Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2014
Управление отношениями: образовательная политика на языке менеджмента[1]
Пишущий о проблеме репутации в России сегодня испытывает сложные чувства. С одной стороны, публикаций на эту тему в мировой научной (и не только) печати много. Однако ясного понимания, как это применимо в нашем отечестве, по-прежнему нет. Остается прибегнуть к испытанному академическому средству: поинтересоваться, как вообще спрашивают о репутации. Это, конечно, ничуть не избавляет автора от чувства мучительной растерянности и нервического беспокойства, но позволяет хотя бы не принимать на себя немодного по нынешним временам звания первопроходца. Итак, как спрашивают о репутации?
Уже предварительное знакомство с русскоязычными источниками обнаруживает любопытное. Более всего в России написано о репутациях литературных. Помимо многочисленных тишайших драм, ежегодно случающихся в пухлых литературных журналах, упомянем представительный блок статей под общим названием «Борьба за литературную репутацию: жанры и участники», опубликованный в журнале «Новое литературное обозрение» в 2005 году[2]. Тут уже хорошо заметно одно важное для последующего изложения обстоятельство: пишут все больше об отдельных персонажах, так что репутация становится чем-то донельзя исключительным и неповторимым. Автор настоящего текста не числит себя по литературно-критическому цеху, а потому, издав надлежащие звуки почтения, двинется дальше, в более знакомые ему отрасли и области.
За вычетом тончайших суждений о репутациях литературных остается, собственно, два поприща. Во-первых, о репутации пишут, рассуждая о деловом или политическом администрировании[3]. Во-вторых, пишут о репутации в наиновейшее время разного рода специалисты по высшему образованию[4]. В этом месте автор приходит в неописуемое волнение, ибо и себя имеет смелость считать специалистом в этой области. Означенные статьи, краткость которых свидетельствует о поистине выдающихся талантах их сочинителей, содержат иногда занятные картинки с подписью, скажем: «Модель формирования репутации ректора»[5], или же пространные определения репутации, однако обыкновенно не предоставляют каких-либо количественных данных. Впрочем, и данные в надлежащее время, видимо, не замедлят быть обнаруженными. Все публикации о репутации в администрировании или высшем образовании связывает одна двухчастная мысль: репутация нужна для управления и репутацией нужно управлять. А где управление, там, конечно, и оценка качества, и аудит, и показатели эффективности, и дальше в таком же духе вплоть до стяжания невиданного совершенства. Репутацию нынче принято измерять, и измеримость репутации более всего беспокоит менеджеров. Но позвольте, спросите вы, как же можно измерить нечто нематериальное? И если вы так спросите, значит, как и скромный автор настоящей статьи, вы без затей понимаете репутацию как мнение о человеке или же коллективном теле, основанное на известных предыдущих действиях или сообщениях о них. Но ведь мнение отдельного человека может быть предвзятым? Конечно, может.
Мнение отдельного человека может быть следствием обмана, заблуждения, дружеского расположения. Избежать крайностей помогает сообщество, то есть та группа людей, оценке которой я доверяю, вынося суждение о репутации другого человека, и чью оценку я считаю важной для собственной репутации. Иначе говоря, формирование репутации должно быть защищено от преобладающего влияния суждений отдельных лиц и вместе с тем полно передавать общую картину мнений. Если мы хотим достичь того, чтобы различные мнения имели одинаковый вес, то мы будем стремиться к обеспечению их анонимности. Тем самым мое доверие к конкретным людям, которых я знаю лично, переносится на ту или иную инстанцию, которая наиболее компетентно представляет общую картину анонимизированных мнений. Будучи активным участником того или иного сообщества, я могу достаточно легко оценить корректность общих оценок на основании собственного опыта. Если же я нахожусь на периферии некоторого сообщества или не участвую в нем, то я либо доверяю общей оценке, либо нет. Доверие в значительной мере зависит от авторитетности источника оценки. Когда я доверяю источнику, мое мнение о высокой репутации некоего университета будет парадоксальным образом основано на том, что мне уже известно о его высокой репутации. Тем самым доверие становится критически зависимым от характера и средств информирования. Иначе говоря, мы оказываемся в ситуации, когда доверие направлено не столько на конкретный университет сам по себе, сколько на общую известность этого университета[6]. Несомненно, известность образовательного учреждения в значительной мере отсылает к доверию, которое питают к нему отдельные представители академического сообщества, но во многих случаях мы имеем дело только с «переводом» доверия сообщества на язык формализованных показателей. Инструментом формализации доверия высшим образовательным учреждениям все чаще являются специализированные рейтинги университетов, отдельных факультетов, специальностей и преподавателей. Широкое распространение в последние годы академических рейтингов встречает неоднозначную реакцию[7], но с точки зрения управления репутацией этот инструмент, несомненно, имеет большие перспективы, так как позволяет заменить кропотливый процесс накопления опыта мгновенной визуализацией. Репутация при помощи процедур рейтингования еще больше отделяется от действий конкретных людей и приобретает вид информационного образа или серии образов, транслируемых по различным каналам. В результате необратимо утрачивается возможность провести четкое различие между «внутренним» и «внешним» миром науки и образования: возникаетединая аудитория потребителей образов.
Отождествление репутации с массированной трансляцией информационных образов ослабляет традиционные стратегии автономизации университетских интеллектуалов. Полемика о репутации начинает предполагать такое понимание университета, которое мыслит в качестве его основания незаинтересованную дискуссию об истине. Этот образ был некоторое время тому назад убедительно представлен Юргеном Хабермасом[8]. Несмотря на вдохновляющую многих силу такого образа, он в настоящее время кажется уязвимым в нескольких отношениях. Во-первых, качество образовательного процесса оценивается сегодня все чаще не по фундаментальности получаемых знаний, а по удовлетворенности всех участников процесса его результатами, в том числе, и прежде всего, по удовлетворенности выпускников университета их перспективами на глобальном рынке труда. Во-вторых, нет данных, позволяющих утверждать, что времяпрепровождение студентов в университетах центрируется вокруг свободных дискуссий об истине. Студенты, по-видимому, более не рассматривают академические занятия как главную форму деятельности в университете. Кроме того, вообще очень мало социологических работ, специально исследующих жизнь студенчества[9]. В-третьих, устройство материальной среды современных университетов, распределяющее преподавателей по помещениям-сотам разного размера в зависимости от академического статуса и препятствующее свободному общению на равных, отрицательно влияет на укрепление чувства принадлежности к единому сообществу[10].
Расщепление академических сообществ по всему миру в известной степени облегчает задачу управления репутацией университета: если влияние профессорско-преподавательской корпорации на стратегическое планирование уменьшается пропорционально ослаблению самой этой корпорации, то университетские администраторы монополизируют стратегическое планирование. Тем самым понижается и значение доверительных связей внутри сообщества для формирования репутации каждого ученого в отдельности. Гораздо важнее становится точное соответствие устанавливаемым менеджментом высших учебных заведений критериям эффективности. Репутация, точнее содействие укреплению позитивной репутации вуза, становится одним из инструментов, участвующих в обеспечении соответствия требуемым показателям. Учитывая, что, как отмечалось выше, производство репутации сегодня тесно связано с производством определенных информационных образов, задачей менеджмента становится выявление таких образов, которые вызывают позитивную реакцию у наиболее широкой аудитории. Следование нормам добросовестного поведения в таком случае замещается построением системы репрезентации университета как ответственного и компетентного актора.
«Реальное» содержание репутации в такой ситуации уступает место развитию репутационной инфраструктуры, то есть набора механизмов, обеспечивающих позитивный образ университета и его подразделений для различных групп потребителей. Для потребителей-неофитов, не имеющих прямого отношения к академической жизни, решающее значение в настоящее время имеет впечатление от виртуальной активности вуза: сайта университета, аккаунтов подразделений и преподавателей в социальных сетях, дистанционного онлайн-образования[11]. Однако для потребителей, стоящих ближе к актуальной академии, требуется иной механизм. Такой механизм наделяет образовательное учреждение определенными репутационными маркерами, соответствующими стандартным ожиданиям потребителей, делающих академическую карьеру. Поскольку эти маркеры связаны с различением поощряемых и неприемлемых, должных и недолжных академических практик, они оформляются в систему этического регулирования репутации. Возникает любопытный парадокс: ценности незаинтересованного поиска истины, свободы исследования и преподавания теперь не вырабатываются академическим сообществом самим по себе, а поставляются «в общем пакете» предложений университетского менеджмента. Усиление тенденции к эксплицитному этическому регулированию является, таким образом, следствием специфических административных потребностей, а не деятельной самоорганизации профессорско-преподавательского корпуса или студентов. Наращивание массива этической документации (кодексы, хартии, миссии университетов) и специальной инфраструктуры (комиссии и советы по этике, этические комитеты) в сочетании с жесткой индивидуальной конкуренцией преподавателей ведет к трансформации моральных регулятивов академической профессии в показатели репутационной эффективности, зачастую не способствующие реальному укреплению высоких этических стандартов в сфере научно-образовательного труда[12]. Однако в условиях, когда академическое сообщество, как уже отмечалось выше, критически разобщено, какой-либо альтернативы административной стратегии этического регулирования, исходящей от самого сообщества, не просматривается. В отсутствие общих публичных обсуждений, которые невозможно организовать и провести, если нет активного сообщества, сознающего себя единым целым, качество этического регулирования, которое предлагает менеджмент университетов, падает. Поддержание академической репутации вуза отождествляется с дисциплинарным контролем поведения членов корпорации в университете. Во всяком случае именно такова российская ситуация.
Рассмотрим лишь один пример, хорошо известный автору настоящего текста как непосредственному участнику некоторых событий. Летом-осенью 2008 года, после первых акций группы «Война», руководство философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова инициировало подготовку проекта этического кодекса философского факультета. Уже после одобрения проекта кодекса ученым советом факультета о подготовке документа случайно стало известно группе студентов и преподавателей факультета, которые смогли приостановить принятие кодекса и начать его публичное обсуждение[13]. Отдельного внимания заслуживает то обстоятельство, что обсуждавшийся проект вообще не использовал терминов «доверие» и «репутация» для характеристики отношений, уделяя непропорционально большое внимание дисциплинарным обязанностям студентов и преподавателей. В разделе, посвященном учащимся, проект так определял сферу действия кодекса:
Нормы данного кодекса применяются преимущественно в отношении поведения учащихся на территории университета, однако они распространяются и на те действия учащихся за пределами университетской территории, которые подрывают авторитет университета и препятствуют выполнению его функций[14].
Распространяется ли кодекс на действия преподавателей, совершенные за пределами университетской территории, оставалось неясным. Получалось, что плагиат, совершенный преподавателем во время работы дома, уже не подпадал под действие кодекса. Однако более интересно то, что моральные нормы учащихся факультета определялись здесь через отсылку к территории университета, а не какие-либо специфические принципы или ценности. Очевидно, что совершалась простейшая категориальная ошибка, смешивающая сущности разных видов. С октября 2008 года до марта 2009 года на философском факультете МГУ прошло несколько обсуждений проекта кодекса. Многие студенты и преподаватели скептически отнеслись к самой идее этического регулирования. Внимание к процессу обсуждения проекта кодекса неуклонно падало, поскольку руководство факультета не проявляло стремления немедленно ввести его в действие. Между тем в самом конце лета 2009 года студенты и сотрудники всего Московского университета неожиданно узнали о принятии ученым советом Этического кодекса МГУ[15]. Кодекс продолжает действовать без изменений и в настоящее время. Даже беглое сопоставление с текстом проекта кодекса философского факультета показывает многочисленные дословные совпадения. Вот как определяется сфера действия кодекса:
Нормы данного кодекса применяются преимущественно в отношении поведения учащихся, преподавателей, научных сотрудников и других работников на территории университета. Вместе с тем они распространяются и на те действия, совершенные за пределами университетской территории, которые подрывают авторитет университета и препятствуют выполнению его функций[16].
По сравнению с проектом кодекса философского факультета изменилось одно: мораль теперь привязана к территории не только для студентов, но и для всех работников университета. Документ, устанавливающий ценностные основания деятельности членов академической корпорации, вынужден подпирать эти ценности университетским забором. Естественно, упоминания о «репутации» или «доверии» в документе отсутствуют.
Случай Московского университета представляет собой крайний пример того, каким образом может пониматься борьба за репутацию на уровне отдельных учебных заведений в России. И все же этот пример, похоже, указывает на важную особенность распространяющегося сейчас в мировом высшем образовании подхода к управлению репутацией. Основное внимание университетских администраторов, а равно и широкой общественности, сосредоточено не на том, что делается в университетах, а на том, как это делается[17]. Иначе говоря, создание и поддержание позитивной репутации в научно-образовательной сфере зависит не от результатов работы ученых самих по себе, а от представления этих результатов на различных уровнях: от выбора места для проведения публичной лекции до включения журналов в электронные базы данных. Ощутимая слабость содержательного подкрепления многих академических репутаций оказывается тогда естественным следствием изменения характера интеллектуальных профессий.
Нуждаются ли сегодня представители интеллектуального труда в особом институциональном обеспечении собственной репутации в лице предоставляющего им рабочую позицию университета? И да и нет. Молодые исследователи, малоизвестные ученые, преподаватели со слабой публикационной активностью — все они будут постоянно нуждаться в «заимствовании» репутации университета для подтверждения собственного статуса[18]. Напротив, исследователи-звезды значительно свободнее в своих отношениях с отдельными учебными заведениями, так как именно их деятельность, точнее ее публичная репрезентация, вносит ключевой вклад в репутацию университетов. Поддержание баланса между первой и второй группами исследователей превращается в постоянное занятие университетских управленцев.
Наличие большого числа зависимых преподавателей, постоянно ведущих занятия, необходимо для того, чтобы управляться с обучением в условиях возрастающих студенческих потоков. Присутствие в штате некоторого числа преподавателей-звезд с незначительной нагрузкой позволяет привлекать новых студентов и одновременно удерживать позиции университета с точки зрения научной продуктивности. Общая схема выглядит примерно так: университет содержит на особых условиях узкую группу специально приглашаемых ученых-звезд, репутацией которых «кредитует» остальную массу преподавателей, несущих основную педагогическую нагрузку, а также привлекает новых абитуриентов, ориентирующихся на репрезентацию научной продуктивности звезд в виде позиции учебного заведения в университетском рейтинге. Разобщенность внутри преподавательской корпорации вследствие применения такой схемы постоянно нарастает, затрудняя возможность осознать какие-либо общие интересы. Подчеркнутое внимание к росту научной продуктивности университетов одновременно оставляет в тени вопрос о соотношении качества проводимых научных исследований и качества преподавания. И это при том, что в настоящий момент отсутствуют исследования, позволяющие уверенно утверждать, что рост публикационной активности в отдельном университете ведет к позитивным изменениям качества преподавания[19].
Подчеркнем еще раз: подавляющее большинство членов академической корпорации так или иначе зависит от действия репутации университета, в производстве которой они лично не участвуют или участвуют весьма незначительно. Это означает, что для них репутация университета, в котором они работают, выступает в качестве своего рода чужой собственности, переданной им во временное пользование. Степень, в которой зависимые преподаватели будут обеспокоены репутацией вуза, изменяется в зависимости от того, насколько велика символическая и/или материальная отдача от использования репутации учебного заведения в их собственных целях. Такая величина представляет собой своего рода репутационную ренту, то есть доход, извлекаемый из употребления репутации вуза для повышения собственного авторитета в глазах возможных потребителей, находящихся вне прямого контакта с академической средой. Чем выше репутационная рента, тем меньше у неискушенных потребителей возможности получить доступ к мнениям, потенциально угрожающим репутации университета, создающего высокую ренту. Рост количества зависимых, сверх-эксплуатируемых преподавателей ведет к увеличению расхождения между действительным положением дел в вузе и его репутацией. В условиях достаточно развитых и обширных академических рынков зависимость преподавателей компенсируется внутристрановой межинституциональной мобильностью. Преподаватели могут свободно оценивать реальное положение дел в отдельном университете, имея шансы переместиться в другие учебные заведения. Чем больше разнообразие академического рынка, тем выше и достоверность получаемой его участниками информации. Напротив, в ситуации, когда академическая мобильность по тем или иным причинам ограничена, растет заинтересованность преподавателей в сохранении текущей репутационной ренты, и, следовательно, падает общая достоверность информации о состоянии отдельных учебных заведений. В российской ситуации, с учетом чрезвычайно низкой и асимметричной академической мобильности, зависимость преподавателей от администрации вузов особенно велика[20], что пропорционально снижает возможность проверки и уточнения широко распространенных информационных клише, соотнесенных с репутацией отдельных университетов.
В отличие от влияния отдельного автора на развитие науки или степени признания научных достижений академическая репутация никогда не является в строгом смысле личным делом[21]. Сложный баланс сил, складывающийся в высшем образовании в целом и внутри университетов в частности, превращает репутацию в подвижную систему имплицитных и эксплицитных соглашений между всеми участниками образовательного процесса. Учитывая, что компетенции, задействованные в образовательном процессе, не поддаются универсализации, ресурсы правового регулирования академической деятельности крайне ограниченны. Опора на репутацию, важность доверительных отношений, создание специальной этической инфраструктуры — все это способы создания альтернативной праву системы регуляции[22]. Что может служить основанием внеправовой этической регуляции в академической среде? При ответе на этот вопрос выделяются две стратегии, полярность которых является оборотной стороной их тесной взаимосвязи. Первая стратегия предполагает наложение на всех участников образовательного процесса достаточно жестких требований, соблюдение которых контролируется не вовлеченной непосредственно в науку или преподавание администрацией университета. В данном случае осуществляется менеджериализация репутации, выступающей в качестве объекта управления. Причины укрепления такой стратегии и ее издержки были освещены выше. Вторая стратегия опирается на особую ценность принципа доверия[23], подкрепляемого циркуляцией информации в сетях нелинейно связанных элементов. Тогда репутация университета становится уже не предметом административного управления, а результатом его способности выступать в качестве места встречи студентов, локальных сообществ, работодателей, гражданских активистов. Интенсивность взаимодействий не требует здесь функционирования специальной этической инфраструктуры. Важным является только постоянное следование базовому принципу доверия, который можно сформулировать следующим образом: каждый участник происходящих в университете взаимодействий работает с полной отдачей своих сил, в свою очередь рассчитывая на то, что все его коллеги и партнеры действуют аналогичным образом. Очевидно, что гарантировать постоянное соблюдение принципа доверия только при помощи неформальных механизмов коллегиального взаимодействия в реальной университетской практике невозможно, поскольку, как отмечалось выше, солидарность и согласованность такого коллегиального взаимодействия неочевидны. С другой стороны, следует отдавать себе отчет в том, что кризис академической солидарности, вызывающий к жизни менеджериалистский подход к научно-образовательным репутациям, в значительной степени сам обусловлен проникающим в сферу этики менеджментом, претендующим на эффективное управление доверием[24]. Причина и следствие оказываются соединенными в порочный круг.
Настоящий текст не претендует на то, чтобы дать исчерпывающие рекомендации по «надлежащему» пониманию репутации. Важно, однако, последовательно придерживаться такого способа размышления над проблемой, который избегал бы и переоценки стремления оптимизировать репутацию университетов посредством формальных показателей, и необоснованно оптимистического взгляда на самоорганизацию академических сообществ на началах взаимного доверия. Смысл университетским репутациям придает доверительное отношение коллег друг к другу, но сама жизнь университетов зависит от наличия последовательно действующей единой административной и политической воли.
[1] Работа поддержана грантом РГНФ, проект № 12-03-00494 «Непереводимости в европейских философиях: границы переводимости понятий» (руководитель А. В. Марков). Автор благодарит Сергея Зуева, Владимира Мау, Владимира Миронова и Ирину Ронжину, давших ему наглядные уроки университетского менеджмента, а также Бориса Деревягина за плодотворные обсуждения проблем этического регулирования в образовании.
[2] См.: Новое литературное обозрение. 2005. № 71. С. 132—228.
[3] См., например: Шабанова М. А. Деловая репутация в проблемной социально-правовой среде // Общественные науки и современность. 2011. № 1. С. 25—41.
[4] См., например: Резник С. Д., Юдина Т. А. Репутация высшего учебного заведения: компоненты и модель // Alma Mater. 2011. № 3. С. 30—35.
[5] Там же. С. 34.
[6] Ср. обсуждение этой проблемы в контексте делового администрирования: Rindova V. R., Williamson I. O., Petkova A. P., Lever J. M. Being good or being known: an empirical examination of the dimensions, antecedents, and consequences of organizational reputation // The Academy of Management Journal. 2005. Vol. 48. P. 1033—1049. Там же, на стр. 1036, дан свод основных определений понятия «репутация» в экономике, маркетинге и социологии.
[7] См., например Williams R, Van Dyke N. Reputation and reality: ranking major disciplines in Australian universities // Higher Education. 2008. Vol. 56. P. 1—28.
[8] См.: Habermas J. Die Idee der Universitat — Lernprozesse // Zeitschrift fur Padagogik. 1986. Bd. 32. S. 703—718.
[9] Stevens M. L, ArmstrongE. A., Arum R. Sieve, incubator, temple, hub: empirical and theoretical advances in the sociology of higher education // Annual Review of Sociology. 2008. Vol. 34. P. 127—151. P. 132.
[10] Kuntz A. M., Petrovic J. E., Ginnocchio L. A changing sense of place: a case study of academic culture and built environment // Higher Education Policy. 2012. Vol. 2. P. 433—452. P. 441 ff.
[11] См.: Поддячая Е. А. Управление интернет-репутацией вуза // Философия образования. 2013. № 4. С. 68—75; Мартынов К. К. Дистанционная Coursera // Отечественные записки. 2013. № 4(55). URL:http://www.strana-oz.ru/2013/4/distancionnaya-coursera.
[12] Ср.: Dobson J. Why ethic codes don’t work // Financial Analysts Journal. 2003. Vol. 59. P. 29—34. На примере американской финансовой сферы автор показывает, что постоянно растущие масштабы этического регулирования не только не ведут к сокращению случаев недобросовестного поведения, но, напротив, создают возможности для новых злоупотреблений.
[13] О ходе обсуждения дают представление материалы раздела «Философские институции» порталаcensura.ru. URL: http://censura.ru/projects/institutions.htm (дата обращения 27.12.2013).
[14] Текст первоначального проекта кодекса был опубликован на сайте сформированной инициативными студентами и преподавателями группы «Этический поворот» в разделе «Кодексы». См.: URL: http://multik-video.ru/codex/ (дата обращения 27.12.2013). Там же опубликован и проект новой редакции, предложенный группой «Этический поворот» по итогам прошедших обсуждений в марте 2009 года.
[15] См. текст кодекса на сайте исторического факультета МГУ. URL: http://www.hist.msu.ru/Stud/Law/code_of_ethics.pdf (дата обращения 27.12.2013). Обнаружить текст кодекса на официальном сайте МГУ автору не удалось.
[16] URL: http://www.hist.msu.ru/Stud/Law/code_of_ethics.pdf (дата обращения 27.12.2013).
[17] Об этом свидетельствует и состав критериев, отобранных для мониторинга эффективности вузов, инициированного Министерством образования и науки РФ в 2012 году.
[18] Университету, таким образом, просто не позволяют разрушиться, прагматически оспаривая хорошо известный пессимистический диагноз Билла Ридингса, утверждавшего, что «данный институт пережил себя, что теперь это осколок эпохи, на протяжении которой он определял себя в перспективе проекта исторического развития, укрепления и распространения национальной культуры» (см. Ридингс Б. Университет в руинах. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ. 2010. С. 16—17).
[19] См. подробный анализ большого корпуса литературы, посвященной соотношению науки и преподавания в университете, в статье: Verburgh A., Elen J., Lindblom-Ylanne S. Investigating the myth of the relationship between teaching and research in higher eduction: a review of empirical research // Studies in Philosophy and Education. Vol. 26. 2007. P. 449—465.
[20] Механизмы взаимодействия между преподавателями и студентами, также построенные на сокрытии от внешних наблюдателей определенной информации, несущей потенциальные репутационные риски, рассмотрены в статье К. В. Титаева «Академический сговор». См.: Отечественные записки. 2012. № 2(47). URL: http://www.strana-oz.ru/2012/2/ akademicheskiy-sgovor (дата обращения 27.12.2013).
[21] Противоположная позиция, связывающая репутацию с деятельностью одиночек, открьтающих «совершенно новые области», основана на смешении последующего влияния трудов ученого и репутации, влияющей прежде всего на актуальные взаимодействия и от них неотделимой. См.: Соколов М. М. Академический туризм: об одной форме вторичного приспособления к институтам интернациональной науки // Неприкосновенный запас. 2009. № 5. C. 223—236. С. 234.
[22] Ср.: DavisM. Ethics and the university. L., N. Y.: Routledge, 1999. P. 19 ff.
[23] К обсуждению проблематики доверия подключен в настоящее время широкий круг специалистов. Издательство Routledge в 2011 г. приступило к выпуску специального журнала Trust Research, посвященного исследованию этой проблематики средствами общественных наук.
[24] См.: Bachmann R. At the crossroads: Future directions in trust research // Journal of Trust Research. 2011. Vol. 1. P. 203—213.