничники идут,
спасибо, боже, им за этот труд,
стволы сквозь руки медленно растут
и удлиняют тени от минут.
мы помним одинаковые дни,
как будто продолжаются они,
как будто продолжаются они
одни. и дни, и мы одни и дни.
прижми ко мне остывшие листы,
я нанесу текущие черты,
отложенное знание беды,
накапливает тень свои сады.
тела поют, пережидая дрожь,
лечебные ты песенки поёшь,
навеки вложен в память этот нож,
зовёшь меня? я сам себя зовёшь!
когда-нибудь ты станешь далека,
сама собой раскроется рука
и в тексте, покосившемся слегка,
я разгляжу детали маяка:
железное мерцалище вещей,
свисалище орехов, желудей,
судилище прощающих зверей
и молчище распавшихся людей.
ВЕЩЕЕ
красково
когда пространство скажет: хватит! —
и сплюнет времени кусок,
мы перемоем все тарелки
и включим в дело голосок.
трава растёт. а что ей делать?
дрова — и те чего-то ждут!
жизнь надевает балаклавы
на лица маленьких минут,
и ничего не происходит:
как на игле, на волоске
сидим, висим, лишь брага бродит,
и поезд движется к реке,
и за стеклом его состава
нет мыслей, максим, перспектив,
прощай, немытая Россия,
привет, хардкор и позитив!
взорвётся смертница от счастья,
исполнят ангелы мечты,
под рокотание снаряда
мы будем есть свои торты.
копейка-жизнь валяет ваньку,
а ванька гнётся и молчит,
и на подробное пространство
чужой косится аппетит.
вставай, проклятьем закалённый,
мы перепутали судьбу,
там, где старик скрипит зубами,
ребёнок выкатит губу.
в краю весны и лотереи
живёт принцесса на бобах,
и ничего не напугает
лицо, в котором только страх.