Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 4, 2014
Чеснов Я. В. Народная культура. Философско-антропологический подход. — М.: «Канон + РООИ «Реабилитация», 2014. — 496 с.
Еще лет пять назад вынесенный в заглавие книги Яна Чеснова термин «народная культура» не мог претендовать на то внимание, которое он привлекает сегодня. Тогда подобная работа могла бы быть интересна только специалистам — гуманитариям-теоретикам, возможно, педагогам, ну и реконструкторам. Сейчас выражения «традиционные ценности», «региональные традиции» и даже «код русской культуры» звучат уже как цитаты из официальных документов. Причем речь в них идет даже не о культуре, а об идеологии и цивилизационном выборе. Традиционные ценности противопоставлены общечеловеческим, глобальным и либеральным; культура регионов — традиционной ориентации столичной элиты России на европейскую культуру. Ученое выражение «код русской культуры» еще интереснее. Толковать его можно бесконечно. Но помимо толкований оно подразумевает не только похвальное внимание к символам и эмблемам, но еще и примат знаковой системы над личностью и обесценивание диалога. Зачем убеждать человека, если его можно «закодировать», нажать доставшуюся в наследство от предков тайную кнопку?
Разумеется, книга Чеснова написана не затем, чтобы проблематизировать или, если пользоваться языком автора, «тематизировать» вышеперечисленные концепты (написать «понятия» в данном случае не поднимается рука, слишком уж они расплывчаты). Это авторская попытка привести в систему собственные взгляды на традиционную культуру. Соблазн воспользоваться работой Чеснова как ориентиром в нынешней «неоархаике» просто непреодолим, несмотря на то что усвоение идей Чеснова — задача не из легких. Овладение любой наукой требует непосредственной передачи определенных знаний от учителя к ученику и долгой практики. Но особенно это верно для дисциплин, изучающих народную культуру, которым посвятил себя Чеснов, то есть для культурной антропологии, этнографии, этнологии и фольклористики.
Чеснов излагает свою теорию народной культуры, вводя и раскрывая такие специфические понятия, как «топоментальность», «мыслеобразы», «тематизмы» и т. п. Используя свои представления о последовательной смене возрастных ролей, из которых складывается жизнь индивида в традиционной культуре, автор описывает народную культуру Парфеньевского района Костромской области, мифологический ландшафт Обнинска, Боровска, Москвы, в последнем случае уделив особое внимание Пушкинской площади и стоящему там монументу.
Огромный опыт полевых исследований народной культуры в соединении с напряженным стремлением к ее философскому осмыслению и философской же рефлексии по поводу методов ее изучения — все это делает книгу Чеснова и крайне интересной для широкого круга читателей, и крайне сложной для понимания.
При всем удовольствии читатель, увы, никогда не может быть окончательно уверен в том, что понял автора правильно. Ведь у большинства нет опыта такого глубокого и продолжительного погружения в народную культуру. Мало кто из читателей этой книги занимался созданием насыщенного описания ее явлений и обладает привычкой рефлекторно учитывать философские основания этой деятельности при чтении работ по культурной антропологии. Скрыты они, как отмечает Чеснов, не только от дилетантов, но зачастую и от многих профессионалов.
Еще одна особенность, которую нужно учитывать, в том, что Ян Чеснов — постструктуралист; для него важно, что культура несводима к коммуникации, а коммуникация несводима к текстам и коду. Структурализм, по его мнению, упускает из виду не только существовавшие в традиционном обществе отношения власти и подчинения, но витальные потребности тех, из кого оно состояло, и вопрос, как выжить в тех или иных природных условиях.
Традиционные культуры для Чеснова — это варианты вписанности человека в природу. Потому свою теорию он начинает с того, что предшествует всякому тексту, — с описания физической, телесной укорененности человека в ландшафте родного края, который, конечно же, ландшафт не только материальный, но исторический, мифологический и т. п. Отталкиваясь от этой базы (подобную связь человеческой мысли с неким уникальным местом автор и называет топоментальностью), Ян Чеснов определяет смысловые сгущения, способные воплощаться как в словесных, так и в невербальных сообщениях (мыслеобразы, тематизмы и т. п).
Можно сказать, что матрица и метода описания народной культуры работы Чеснова рождается из попытки компенсировать традиционную однобокость описания культуры, которое замыкалось на ее текстах, прежде всего вербальных, и пытается выстроить свою антропологию на основе философии жизни.
Чистов неустанно подчеркивает, что в традиционной культуре нет центра, нет одного субъекта, в котором были бы сведены воедино все знания об этой культуре. Любой исследователь с точки зрения носителя традиционной культуры в этом смысле оказывается первопроходцем, причем его деятельность и позиция не имеют прецедентов. Разумеется, традиционная культура располагала некоторым количеством знатоков, чей авторитет зачастую предполагал и беспрекословное подчинение. Однако никакого «верховного главнокомандующего», венчающего собой непогрешимую вертикаль власти, над этими носителями народного знания не было.
Излишним будет напоминать хоть немного знакомому с азами фольклористики читателю, что народная культура локальна и региональна, передается из уст в уста, от учителя к ученику. Такой способ передачи знания неизбежно предполагает варьирование, соответственно нет и не может быть раз и навсегда установленного и до мелочей прописанного представления о сверхъестественном и сакральном.
Однако эксклюзивный материал и особая исследовательская оптика позволяют Чеснову развить этот тезис дальше. К примеру, он подчеркивает, что встречи с умершими предками, русалками, лешими и т. п. — результат того, что духовидец попадает в некое критическое, угрожающее его (а возможно и не только его) жизни положение. Он находится в измененном состоянии сознания, а потому увиденное и пережитое им при всех своих традиционных чертах есть уникальный ответ на уникальную же жизненную ситуацию. Традиционная культура — это в равной степени и наследие предков, и продукт личного творчества. Она как бы переоткрывается заново каждый раз в новом поколении и без такого переоткрытия, по большому счету, не может существовать.
Те формы унификации мироощущения, с которыми мы благодаря СМИ каждодневно имеем дело, в традиционной культуре были невозможны. Немыслимо отчуждение подавляющего большинства сообщества от речи и смыслопорождения. И наоборот, при использовании современных форм копирования и воспроизведения текстов, включая аудиовизуальные, практически уничтоженным оказывается момент творчества, без которого традиционная культура существовать не может.
Книга Чеснова в очередной раз напоминает нам, что традиционная культура народов мира как сумма всех возможных укладов и мироощущений избыточна и диалектична. Она содержит великое множество вариантов взаимоотношений между людьми и моделей поведения, которые в определенных странах и у определенных народов считаются правильными и похвальными.
Среди этих идей — и идеал автономной личности. Чеснов касается этой темы в разделах, посвященных культуре кавказских народов. Так, у вайнахов существовала прослойка, напоминающая рыцарство (конахство). Наряду с общими моральными нормами ее представители следовали обетам, то есть собственным добровольным обязательствам придерживаться тех или иных правил.
Предусмотрена в народной культуре и индивидуальность, то есть отличия между отдельными людьми не только по половозрастным признакам и соответствующим им ролям, но и по «нраву». Этот концепт, по данным Чеснова, зафиксирован во многих традиционных культурах. Из материала, от которого отталкивается Чеснов, видно, что расхожий тезис о характерной для традиционных обществ растворенности индивида в коллективе без аутентичных иллюстраций может привести к опасной подмене.
Ведь пытаясь вообразить альтернативу атомизированному обществу, состоящему из непроницаемых отдельных монад, мы неосознанно и неизбежно исходим из собственного опыта выхода за пределы собственного «я», который у большинства наших соотечественников сводится к пребыванию в госучреждениях вроде школ, больниц, казарм и тюрем или же к заражению страстями толпы. Желающих злоупотребить такого рода предрасположенностями немало в наше время и среди новоявленных почитателей народной культуры.
Неудивительно, что таким важным оказывается для Чеснова миф о титанах, известных исследователю не только из Античности, но и из кавказского фольклора. Потому и Пушкин на той площади, где более двадцати лет собирались советские диссиденты, видится Чеснову как бы вырастающим из земли. Подобно титанам кавказского эпоса он персонифицирует свободу.
От антрополога мы привыкли ждать морального релятивизма. Казалось бы, повидав разные народы и обычаи, он должен был бы убедиться если не в их бессмысленности, то хотя в их относительности. Тем не менее, наш автор настаивает на существовании универсальных ценностей, к которым относит прежде всего биоэтику.
Впрочем, и само по себе географическое и национальное разнообразие народной культуры, по Чеснову, тоже ценность немалая. Он убежден, что эта сокровищница опыта при правильном использовании повышает шансы на выживание для человечества в целом, о чем опрометчиво забывают сторонники самоизоляции и особого пути.