Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 4, 2014
Уровень интереса русских к Китаю и китайцам — величина непостоянная. В конце 2000-х годов, незадолго до пекинской Олимпиады, когда Китай стал предметом особого внимания во всем мире, несколько российских центров изучения общественного мнения провели исследования, которые должны были показать, как велика осведомленность наших соотечественников о Китае и насколько мы благорасположены к ее жителям. Оказалось, что относимся к китайцам мы в целом положительно[1], из примечательных национальных черт выделяем трудолюбие, работоспособность, ум и энергию. Не обошлось, правда, и без упоминаний негативных качеств: хитрости, наглости[2], пронырливости и лицемерия[3]. Осведомленность оказалась умеренной: респонденты назвали лишь троих выдающихся представителей Китая — Мао, Конфуция и Дэн Сяопина. С Китаем у нас ассоциируются: производство одежды, огромная численность населения, рис, Китайская стена, узкие глаза, коммунизм и палочки для еды[4]. Еще один, не столь научно выверенный, но эффективный инструмент исследования, «Гугл», дает показательную перспективу. Набирая в поисковой строке «почему китайцы такие…», мы получаем варианты продолжения: «тупые/жестокие/умные/худые». Если же спросить нас — китаистов, некитаистов, тех, кто имел или не имел опыта общения с китайцами, — скорее всего, наши ответы на вопрос о том, что это за люди, будут укладываться в рамки, заданные социологическими опросами, а то и подсказками «Гугла». Почему так происходит? Может быть, все подобные исследования лишь отражают известные стереотипы? Или у наших суждений есть реальные основания?
В этом отношении интересно сравнить наши впечатления с первым в отечественной традиции описанием китайцев, сделанным, наверное, самым эксцентричным и непосредственным «наблюдателем» в истории российской китаистики — Иваном Орловым (1765—1840). Его сочинение тем более ценно, что создано на рубеже XVIII и XIX веков, в «достереотипную эпоху», когда общественного мнения о китайцах попросту не существовало. С момента публикации в 1820 году оно не переиздавалось и, к сожалению, выпало из научного оборота, хотя представляет несомненный интерес не только для специалистов, но и для широкого круга читателей. Это не просто уникальный источник с точки зрения истории науки, истории русского языка и культуры, но, что еще важнее, — единственное в своем роде свидетельство очевидца, жившего в Китайской империи в период последнего расцвета традиционного Китая. Удивительным образом оно предвосхищает, а в какой-то мере и обосновывает современные представления о национальном характере и привычках китайцев.
Русская духовная миссия: первый взгляд на Китайскую империю
Первые контакты русских и китайцев относятся к XVII веку — периоду активного освоения Россией Восточной Сибири. Тогда взаимодействие между русскими и китайцами ограничивалось эпизодическими столкновениями с войсками маньчжурской династии Цин, правившей в Китае между 1644 и 1911 годами. О продолжительном мирном сосуществовании двух наций, уже на китайской земле, стало возможным говорить не ранее XVIII века, когда в Пекин прибыла первая русская духовная миссия. Идея направить в Китай такую миссию возникла почти случайно, когда в Петербург пришло известие о деятельности первого православного священника в Китае Максима Леонтьева. Отец Максим совершал богослужения единственно ради сохранения православной веры в небольшой русской общине в Пекине, состоявшей из пленных албазинцев и их семей[5]. После его смерти в 1712 году просьбы албазинцев прислать нового священника способствовали тому, что уже в 1716 году первая духовная миссия во главе с митрополитом Илларионом прибыла в Пекин.
С прибытием второй миссии в 1729 году в распоряжении русских оказались уже два подворья — Северное, где находилась Никольская церковь и жили албазинцы, и Южное, в почетном месте в центре Пекина, на посольском дворе. Русские миссионеры состояли на службе одновременно у России, подчиняясь церковной юрисдикции сибирских митрополитов, и у Цинской империи, так как обслуживали русскую гвардейскую роту цинских войск. Задачи перед миссией стояли самые широкие: от дипломатического представительства Российской империи в Китае до изучения культуры, традиций и языка Цинской империи. Позже, в XIX веке, среди участников русской духовной миссии были такие выдающиеся синологи, как И. Я. Бичурин, П. И. Кафаров и другие, и она не случайно считается колыбелью российской синологии.
К моменту прибытия в Пекин Ивана Орлова российская духовная миссия, существовавшая уже более полувека, накопила множество различных документов, в том числе о Китае. Но первая серьезная, или по крайней мере по-настоящему амбициозная, адресованная широкой публике попытка дать исчерпывающее описание Китайской империи была сделана Иваном Орловым.
Иван Орлов и его роль в русской миссии
Иван Орлов прибыл в Пекин 2 ноября 1781 года в составе седьмой миссии, возглавляемой архимандритом Иоакимом Шишковским. Кандидатура начальника миссии утверждалась долго. Первый кандидат — иеромонах Амфилохий из Саввино-Сторожевского монастыря — скончался вскоре после выдвижения его на этот пост. Еще три кандидата сразу отказались, четвертого же — игумена Ювеналия из Кизического монастыря — отсоветовал брать Вениамин, митрополит Казанский, указав на то, что Ювеналий «при всей своей честности, исправности и своем усердии — человек слабого здоровья, и в излишества ему входить не можно»[6].
Очевидно, что к участию в духовной миссии в Пекине не стремились и воспринимали его как повинность. Об «излишествах» же, упоминаемых в письме митрополита Вениамина, можно судить по описанию седьмой миссии в «Исторической записке архимандрита Софрония Грибовского»:
«С архимандритом Иоакимом Шишковским:
Иеромонах Антоний, который, живучи при Успенской церкви, в пьянстве обжог себя, лежа на горячем кану[7], от чего в недолгом времени скончался.
Иеромонах Алексей, бывший коварным и злобным врагом своему архимандриту, который на его, иеромонаха, со слезами предо мною жаловался, что он против его, архимандрита, церковников и учеников сильно возмущал.
Иеродьякон Израиль. Кроме неумеренного пьянства, оказывал великие развраты и соблазны, впал от пьянства в болезнь и по приезде моем в Пекин 1794 года февраля 6 умер.
Церковники:
1-й Иван Орлов, который за непочитание своего начальника и ослушание в Россию выслан, где к великому удивлению, не токмо яко противник власти ничем не наказан, но напротив чином и жалованьем был награжден.
2-й Семен Соколовский, сей церковник развратной жизнью не токмо всех от самого начала прежде его бывших в Пекине церковников и учеников, да и всех кого б из русских ни взять, много превзошел; но и самых распутнейших неверных китайцев, будучи христианской веры исповедатель, а притом и церковник, своими непотребными и крайне соблазнительными качествами, как все знающие его, Соколовского, мне говорили, превысил» [8].
Интересно, что из всех участников седьмой миссии за непристойное поведение осуждают именно Ивана Орлова. «За исключением некоторых аномалий, вызванных выходками церковника Орлова, седьмая миссия жила спокойно», — замечает миссионер и историограф Пекинской духовной миссии Николай Адоратский[9].
Имя Ивана Орлова было хорошо известно, его историю рассказывали в назидание потомкам. Так, почти сто лет спустя после снаряжения седьмой миссии, в 1876 году, «Иркутские епархиальные ведомости» опубликовали «Очерк давнего быта Пекинской духовной миссии», в котором подробно описываются «злодеяния» Орлова[10]. «Прошлое 18-е столетие памятно неоднократным снаряжением духовных миссий в Камчатку и в Китай. Но нельзя забыть и того, как мало обращалось внимания на нравственные качества начальников миссии… О простых же церковниках и думать было нечего, как о прислуге при миссии, гласа неимущей. Но как много мог вредить делу посольства и чести отечества какой-нибудь дьячок, это увидим из следующей повести»[11]… — пишет в предисловии к очерку протоиерей Прокопий Громов, под «каким-нибудь дьячком» подразумевая, конечно, Ивана Орлова.
Чем же Иван Орлов настроил всех против себя?[12]
Все источники указывают на его необычайную физическую силу, склонность к рукоприкладству, своевольное поведение и длительную историю вражды с начальником миссии архимандритом Иоакимом Шишковским.
«Тут же в Москве начал Орлов свои злостные проделки. Получив от архимандрита 25 рублей на покупки в дорогу, он деньги употребил в свою пользу, оклеветав пред полицией извозчика, будто бы похитившего их…»[13]. Судя по описанию Прокопия Громова, вражда между Орловым и Иоакимом Шишковским завязалась, что называется, на бытовой почве: «В дальнейшем путеследовании, на Гобийской степи, был такой случай. Архимандрит приказал своему слуге вскипятить воды для чая. Подошел Орлов и спросил: чей это чайник? — Отца архимандрита, — отвечал слуга. Архимандрит едет в повозке, сказал Орлов, а я верхом и устал, и при этих словах сбросил чайник и на месте его поставил свой. Когда же архимандрит заметил Орлову эту дерзость, то он наговорил начальнику столько дерзостей, что сей последний как малоросс горячего нрава вынудился наказать его плетью. А это наказание до того озлобило Орлова, что он поклялся быть вечным врагом архимандриту»[14]. Очерк изобилует описаниями бесчинств, творимых Иваном Орловым: «В один воскресный день самовольно ушел в китайский город на комедию, где, напившись пьян, бросал ионками (посудой из глины и олова, в которой подносят вино и прочие напитки), чем напугал китайцев до того, что они ушли из комедии. Вечером Орлов вернулся на Посольский двор в бесчувственно пьяном положении…»[15].
В 1783 году Иван Орлов был определен на старое подворье, к Никольской церкви. В обязанность ему вменялось приходить за просфорами и вином в посольский двор, однако он не захотел подчиниться распоряжению начальника миссии, и служба в Никольской церкви прекратилась на несколько месяцев. Архимандрит Иоаким Шишковский отказался выплачивать Орлову жалованье. Когда архимандрит приехал в Никольскую церковь с очередным увещеванием, Орлова он не застал, но обнаружил, что «передний и задний дворы, переходы у церкви, перила и окна перегажены нечистотами от множества напложенных у Орлова кур и других птиц. Но его Орлова келья снаружи и внутри отделана была с комфортом, на что употреблено им без всякого разрешения от начальника миссии 25 тысяч чохов — 50 рублей. Сверх того колокольня была завалена кирпичом. На вопрос архимандрита: для чего этот кирпич? Слуги отвечали, что церковник Орлов хочет несколько казенной земли стеною обнести, да китайский офицер ему не дозволяет…»[16]. На увещевания архимандрита Иван отвечал грубостями и побоями, за что и сам подвергался побоям и аресту. Дважды Орлов обращался в Пекинский трибунал[17] с рапортом.
Первый рапорт, в котором Иван Орлов жаловался на то, что «не находя по себе никаких винностей и пороков, с самого же помянутого приезда нашего в Пекин, не только происходящие от помянутого старшего Иоакима мне страшные, бесчеловечные худые поступки, обиды, утеснения и смертебиения… претерпевал… но наконец уже и жалованье, определенное мне за мою должность от Святейшего Синода, он же священник Иоаким отнял у меня вовсе»[18] и утверждал, что знает «за ним помянутым священником Иоакимом важные, касающиеся Ее Императорского величества всемилостивейшая нашей Государыни дела», за которые «у нас в России… архиереев и губернаторов на куски режут, и в огне жгут»[19], не повлиял на судьбу Ивана Орлова. Хотя остальные участники миссии уклонялись от свидетельств в пользу одной или другой стороны, в споре с архимандритом Орлову удалось склонить трибунал на свою сторону.
Второй рапорт, примерно того же содержания, послужил основанием для высылки Ивана Орлова из Китая обратно в Москву. На этот раз архимандрит Иоаким Шишковский направил в Пекинский трибунал бумагу, в которой сетовал на то, что Орлов «звания своего как должно не исправляет, мне не повинуется, приказаний моих не слушает, и, презрев указы своих правительств, вошел в здешний трибунал с ложными на меня какими-то делами… того ради дьячка Ивана Орлова за его таковые бессовестные поступки благоволено бы было выслать в Россию»[20].
В ноябре 1787 года Иван Орлов был выслан из Китая в Иркутск. Его пребывание в Пекине продлилось шесть лет.
Описание Китайской империи
Хотя наши источники свидетельствуют о том, что Иван Орлов вел в Пекине довольно веселую и разгульную жизнь, сам он утверждает иное: «во время пребывания моего в Пекине первым предметом было мое упражнение заниматься сочинением сего моего о Китайской империи описания»… «всячески старался еще в Пекине будучи привести сие мое о Китайской империи описание в окончание, но по некоторым обстоятельствам не могши там сего исполнить, с божьей помощью кончил уже оное по возвращении моем оттуда в Россию»[21]. (Кстати, Иван Орлов прибыл в Пекин шестнадцатилетним юнцом, так что основную часть своего описания он создавал в совсем молодом возрасте).
В предисловии к своему труду[22] Иван Орлов сетует на то, что современные ему зарубежные сочинения о Китайской империи устарели и написаны в основном со слов третьих лиц, а потому недостоверны: «Есть разные с описаний о сем государстве на нашем российском языке переводы, но поелику те описания, с коих у нас переводы имеются, писаны и сочиняемы были, во-первых, в давних временах, во-вторых, не самими лично бывшими и жившими в Китае людьми; а по заочности находившимися в своих отечествах, как то: во Франции, Германии, и в других местах, единственно по одним только случайно доходившим до них о том в разные времена слухам, пересказаниям, или другим каким-либо известиям, то и не могут оные во всех частях содержания своего быть достаточны и имоверны»[23].
Между тем самому Ивану Орлову посчастливилось увидеть жизнь империи Цин своими глазами. «Во-первых сей случай бытия моего в Китае, и самоличного приобретения о нем познания и понятия; во-вторых, еще и то, что ни с самого начала заведения между Россией и Китаем коммерции, ниже с того времени, как в столичном оного городе Пекине, посылаемые туда попеременно духовные свиты со студентами стали жить, поныне ни от кого из числа бывших и живших там при оных свитах соотечественников и предместников моих, оному государству никакого описания еще не сделано»[24] — все это подвигло Орлова к созданию подробного описания монархии, «которая как по древности своей, так и по существующим в ней премудрым ее законам и правлению, а также и по природному всего в ней изобилию и богатству, из весьма давних времен обращает на себя любопытное и завистное всей Европы внимание»[25].
Сочинение Ивана Орлова состоит из семи глав, «в которых описываются: 1) изъяснение о Китае и его названиях, пределы и величина государства; воды, омывающие берега и напояющие внутренность оного, климат, качество земли и произведение оной. 2) число жителей, род и происхождение оных, с показанием древности существования Китайской империи и приобщением к тому хронологического расписания всем бывшим с начала основания оной Империи, поныне царствовавшим ханам и императорам, с кратким притом о достойных из них примечания и важных в царствование их происшествиях описанием; также вид или черты лица тех жителей, их языки, вероисповедание, храмы и жертвоприношения. 3) качества, нравы и обычаи, домоправление и образ жизни китайцев; обряды, состоящие в отправлении торжественных их праздников, пиршеств, бракосочетаний и печальных церемоний, то есть похорон; съезды ко двору и поклонения Государю, учтивства для знатных принцев царской крови, пышность оных и прочих знатных вельмож в езде, взаимное их между собою и вообще всего народа обхождение; пища и одежда. 4) классы жителей, дворянство, простой народ, то есть крестьяне или земледельцы, хлебопашество, купцы, их торговля, художники и ремесленники. 5) науки, художества, фабрики и заводы. 6) государственный герб, образ правления, величество китайского императора, его власть и воздаваемая ему честь; государственные доходы, военная сила, чины, гражданское правительство, судебные места, судии, судопроизводство и наказания» и, наконец, 7) «разделение государства на области, название, местоположение и пространство оных областей с их провинциями и уездами, равно чем каждая из них изобилует и что из которой выходит, а также столичные тех областей, губернские, провинциальные и все уездные города с достойными и любопытства заслуживающими в них зданиями или другими какими замечаниями»[26].
В качестве источников Орлов указывает как свой личный опыт, так и разного рода справочную литературу: «…писал я оное не с доходивших до меня о изъясненных в нем материях каких-либо слухов или баснословных пересказаний, но с того единственно, что примечания и любопытства достойным живши там на самом деле видеть, и по обхождению с тамошним народом из качеств и действий оного лично заметить мне случилось; а где в каких местах Китая ни случилось мне быть, и лично чего видеть или заметить самому, о том дополнял я из государственной их географии и прочих по приличию материй книг, по своим местам во свидетельство приводимых, при всем том просто, без всякой прикрасы и красноречия»[27].
Фрагменты «Описания…», созданные на основании «государственной их географии и прочих по приличию материй книг», представляют интерес скорее для истории науки. Для нас интересны непосредственные впечатления Ивана Орлова, его личный опыт общения с китайцами. Тем более что опыт этот, по свидетельству Прокопия Громова, был обширен и разнообразен, от бытовых конфликтов до взаимовыгодной кооперации: «А какие отношения церковника Орлова были к туземцам? К женскому полу — такие, что с самого прибытия в Пекин заразился он болезнью. А с мужчинами разделывался нижеследующим образом. Один китаец, слуга офицерский, нечаянно зашиб принадлежавшего Орлову утенка. Орлов, схватив китайца за ворот, бил кулаками немилосердно, и, не удовольствовавшись тем, побежал в свою келью, и, схватив железную цепь, того же китайца начал бить ею бесчеловечно до тех пор, пока не отняли бедняка прибежавшие на позор сей два русские крещеные Иван Иофа и Семен Ли»[28]… «Китайцы, зная Орлова за человека, одаренного физическою силою и за безнаказанного, стали обращаться к нему как к посреднику в спорных между собою делах, рассчитывая, что суд его короток, и не ошибались. Так, дворнику Посольского двора один китаец был должен, и долга, по многим требованиям, не платил. Дворник призвал на помощь Орлова; а он, не думавши долго, пришел к художнику — и не застав его дома, разломал ворота, выбил окошки, и такою разбойническою выходкой приведши в ужас домашних, сказал им: если не заплатите дворнику долг, то и все стены ваши разрою»[29].
Мы выбрали для публикации наиболее «импрессионистические» фрагменты «Описания…», основанные на непосредственном опыте и наблюдениях Ивана Орлова. В текст внесены некоторые модернизирующие орфографические и пунктуационные изменения, облегчающие чтение; с этой же целью в некоторых местах внесено дополнительное разбиение на абзацы.
***
О виде или чертах лиц жителей[30]
Китайцы роста среднего, телом здоровы и толсты, лицо имеют полное и круглое, или лучше сказать широколицы; глаза малые продолговатые, черные навыкате, нос короткий и плоский, бороду долгую, но редкую, волосы черные и жесткие, в рассуждении же цвета между собой различны, ибо те, которые живут в северных провинциях, белы, как европейцы, а которые в южных, смуглы и черны. Впрочем, черты лиц их не противны.
Женщины китайки все вообще статны, во всем сложении тела порядочны и гораздо лучше мужчин, лица их приятны: некоторая белизна в чистом, нежном и полном лице, смешавшись с природным румянцем и умеренной смуглостью, придает им красоту. По справедливости можно сказать, что совершенными бы их красавицами можно было почесть, если бы ноги у них не были малы, которые они у младенцев женского только пола от самого рождения нарочно в кожи зашивают, чтоб более не могли расти, и до тех лет, пока могут оные расти, перевязывая и пеленая стараются как возможно сделать их менее, отчего пальцы меньшие на ногах, будучи стеснены, подогнувшись вниз к большому пальцу и как бы срастясь с оным, показывают вид ступни остроконечной, будто об одном пальце, и вся ступня с пятой не более составляют длины, как вершка два, чрез что не только тем они ноги свои обезображивают, но и ходить иначе не могут и по ровному месту, как с великою трудностью на одних пятах, качаясь со стороны на сторону, а с горы и на гору не могут ходить, как разве ухватясь за что-нибудь; но у них напротив совершенная красота состоит в сих маленьких и безобразных ножках[31].
О качествах, нравах и обычаях, домоправлении и образе жизни китайцев. О качествах вообще[32]
Китайцы вообще все от природы бодры, остроумны и весьма прилежат к наукам, художествам и рукоделиям. Но при всем том горды, вспыльчивы, хитры, лукавы, корыстолюбивы, обманщики и великие к женам ревнивцы. Однако ж они в бодрости, или лучше сказать в храбрости и телесных силах с нашими русскими равняться не могут. Что же касается до остроты их разума, хитрости и прочих способностей, то в оных должно отдать им справедливость.
О нравах и обычаях[33]
Китайцы между собою весьма обходительны, они вообще имеют тихий, сговорчивый и человеколюбивый нрав; в поступках и в житье их много находится приятного, а только к иностранцам, хотя наружно и кажутся они чрезвычайно также ласковы и вежливо с ними обходятся, но внутренне к ним недоверчивы и завистливы, а в торговле против их хитры, лукавы и необычайно обманчивы. К корысти же столько жадны, что приобретение оной предпочитают чести. Ибо употребленный ими на то какой-либо хитролукавый вымысл или подлог они за стыд и грех себе не почитают, а еще за особое в том искусство и остроту разума своего признают, и тем еще хвалятся и в похвалу себе приписывают, что они в таковом действии хитростью и разумом своим превосходят иностранцев.
О корыстолюбии и обманах[34]
Корыстолюбие заставляет их представлять всякие лица, и иногда совсем не корыстолюбивых людей и готовых к оказанию услуг, чтобы тем приобрести себе доверие и, воспользуясь оным, удобнее было употребить его в свою пользу. Ибо когда они от чего барыш иметь чают, то к получению оного всевозможное употребляют лукавство. Корысть яко предмет всех дел содержит их в беспрестанном движении. В самых малейших известиях находят они стези к достижению до своих намерений. — Для них нет ничего тяжелого, они пускаются в опаснейшие путешествия, когда только какую пользу получить могут. Улицы и реки у них наполнены всегда отъезжими и приезжими людьми, ищущими неусыпно себе какого-нибудь барыша. Они весьма искусно умеют подольститься к тем людям, в которых имеют какую-нибудь нужду или которые в состоянии пособить им в достижении какого-либо предмета. Китаец готов ждать целый год того случая, который должен совершить его намерение.
Искренность не есть главною их добродетелью, а особливо когда имеют они дело с иностранными. Они, а особливо коммерческого звания люди, против их не только в товарах, но и в съестных припасах делают великие обманы, как то: вместо целых кусков каких-либо шелковых материй отпускают подобно тем кускам сделанные пустые свертки бумаги. Что бывало и с нашими купцами в Кяхте; а в съестных припасах, которые продаются на вес, для тяжести у сушеной и соленой рыбы головы набивают крупным песком, иные битую живность, разумея гусей, кур, уток и прочих употребляемых в пищу птиц, разрезывая вынимают из них все мясо, пустоту же оных чем-нибудь наполняют и отверстие так хорошо заделывают, что обман их не прежде познать можно, как когда таковую штуку должно в кушанье готовить. Другие умеют делать ветчину, наполняя кусок дерева некоторою землею и обтягивая оный весьма искусно свиною кожею, которой обман можно открыть только тем, когда ножом порежешь.
А в Куан-Дуне, то есть по-европейски называемом Кантоне, сказывают, сверх сего делают они еще и то, что при продаже иностранцам на корабли живьем скота, свиней, баранов и телят за час до продажи кормят их соленым кормом и поят через меру водою, во-первых, для того, чтобы раздулись и больше сытыми казались, нежели каковы в самом деле есть; а во-вторых, зная, что оные по покупке скоро, ежели не все, то по крайней мере сколько-нибудь из них помрут, и что покупщики, между которыми бывают и европейцы, падали не едят, а кидают оную в море, то продавцы после продажи нарочно разъезжают около тех кораблей на лодках и выкидываемую мертвую скотину паки к себе даром уже на лодки собирают, и освежая мясо оной вторично в продажу и в пищу себе употребляют.
Впрочем, хотя китайцы и другим подобным сему великому множеству плутней научены, однако же мошенники их не производят никаких насильствий, но добычу получают единственно своею хитростью и проворством. Иные ездят за кораблями, и, врываясь между теми, кои стоят в пристани, и где ежедневно торг производится, ночью входят на оные и уносят, что им попадается. Другие ездят за купцами дни по три и по четыре, до тех пор, пока найдут удобный случай произвести в действие воровское свое намерение. А если кто из них в каком обмане или воровстве пойман и приличен бывает, то извиняется в том своим неискусством и оплошностью, говоря: что он на тот раз был хуже скота, который в таком случае гораздо бывает проворнее его и что он в другой раз таков плох не будет, а постарается впредь быть в том поискуснее и не допустить до себя того, чтоб иностранец в чем-либо мог провести его.
О гордости китайцев и тщетных их о себе воображениях[35]
Что касается до гордости их, то доказывается оная тем, что они выше, разумнее и просвещеннее себя никакой народ не признают, потому: как они сами из своего государства никуда ни за чем не ездят, а видят приезжающих к ним только из других государств людей, то из того и заключают, что государство их есть первейшее и богатейшее на свете; а они просвещеннейшие и разумнейшие из всех прочих народов, и думают, что к ним из других государств приезжают люди ни для чего иного, как для набогащения и занятия от них политики, просвещения и прочих их обычаев; а потому вообще ко всем иностранным народам, которых они почитают против себя невеждами, имеют великое презрение, и говорят о себе, что они только одни имеют по два глаза, а соседи их совсем слепы. Одни европейцы только искусством своим заслужили у них себе похвалу, что они им против себя по одному только глазу приписывают.
Ни один народ не имеет столь высокого воображения о своем величестве и преимуществах, кои иной пред другими народами иметь думает, как китайцы. Сия природная их гордость производит даже и в подлом народе презрение ко всем прочим нациям. Они в доброту своей земли, своих нравов, обыкновений и правил так влюблены, что не могут себе представить, чтобы вне Китая могло быть что хорошее и истинное, чего бы ученые их не знали. Обычаи их столько им кажутся совершенными, и столько почитают их, что нет ничего невозможнее как уговорить их переменить что-нибудь или что-нибудь ввести в обычай европейское.
О гневе и вспыльчивости[36]
Относительно же гнева и вспыльчивости китайцев, то хотя они, подражая нравственности, и почитают оные возможным пороком, а потому и стараются преодолевать себя в том, однако по свойству климата их земли, имея от природы горячий нрав, при малейших оскорблениях или неудовольствиях не имеют твердости духа великодушно сносить оные, почему, следуя только по наружности правилам нравоучения, хотя они при досадах или обидах и показываются, будто без всякой чувствительности их сносят, но втуне того не оставляют, а при случае весьма искусно чувствительнейшим образом отмщевают.
Они неудовольствие свое скрывают, а если, имея оное на знатных особ, не в силах изъявить им оного, то в рассуждении своих неприятелей наблюдают в наружных поступках великую осторожность, так что никак подумать не можно, чтобы они раздражены были; когда же находят случай причинить неприятелю своему чувствительную или смертную досаду, то пользуются оным с жадностью. Терпеливость, которую они сперва оказывали, клонилась только к тому, чтобы лучше изыскивать способного времени к произведению надежнейшим образом умышляемого удара; словом, они против неприятелей своих даже и самую смертельную ненависть до тех пор скрывают, пока не могут сделать им наичувствительнейшего отмщения.
О любострастии и ревности[37]
Китайцы по свойству климата их земли от природы весьма к женскому полу любострастны, и по тому любострастию своему, кроме настоящей одной законной жены, имеют они не только по нескольку наложниц, но сверх того еще и содомское сообщение с младыми и благолепными юношами; а при всем том и чрезвычайно ревнивы, ибо они из-за всего того вольного страстей своих удовольствия жен своих держат в домах, подобно как взаперти, не позволяя им со двора сходить и ездить, а буде по необходимости какой хотя и случилось бы им куда ехать со двора, что однако ж бывает в год не более двух или трех раз, да и то по их обыкновению или для свидания в постановленное на то время с родителями или какого-либо поклонения, то знатные отпускают их в нарочно сделанных для того наподобие маленькой одноместной карете, с маленькими по бокам для света, да и то за флером стеклышками носилках, или лучше сказать портшезах; а прочие в подобных тому тележках, так чтобы они никого и их никто не видал.
Почему весь вообще женский пол их, выключая низкого звания и деревенских жителей, да и то разве по какой-либо крайности для снискания себе пропитания, не только в публику, никогда никуда и ни в какие собрания не являются; но и в домах видеть жен и дочерей их не можно; ибо они у них находятся в отдаленных внутренних комнатах и, занимаясь в домах между собою своими увеселениями, живут как невольницы, и вход к женатым людям не только посторонним, но и родным живущим в одном с ними доме мужчинам запрещается. Почему даже отец к женатым сыновьям и большие братья к меньшим входить права не имеют; а одним только детям к отцу, или по неимению оного, меньшим братьям к старшему, которого должны почитать за отца, самим собою, или по призыву вход не возбраняется.
И для того посторонние люди друг к другу в домы в гости не ходят, и потому ни по какому приятельству и дружеству в домах своих гостеприимства и угощения не делают, а по надобностям своим, если кто с кем нужду имеет накоротке видеться, то свидание имеют у ворот дома, буде же обстоятельства свидания требуют употребления на то немалого времени, то все свои нужды, комиссии, партикулярные дела и угощения между собою отправляют в трактирах.
О поведении женского пола[38]
И таким образом судя об уединенной жизни их женского пола, кажется, жизнь оного есть самая скучная и невольническая. Однако как женщины их китайки от природы весьма так же хитры и лукавы, как и мужчины, то хотя и принимают на себя пред мужьями своими снаружи добрый вид, и кажутся им, что будто они таковую от них в свободе себе вольности ограниченность, а чрез то и причиненную им удалением их от общества скуку по привычке без всякого неудовольствия сносят и рады все то терпеть, только чтоб угодить им и тем уверить их, что они живут целомудренно; но напротив того из-за всей таковой строгой жизни находят средства в свободное время удовлетворять свои желания, так же как и мужья их с другими.
В Китае много есть слепых мужчин, от природы или по случаю какому таковыми сделавшихся, которые все вообще великие искусники играть на бандуре и прочих музыкальных инструментах, петь песни и сказывать сказки; они сим искусством ходя по улицам снискивают себе пропитание и от того имеют состояние. Китайки, услыша таковых слепцов по музыке, ходящих по улицам, призывают их для забавы к себе в комнаты (что им, в рассуждении одних только слепцов, яко они ничего не видят, делать не запрещается) и, занимаясь слушанием их музыки, песен и басен, вместе с тем обращаются к непозволенным удовольствиям и платят им за то щедро. В противном же случае если не так, а иногда и для осторожности прибегают к другим средствам.
О домоправлении и образе жизни[39]
Китайцы в домоправлении и в образе жизни умерены и бережливы, но ничего напротив не щадят для пышных торжествований, праздников, для рождения и других великолепных обрядов, как то при свадьбах, похоронах, и прочих тому подобных пиршествах. Они любят музыку и всякого рода представления. Для чего у них есть множество театров, в коих представляют героические, трагические, комические и драматические оперы, из коих по склонности их нации к любовным делам более любят представления любовные.
Впрочем, хотя они по свойству нравов своих и порочны, однако любят также и добродетель и тех людей, которые ей следуют. Почему сохраняя память добродетельных мужей и оказавших важные услуги отечеству, делают в честь им торжественные врата и другие разные монументы с похвальными подписями.
Целомудрию, которого они сами не творят, дивятся тем более, когда видят оное в других, а особливо во вдовицах, ежели между сими находятся такие, кои поступают строго по правилам целомудрия и воздержания, то также в честь и им созидают великолепные столпы с прославляемыми надписями. У них редко случается, чтобы вдова выходила за другого замуж, ибо по их обыкновению таковая женщина поступит против благопристойности, когда по смерти своего мужа к другому браку приступит.
О пище, питии, одежде и уборах китайцев[40]
Хотя Китай всем тем, что нужно человеку иметь на свете к удовольствию и роскошной жизни, как то богатством, пищею, питием, одеждою и прочим изобилует паче других стран, однако китайцы как в пище и питии, так и в одежде весьма умерены.
О пище и питии
Пища у китайцев состоит из разных яств. Они одного хлеба только не едят, поелику оной по свойству тамошнего климата употреблением в пищу натуре их отяготителен, и потому оного там нет; а прочее все, что в их земле из плодов земных родится, и из домашнего скота, диких зверей и птиц водится, едят без всякого различия и разбору.
Обыкновенная их вообще всех частных людей и простого народа пища состоит в простой из сарачинского пшена[41], вареной в пустой воде, без соли и масла каши (которая служит им употреблением со всяким другим кушаньем и вместо хлеба), разных плодах, кореньях и огородной зелени; у прочих же знатных людей, и в трактирах, кушанья состоят из разных мяс, как то свинины, баранины, говядины, кур, гусей, уток и маленьких с начинкой тоже разных мяс пирожков, сделанных из чистой крупитчатой муки и обваренных в кипятке, по-ихнему называемых пяньши; впрочем, хотя все те мясные их кушанья готовят хорошо, но только не по-нашему; ибо таких жидких кушаньев, как у нас щей, супов и похлебок у них нет и не делают, а всякое их кушанье делается с разными приправами наподобие наших соусов густое, притом же неприятным кажется еще и то, что китайцы, кроме употребляемого ими в пищу всякого домашнего скота и птиц, как то свиней, баранов, быков, кур, гусей, уток и всякой рыбы, без исключения употребляют также в оную и прочих всех чистых и нечистых животных, как то лошадей, верблюдов, лошаков, собак, кошек, крыс, лягушек, ужей и прочих тому подобных животных, из коих последних, то есть ужей, в некоторых провинциях нарочно водят в домах для употребления в пищу; а из первых животных, то есть лошадиное, верблюжье и лошачье мяса, большею частью бывают околелых от старости или болезни; ибо там здоровых оных нарочно для пищи убивать заказано.
Однако ж за всем тем лучшим из всех тех животных почитают и больше есть любят свиное мясо. Почему оное всегда при угощении в столах составляет самое лучшее кушанье; а за ним хорошим также кушаньем почитают мяса лошачье и собачье, которые, предпочитая другим, даже и при водке на закуску употребляют; а иные якобы для лакомства делают еще и то, что целую свиную тушу распластав в летнее время, кладут на солнце, чтобы зародились в жиру ее черви, и когда оные величиной будут по вершку, а толщиной в палец, тогда, сбирая их, жарят в масле и делают из них приятное для себя кушанье.
Всякое их кушанье на столе у них ставится не целыми частями или штуками, а изрезанным в мелкие куски так, как в рот можно положить, и подается, смотря по сорту оного, в небольших фарфоровых чашках или на тарелках, каждому особо; едят оное без хлеба, ибо там его нет, а вместо оного, как выше о том сказано, со всяким кушаньем вприкуску употребляют вареную в простой воде без соли и масла из сарачинского пшена кашу, такую как у нас делают на кутью.
При чем ложек, ножей и вилок не употребляют, а вместо оных едят двумя маленькими, в четверть, или вершков в пять длины, толщиною в гусиное перо деревянными из черного дерева или из слоновой кости сделанными палочками, которыми, держа их в правой руке между большим и двумя следующими пальцами, и поднеся левою рукою ко рту, в чашке вышеупомянутую кашу или другое какое кушанье препровождают в оный, и так проворно и ловко ими действуют, что не только маленький кусочек чего-либо, но даже самую мелкую крупинку или булавку ими поднимают.
Когда у кого обедают гости, то бывают при том великие обряды, всякому гостю накрывается особливый стол, уставленный множеством с разным кушаньем блюд, тарелок или чашек, — во время стола представляется какая-нибудь комедия.
Что же касается до пития, как там квасу, кислых щей, полпива и вареного меду нет и не делают, то лучшее и обыкновенное питие их есть чай, который всегда пьют горячий и без сахара. Они пьют также разных сортов и названий вина и водки, делаемые из сарачинского пшена, пшеницы, разных прос и горохов, и другие напитки, производимые из разных трав и фруктов<…>.
Китайцы все вообще пьют оные вина подогревши теплые и притом весьма умеренно. Чашки или чарки для сего употребляют маленькие фарфоровые, не более как в полвершка ширины и глубины (ибо там хрустальной посуды нет и не в употреблении), но и те не вдруг выпивают, а только прихлебывают помаленьку, принимаясь несколько раз за одну чарку, и продолжают оную пить с четверть часа, дабы продолжить тем удовольствие; от чего один кураж только получают, а пьяны не бывают, каковых даже из простого народа нигде ни в какое время не увидишь.
[1] Согласно данным ФОМ 2007 года половина опрошенных относилась к китайцам положительно, 23 % — отрицательно, 27 % — затруднились ответить. Важно отметить, что из тех, кто лично имел опыт общения с китайцами (26 %), положительный отзыв дали 60 %.
[2] При ответе на вопрос: «По Вашему мнению, чем кроме внешности китайцы отличаются от россиян, жителей России?» четверть россиян выделяют трудолюбие китайцев, их работоспособность, 5 % считают, что они умнее, 4 % — энергичнее; 11 % сказали, что у китайцев в принципе другой менталитет, характер; 8 % называли отрицательные качества китайцев (хитрые, наглые, злые и др.).
[3] Исследование Андрея Ларина (Ларин А. Г. Китайские мигранты в России. История и современность. М., 2009) показывает, что представление о китайском характере
в России в целом позитивно: в то время как 13 % респондентов критикуют китайцев за «пронырливость» и 13 % — за лицемерие («китайцы внешне доброжелательны, но за их доброжелательностью скрываются расчет, хитрость»), 26 % респондентов отмечают трудолюбие китайцев, 11 % восхищаются их взаимопомощью и 9 % — предприимчивостью.
[4] Результаты опроса исследовательского холдинга РОМИР в 2004—2005 гг. «Россия
и Китай в изменяющемся мире» (2004; все федеральные округа; 1500 респондентов в России и 3860 респондентов в Китае).
[5] Крепость Албазин на реке Амур пала под натиском цинской армии в 1685 году, 45 пленных казаков были переселены в Пекин, причислены к почетному военному сословию и наряду с другими военными в империи Цин получили казенные квартиры и жалованье. Это и были первые русские, обосновавшиеся в Пекине.
[6] Иером. Николай (Адоратский). Православная миссия в Китае за 200 лет ее существования: история Пекинской духовной миссии во второй период ее деятельности. Казань, 1887. С. 79.
[7] Кан — система отопления в китайском доме; здесь — печная лежанка.
[8] Материалы русской духовной миссии в Пекине под ред. Н. И. Веселовского. Выпуск 1.
С.-Петербург, 1905. С. 35—36.
[9] Иером. Николай (Адоратский). Православная миссия в Китае за 200 лет ее существования: история Пекинской духовной миссии во второй период ее деятельности. Казань, 1887. С. 95.
[10] Прот. Прокопий Громов. Очерк давнего быта Пекинской духовной миссии. Иркутские епархиальные ведомости. 1876 г. № 13—15, 17—20, 24—25. (Далее — Ирк. епарх. ведомости.)
[11] Ирк. епарх. ведомости. № 13. С. 176.
[12] Стоит отметить, что к созданию всех доступных нам источников, повествующих о жизни Ивана Орлова, причастно российское духовенство. Возможно, это одна из причин, по которым Орлов в них неизменно осуждается. К сожалению, им нечего противопоставить, разве только написанные самим Орловым рапорты в китайский трибунал и главное его сочинение — «Описание…».
[13] Ирк. епарх. ведомости. № 13. С. 176—177.
[14] Tам же.
[15] Там же.
[16] Ирк. епарх. ведомости. № 17. С. 221.
[17] Трибунал внешних сношений, или Лифанюань, — служба, ведавшая в империи Цин зависимыми монгольскими территориями и отношениями с Россией.
[18] Ирк. епарх. ведомости. № 15. С. 201—202.
[19] Там же.
[20] Ирк. епарх. ведомости. № 25. С. 341—342.
[21] Новейшее и подробнейшее историко-географическое описание Китайской империи, сочиненное коллежским советником и кавалером Иваном Орловым. Москва, 1820. С. 5—6. (Далее при ссылках — Орлов, с указанием номера страницы.)
[22] Это не единственное сочинение Ивана Орлова. Известно о существовании еще двух. Первое, неопубликованное: «Описание по тракту, лежащему от китайского столичного города Пекина по почтовой дороге, станков с расположением мест как в китайских землях, так и в мунгальских до самой границы Кяхты, бывшаго в Китайском столичном городе Пекине при духовной там находящейся российской свите церковника Ивана Орлова 1787 года декабря 12 дня». Второе, не имеющее отношения к участию Орлова в духовной миссии: «Краткая выписка из законов по уголовной части, служащая для руководства всякому делопроизводителю, к удобнейшему и скорейшему приисканию относящихся по приличию до нижеследующих расположенных по азбучному порядку материй, с кратким изложением из них указам содержания, и показанием в каких книгах как оные указы, так и прочие узаконения находятся, составленная коллежским советником и кавалером Иваном Орловым». Москва, 1826.
[23] Орлов. С. 3—4.
[24] Орлов. С. 4—5.
[25] Там же. С. 5.
[26] Там же. С. 7.
[27] Там же. С. 6.
[28] Ирк. епарх. ведомости. № 14. С. 187.
[29] Ирк. епарх. ведомости. № 17. С. 221—222.
[30] Орлов. С. 161—164. Фрагмент главы II. В населении Цинской империи, какой застал
ее Иван Орлов, выделялись четыре этнические группы: маньчжуры (правящая династия и наиболее привилегированные слои общества), китайцы, монголы и татары. Мы приводим описание китайской части населения.
[31] Знаменитый обычай бинтования ног поражал не только русских, но и первых западных миссионеров.
[32] Орлов. С. 184. Здесь и далее до конца цитируются фрагменты главы III.
[33] Там же. С. 185.
[34] Там же.
[35] Орлов. С. 188.
[36] Там же. С. 190.
[37] Там же. С. 191.
[38] Орлов. С. 193.
[39] Орлов. С. 194.
[40] Там же. С. 292.
[41] Иначе «сарацинское зерно», «сарацинская пшеница» — название, под которым
в России XIX века был известен рис.