Элиот Т.С. Бесплодная земля.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 3, 2015
Элиот
Т.С. Бесплодная земля / Изд. подгот. В.М. Толмачёв, А.Ю.Зиновьева. – М.: Ладомир: Наука, 2014. – 528 с., ил. (Литературные
памятники).
За последние годы это
издание, пожалуй, бьёт рекорды по соотношению страниц, приходящихся на
помещённые под одной обложкой заглавное произведение и традиционные для серии
приложения. Собственно поэма занимает примерно шесть процентов объёма книги –
30 страниц из 528 (к тому же и эти страницы надо бы делить пополам –
«Бесплодная земля» дана в оригинале и в, пожалуй, самом знаменитом русском
переводе, принадлежащем Андрею Сергееву). Плюс авторские примечания – ещё 13
страниц. Остальное – то, за что, как правило, ценятся «Литпамятники» – дополнения: первый вариант поэмы, отзывы
современников, книга элиотовских эссе «Священный
лес», статьи и комментарии составителей, прежде всего В. М. Толмачёва.
Так что марку книга держит – и не только в количественном, но и – почти без
оговорок – качественном отношении.
Элиот нам не чужой. От
поэтического некролога, в котором Бродский воздал усопшему едва ли не наивысшую из возможных похвал, от памятной ещё многим
изящной книжечки 1971 года «Бесплодная земля: Избранные стихотворения и поэмы»,
сделанной едва ли не лучшими тогдашними критико-переводческими силами (Андрей
Сергеев, Ясен Засурский, Владимир Муравьёв), через
многочисленные переводы и издания 1990-х, как поэзии, так и критической прозы –
своё, пусть и не очень заметное, место в русской культуре он занял прочно.
Пожалуй, лишь его стихотворная драматургия, за исключением «Убийства в храме»,
всё ещё не переведена как должно. Так что от новой книги ждёшь
прежде всего прорыва – и, надо сказать, в целом ожидания сбываются.
Почему «в целом»? По
пунктам.
Первое. Исключительно
интересна первая версия поэмы – с почерпнутым из Диккенса заглавием «Он читает
полицейскую хронику на разные голоса». Именно благодаря ей
становится понятно, как рос и менялся (не без, понятное дело, помощи Эзры Паунда, первого редактора
поэмы) Элиот: как саркастический урбанист, меланхолик не без кокетливости, автор
жюльлафорговских полунатуралистичных
зарисовок мира скуки и похоти преобразился в создателя одного из важнейших
произведений если не всего столетия, то уж его первой половины точно.
Сокращение объёма первой и четвёртой глав, в первозданном виде представлявших
собой нечто вроде той самой полицейской хроники, полифоническое сплетение
монологов и реплик, принадлежащих почти неразличимым в общем потоке скорбных
сетований и разбитых надежд героям и героиням, явно улучшило текст, сделав его
более цельным. Но: в переводе В.М. Толмачёва не обошлось без некоторых
погрешностей, тем более досадных, что английский текст первого варианта поэмы,
в отличие от окончательного, в издании почему-то
отсутствует. Например: «закрытый
авто» (с. 64) – правильнее всё-таки «закрытое», согласно, скажем, последним
словарям. На с. 71 по-евтушенковски срифмованы «власть» и «палас», хотя
в целом рифмовка близлежащих строк точна. Несколько неуклюже смотрится на с. 72
«спросон» – более привычен всё же вариант
«спросонок». На с. 79 фигурируют «мыши с детскими лицами» –
вот в этом случае невозможность обратиться к оригиналу особенно удручает,
поскольку и по контексту, и по соответствующему месту в «Бесплодной земле»
вроде бы ясно, что речь идёт о летучих
мышах (в поэме – «and bats with baby faces»,
в переводе Сергеева – «Нетопыри свисают книзу головами»), что, конечно,
существенно меняет картину. Мелочи – но, повторюсь, досадные.
Второе. Комментарии. Их
много. Их очень много. Они подробны.
Они чрезвычайно подробны. Читать их –
истинное наслаждение, такую эрудицию демонстрируют составители, находящие в
строках и словах Элиота всё новые и новые аллюзии и реминисценции.
Добросовестность и дотошность В.М. Толмачёва и А.Ю. Зиновьевой вызывают
искреннее восхищение. И всё же… Рискну показаться
чрезмерно придирчивым, но порой трудно избавиться от ощущения, что эти
комментарии не так уж много проясняют в самой поэме. Признаться,
примечания самого Элиота к «Бесплодной земле» всегда казались мне чуточку
мистифицирующими, чуточку насмешливыми (с чем-с чем, а с этим делом у Элиота
всегда всё было хорошо), немного водящими за нос того гипотетического
доверчивого читателя, который, оробев перед зашифрованностью
поэмы, написанной к тому же на нескольких языках, рискнёт обратиться за
разъяснениями к самому автору и с ошеломлением обнаружит, что большинство
примечаний не столько проясняют образы и мысли, сколько ещё
пуще их затуманивают или лукаво кивают на якобы неоценимо важный
первоисточник. Так что комментарии составителей
безусловно интересны, но скорее как культурный фон, как панорама двух эпох – элиотовской и нашей. Увы, и тут не обошлось без небольших
шероховатостей. Вот на с. 383 появляется
упоминание о гибели «предводителя ордена тамплиеров Я. Моле (проклявшего при
казни европейских королей)». Положим, имя Великого магистра храмовников в
отечественной традиции всегда писалось как Жак
де Моле, да и проклял он, согласно самой устойчивой легенде, не
«европейских королей», а всего лишь папу Климента V и короля Франции Филиппа
Красивого. На с. 390 австрийская
императрица именуется Элизабет, что
опять же немножко не в духе привычного нам написания имён европейских монархов
в латинизированных версиях (Елизавета). Ну и, наконец, не
столько неточность, сколько спорное утверждение: в комментарии к строчкам из
первого варианта поэмы (« — Наступило что-то вместо рассвета, / Другая тьма,
текущая поверх туч, / И где-то впереди, там, где небу и земле / Положено
встречаться, белая линия, / Длинная белая линия, стена, / Барьер, к которому
нас несло» — с. 76) высказано следующее предположение: «Возможно, в этом
пассаже обыгрывается рассказ Улисса о гибели его судна: “Когда гора, далёкой
грудой тёмной, / Открылась нам; от века своего / Я не видал ещё такой огромной.<…> и море, хлынув,
поглотило нас” (Данте. Божественная комедия…)» – с. 433. На мой взгляд, здесь
уместнее видеть аллюзию не на Данте, а на «Повесть о приключениях Артура
Гордона Пима» Эдгара По, с которым, согласно самому
В.М. Толмачёву, «связаны…истоки книжных интересов» Элиота (с. 278). Совпадают
цвет преграды (белый и у По, и у Элиота, в отличие от тёмной дантовской), а также появляющиеся в соседних строчках поэмы
образы, связанные с темой полюса, сюжетообразующей у По (медведи, лёд). К тому
же у Данте фигурирует гора, а у По и Элиота – именно стена, преграда, завеса. Впрочем,
настаивать не буду.
Третье. «О “Бесплодной
земле”». Раздел, включающий высказывания и критические отзывы от Вирджинии Вулф
до Клинта Брукса-младшего. Безусловно, один из самых интересных и необходимых в
книге. Читается на одном дыхании. Мнения и наблюдения захватывающе интересны –
даже, скажем, рецензия Чарльза Пауэлла, в целом исчерпывающаяся заголовком
«Сколько бумаги переведено зря». Даже работы Фрэнка Ливиса
или того же Брукса-младшего, исполненные самолюбования и предельно уводящих в
сторону комментариев вплетаются в общий хор и дополняют его.
Четвёртое, последнее и
самое субъективное. Эссе самого Элиота. Не то чтобы этот раздел был лишним –
напротив, он важен и ценен. Но читая его, постепенно начинаешь подозревать, что
много лет незыблемо державшаяся высокая репутация Элиота-критика преувеличена.
Он капризно категоричен в суждениях. Его сетования по поводу того, что Блейку
«не хватало основы в виде общепринятых и традиционных идей» (с. 260) чем-то
неуловимо напоминают ту снисходительную интонацию, с которой Д. И. Писарев
поучал за недостаток образованности А.С. Пушкина. Его статьи о Бене Джонсоне
или Филипе Мэссинджере
полны вкусовых суждений, слабо подкреплённых доказательствами, а из знаменитого
эссе «Традиция и индивидуальный талант» сложно понять, что же всё-таки такое та
самая поминаемая исключительно с придыханиями Традиция. Но всё встаёт на свои
места, если видеть в элиотовских статьях «прозу
поэта», а не действительно непогрешимый и целостный комплекс эстетических
суждений. В этом случае и непомерная субъективность, и слабость аргументации
становятся не недостатками, а особенностями – как, скажем, у Цветаевой.
Итак. Памятник
литературы занял достойное место в «Литературных памятниках». Именно
совокупность всех вошедших в
увесистый том текстов ещё раз помогла понять вещь в
общем-то предельно простую. «Бесплодная земля» – не только сборище цитат и
намёков, не только центон и не просто на скорую руку
сшитое воедино причудливое многоголосье. Будь это так, Элиот стал бы просто одним из, постмодернистом
до постмодернизма. Хаос фрагментов, ремарок, реплик, намёков
и обрывков, то пикирующий в ядовитый натурализм, то взмывающий в пророчески
гибельные выси, теряющий в этих полётах то знаки препинания, то цельность
фабулы, на самом деле прочно держится на главном, на том, что одним из первых
подметил Эдмунд Уилсон: на сквозном, сильном и простом чувстве – яростном
желании выйти из Waste Land,
обрести воду в пустыне, навести порядок в своих землях. Не зря же поэма окольцована отсылками к Данте – в первой и в
последней главах. Но если в первой главе это реминисценция из «Ада», то
в пятой – из «Чистилища». Это и есть путь Элиота – путь от смерти к жизни.
Поэтому тем, кто помог ещё раз это увидеть, а именно составителям и
переводчикам, можно быть только благодарными.