Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2014
Н. Щедринъ
<…> Весь преданный тревогѣ въ ожиданiи начальства, я невольно спрашивалъ себя: почему же прежде никогда этого со мной не бывало? почему я прежде не сомнѣвался въ себѣ, а теперь — сомнѣваюсь? почему я прежде не предполагалъ чтобы что-нибудь могло меня слопать, а теперь — нетолько предполагаю, но и всечасно того ожидаю? И, по зрѣломъ размышленiи, долженъ былъ дать такой отвѣтъ: потому что прежде не было раздѣленiя людей на благонамѣренныхъ и неблагонамѣренныхъ, на благонадежныхъ и неблагонадежныхъ.
Понятiй такихъ не было, а потому и лицъ, которымъ удобно было бы взвалить на плеча качества, соединенныя съ этими понятiями, не существовало. Была одна маршировка.
Никто не могъ себѣ представить, чтобы на всемъ лицѣ россiйской имперiи нашелся человѣкъ, которому можно было бы сознательно присвоить титулъ неблагонамѣреннаго или политически неблагонадежнаго лица. Не упоминалось ни объ основахъ, ни о краеугольныхъ камняхъ, а, слѣдовательно, не могло быть рѣчи ни о подкапыванiяхъ, ни о потрясанiяхъ. Все такъ естественно стояло на своемъ мѣстѣ, что никому не приходило даже въ голову полюбопытствовать, что тутъ такое стоитъ. Не было повода любопытствовать, да и прихотливыхъ людей почти совсѣмъ не существовало. Всякiй проходилъ мимо самыхъ несомнѣнныхъ краеугольныхъ камней точно также бездумно, какъ бездумно проходитъ любой маленькiй чиновникъ свой ежедневный крестный путь отъ Песковъ до Главнаго Штаба или Сената. Для этого чиновника достаточно, что улица, по которой онъ проходилъ вчера, существуетъ и нынѣ, и что она, по вчерашнему же, съ обѣихъ сторонъ ограничена домами — стало быть, нѣтъ резона не существовать ей и завтра, и послѣ завтра и такъ далѣе безъ конца.
Бывали, правда, и въ то время казнокрады, вымогатели, взяточники; бывали даже люди, позволявшiе себѣ носить волосы болѣе длинные, чѣмъ нужно. Но это были лишь отдѣльныя разновидности одной и той же семьи, существованiе которыхъ не компрометировало ни основъ, ни краеугольныхъ камней. Или, лучше сказать, это были случайные носители «злой воли», которые и наказывались, сколько кому надлежитъ, ежели не умѣли хоронить концы въ воду. Ты казнокрадъ — шествуй въ Сибирь; ты отростилъ гриву — садись на гауптвахту. Но о краеугольныхъ камняхъ не упоминалось, обобщенiй не дѣлалось, и стремленiя группировать людей на какiя-то мнимыя сословiя («охранителей» и «прогрессистовъ», какъ нѣкогда выразился академикъ Безобразовъ) — не существовало.
Понятно, что при такой простотѣ воззрѣнiй, за глаза достаточно было и куроцаповъ, чтобы удовлетворять всѣмъ потребностямъ благоустройства и благочинiя. Въ ихъ вѣдѣнiи была маршировка, а такъ какъ въ то время все было такъ подстроено, что всякiй маршировалъ самъ собой, то куроцапы не суетились, не нюхали, но просто взимали дани, а въ прочее время пили безъ прòсыпу.
Но, по мѣрѣ нашего соцiальнаго и интеллектуальнаго развитiя, глаза наши все больше и больше раскрывались. И, наконецъ, раскрылись до того широко, что мы всю Россiю подѣлили на два лагеря: въ одномъ — благонамѣренные и благонадежные, въ другомъ — неблагонамѣренные и неблагонадежные. А такъ какъ это дѣленiе послѣдовало не на основанiи твердыхъ фактическихъ изслѣдованiй, а просто явилось отвѣтомъ на требованiе темперамента, взбудораженнаго преимущественно крестьянской реформой, то весьма естественно, что на первыхъ же порахъ произошла путаница.
Наружныхъ признаковъ, при помощи которыхъ можно было бы сразу отличить благонамѣреннаго отъ неблагонамѣреннаго — нѣтъ; ожидать поступковъ — и мѣшкотно и скучно. А между тѣмь, взбудараженный темпераментъ не даетъ ни отдыха, ни срока, и все подсказываетъ: ищи! Пришлось сказать себѣ, что въ этой крайности имѣется одинъ только способъ выйти изъ затрудненiя — это сердцевѣденiе.
Явился запросъ на сердцевѣденiе — явились и сердцевѣды. Мало того: явились и помощники сердцевѣдовъ изъ числа охочихъ людей: публицисты, кабатчики, мелкiе торгаши, старшины, писаря, церковники…
Все это я выяснилъ себѣ очень хорошо, но, къ сожалѣнiю, никакой пользы отъ этихъ разъясненiй для себя не извлекъ. Главное, у меня не было увѣренности, что я самъ-то благонамѣренный. То есть, я-то собственно очень твердо понималъ себя таковымъ, но не зналъ, какъ оно выйдетъ передъ судомъ сердцевѣденiя.
«Отечественныя записки», 1879, № 2, февраль, с. 576—578