Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2013
Чуть больше полутора веков назад эволюционная теория с легкой руки Дарвина не только за считанные годы завоевала умы специалистов, но и вошла в культурный багаж всех образованных людей того времени. Ее полное и безоговорочное торжество наглядно иллюстрировало важнейший тезис прогрессизма: в столкновении знания и невежества исход предрешен. Ведь невежество — это не более чем отсутствие знания, как тьма — отсутствие света. Все люди могут овладеть знаниями — надо только сообщить им их, как для освещения темного пространства нужно только позволить свету проникнуть туда. Конечно, какие-то люди могут не соглашаться с новой истиной или даже прямо противодействовать ее распространению, но только силовыми мерами. В сфере же идей противники эволюционизма ничего не могут ему противопоставить: у них нет никаких аргументов, и всякий непредубежденный человек, ознакомившись с обеими точками зрения, конечно же, станет на сторону эволюционизма. А значит, дело только за тем, чтобы дать ему такую возможность.
Отсюда естественным образом вытекала программа действий: популярные книги и брошюры, публичные лекции, преподавание эволюционизма в высшей, а желательно — и в средней школе (одновременно стараясь охватить школьным образованием как можно большую часть подрастающего поколения). Пусть даже там уроки дарвинизма соседствуют с уроками Закона Божия, на которых школьникам будут по-прежнему излагать наивный библейский миф о сотворении мира и всего живого сверхъестественным творцом. Это не страшно: сопоставление двух нарративов как нельзя лучше продемонстрирует юным умам явное превосходство науки над мифологией. Иначе просто быть не может — тот, кто знаком с теорией Дарвина, уже никогда не поверит в бабушкину сказку о шести днях…
Программа эта давно выполнена и перевыполнена. Во всех развитых странах практически все граждане ныне живущих поколений окончили как минимум среднюю школу, где им непременно давали представление об эволюции. При этом в большинстве развитых стран преподавание религии в государственных школах не практикуется, а там, где оно все-таки принято, детям так или иначе дают понять, что сведения из Книги Бытия не следует воспринимать буквально. Казалось бы, в таких условиях у креационизма нет просто никаких шансов.
Как известно, в 2009 году мир отмечал двойной юбилей Дарвина (200 лет со дня рождения и 150 лет со дня выхода «Происхождения видов»). К этой дате в ряде стран были проведены опросы общественного мнения об отношении к теории Дарвина и затрагиваемым ею вопросам. В России такой опрос был проведен ВЦИОМ. Согласно его результатам 44 % взрослого населения России с большей или меньшей долей уверенности полагает, что все известные нам формы жизни были сотворены непосредственно Богом — так, как об этом рассказывается в Книге Бытия. Еще 22 % затруднились ответить, какая из двух точек зрения им ближе, и лишь около 35 % россиян высказались в пользу эволюции.
Вероятно, на этом месте многие из читателей подумают: вот они, результаты массированной пропаганды антинаучных взглядов! Действительно, в последние годы ведущие российские СМИ (практически все федеральные телеканалы и значительная часть наиболее тиражной бумажной прессы) словно бы соревнуются в попытках если не утвердить креационизм в качестве единственно верного взгляда, то по крайней мере придать ему статус респектабельной научной теории, на равных соперничающей с эволюционизмом. Вершиной такого подхода можно считать цикл лекций о происхождении человека, показанных в апреле минувшего года научно-просветительской (!) программой Academia, выходящей на канале «Культура». Цикл состоял из четырех лекций, три из которых читали ведущие российские ученые-антропологи, а заключительную — профессор Московской духовной академии Алексей Осипов, изложивший в своем выступлении целый набор креационистских мифов об эволюции[1].
Причины и возможные последствия такой ситуации в российском медиапространстве заслуживают отдельного разговора. Здесь же скажем лишь, что такие объяснения гораздо больше соответствуют распространенным в обществе поверьям, чем наблюдаемым фактам. Начнем с того, что на тех же самых телеканалах эволюционные представления регулярно излагаются в многочисленных научно-популярных и документальных фильмах и сериалах (разумеется, зарубежного производства), выглядящих несравненно ярче, чем любая собственная продукция российского телевидения[2]. Так что даже для тех, кто все свои познания черпает из телевизора, доступ к эволюционным представлениям остается открытым.
Еще более интересную пищу для размышлений дает сравнение российских опросов с аналогичными опросами в других странах, в том числе развитых. Так, например, в США к креационистам себя причислили 39 % опрошенных и еще около 20 % затруднились с выбором. Конечно, США выделяются среди всех развитых стран необычайно высоким уровнем религиозности (согласно тому же опросу в Бога верят 82 % населения), причем значительная часть американских христиан принадлежит к консервативным фундаменталистским общинам, настаивающим на буквальном понимании библейского текста. Однако и на родине Дарвина, в Великобритании, около половины опрошенных заявили, что не верят в теорию эволюции[3]. Между тем в Британии нет «библейского пояса», в британском эфире невозможно найти креационистские телепрограммы, и только в 2011 году (т. е. уже после опроса) религиозные общины получили возможность создавать собственные школы с преподаванием креационизма.
Практически во всех европейских странах картина сходная: доля креационистов может быть больше или меньше, но в любом случае она измеряется десятками процентов. При том что креационистские взгляды практически не представлены в системе школьного образования (особенно в католических странах[4]) и в «больших» медиа.
Но может быть, креационизм наконец-то нашел достойные ответы на вызовы эволюционизма? Может быть, новые факты свидетельствуют против эволюционной точки зрения, а новые теории позволяют интерпретировать в креационистском духе то, что мы привыкли считать доказательствами эволюции?
Напротив. Когда современные креационисты излагают свои взгляды, в глаза бросается поразительная древность и наивность их аргументации. И в частных высказываниях, и в публикациях чаще всего приводятся аргументы типа «дарвинизм безнравственен, он оправдывает любое злодеяние», «а почему же сейчас обезьяны в людей не превращаются?», «никто никогда не видел, чтобы один вид превращался в другой», «никаких переходных форм между разными организмами не найдено» и т. д. Впрочем, еще чаще креационисты просто ссылаются на то, что «теория Дарвина давно опровергнута» и «ни один серьезный ученый сегодня в нее не верит». В тех случаях, когда носителю таких взглядов можно задать вопросы, довольно быстро выясняется: он не знает не только кто, когда, каким образом опроверг Дарвина, но даже и того, какие именно утверждения Дарвина были опровергнуты — поскольку с содержанием эволюционной теории знаком весьма смутно.
В феврале 2007 года, в день последнего судебного заседания по скандальному «делу Шрайбер» (попытки петербургской школьницы в судебном порядке добиться запрета преподавания теории эволюции в средней школе), в здание суда проникли несколько молодых людей из группы поддержки истицы. Они принялись прыгать, махать руками и объяснять присутствующим, что если верить теории Дарвина, эти движения, повторяемые в течение нескольких поколений, позволят их потомкам научиться летать. Юные креационисты, видимо, искренне не подозревали, что пытаются высмеять не теорию Дарвина, а некогда соперничавшую с ней эволюционную теорию Ламарка. Для них, как и для множества их единомышленников, слова «теория эволюции» означают только учение Дарвина, причем в его исходной форме полуторавековой давности.
Конечно, от пропагандистских клоунад трудно ожидать глубокой и тонкой трактовки фундаментальных научных проблем. Но тот же самый вечнозеленый набор аргументов мы находим в текстах и выступлениях лидеров современного российского креационизма. «Как могла жизнь вообще возникнуть? Первый момент? Не знает. Нет такого закона. Какова вероятность, чтобы возникла живая клетка? Невероятно. Где переходные ступени между видами? Их нет» — критикует «изъяны» современного эволюционизма вышеупомянутый профессор Осипов. «Все построения эволюционизма совершенно невероятны с математической точки зрения… случайное появление простейшей бактерии — 1 шанс из 10 40000…», — читаем мы в пламенных текстах трагически погибшего священника Даниила Сысоева, одного из наиболее энергичных и известных миссионеров православного фундаментализма. Там же можно найти дежурный набор «необъяснимых» с эволюционной точки зрения примеров, иные из которых убедительно разобраны еще самим Дарвином в переизданиях «Происхождения видов».
На первый взгляд кажется, что креационисты просто игнорируют все открытия последних полутора веков, продолжая как ни в чем не бывало приводить давно опровергнутые доводы и устаревшие сведения. На самом деле речь идет не о невежестве, а о своеобразной избирательности восприятия. Пропуская мимо ушей океан фактов, креационисты старательно вылавливают любую мелочь, противоречащую устоявшимся научным взглядам. Так, например, большой интерес у них вызвали недавние публикации ряда палеонтологов, согласно которым знаменитый археоптерикс не был прямым предком современных птиц — они произошли от другой группы мелких динозавров. Неважно, что доводы в пользу этой точки зрения не только никак не подтверждают идею сотворенности и неизменности видов, но и вообще имеют смысл лишь в рамках эволюционной парадигмы.
(Как шутит один современный российский биолог, считать такие публикации доводом в пользу креационизма — то же самое, что из заключения экспертизы «г-н А не является отцом мальчика Б» делать вывод, что у мальчика Б вообще не было отца.) Главное — что они ставят под сомнение что-то в существующей эволюционной картине мира.
В общем-то ничего особенно удивительного в этом нет: такая избирательность всегда присуща людям, чья позиция по тому или иному вопросу определяется не рациональным сопоставлением и взвешиванием аргументов, а задана априорно. Экскурс в аргументацию креационистов понадобился нам лишь для демонстрации: фактов, действительно опровергающих эволюционную теорию (а тем более — подтверждающих креационистские представления[5]), у ее противников нет. И следовательно, нынешняя популярность креационизма основана на чем угодно, только не на фактах. Все обстоит строго наоборот: эти полтора века (в том числе и последние десятилетия — время ренессанса креационизма) дали нам огромное множество фактов, прямо подтверждающих эволюционную теорию. Включая находки «отсутствующих» переходных форм и прямые наблюдения за «никем не виданным» процессом видообразования.
Напор этой лавины фактов оказался так велик, что не у всех креационистов хватает духу просто игнорировать его. В последние десятилетия наряду с «твердым», ортодоксальным креационизмом, не допускающим никакого изменения однажды созданных форм, оформился так называемый «мягкий» креационизм — попытка примирить огромный фактический материал с постулатами креационизма. Это новое направление допускает ограниченную эволюцию и возможность возникновения новых видов. Однако все это возможно только в пределах истинного, «сотворенного» рода — барамина. Собака могла произойти от волка, волк может иметь общих предков с шакалом и койотом, но род Canis, к которому все они принадлежат, не связан никаким родством с лисами и песцами, а тем более — с кошками и гиенами. Понятно, что такие рассуждения практически неопровержимы: наблюдение и доказательство эволюции надвидовых групп крайне затруднительны. Если же для каких-то двух родов все же удастся доказать общность происхождения, всегда можно сказать «ну, значит, это были не два барамина, а один».
Еще дальше идут сторонники так называемой теории разумного замысла (Intelligent Design Theory, IDT). Не отрицая возможности эволюционных изменений и даже генеалогического единства жизни, они настаивают, однако, что некоторые структуры и механизмы, присущие тем или иным живым организмам, не возникли в результате отбора случайных изменений, а были целенаправленно сконструированы неким разумным началом или агентом. (Природу этого начала сторонники IDT обычно не обсуждают и вообще старательно избегают религиозной лексики.) Логика рассуждений здесь обычно такая: «в современной науке нет убедительного объяснения, каким образом естественный отбор мог создать данную структуру — следовательно, она создана разумным агентом». Это, конечно, классический пример argumentum ad ignoranuam, апелляции к незнанию, — но других аргументов у приверженцев этой теории нет. Как и все разновидности креационизма, IDT по самой своей природе исключает выдвижение проверяемых выводов, и ее сторонникам — как опять-таки и всем прочим креационистам — остается лишь пытаться опровергнуть утверждения своих оппонентов[6].
Надо сказать, что «бараминология» и IDT популярны лишь в весьма узких кругах: приверженцы этих концепций, как правило, имеют профессиональное отношение к той или иной области биологии либо основательно интересуются ею. Таких людей очень мало (причем если говорить именно о профессиональных биологах, почти все они по роду своих занятий принадлежат к «лабораторным» физиолого-биохимическим дисциплинам), но само существование их опровергает предположение, будто популярность креационизма есть лишь результат банального невежества, неосведомленности в естественных науках. Разумеется, массовое незнание даже азбучных, базовых научных истин в современном обществе — неоспоримый факт. И вряд ли можно отрицать, что такое незнание в той или иной мере содействует распространению креационизма — хотя бы за счет того, что лишает его оппонентов возможности опираться на огромный массив фактов, свидетельствующих в пользу эволюции. Однако, как мы видим, вполне профессиональная осведомленность (и даже завидная эрудиция) в области биологии не гарантируют от увлечения креационизмом. С другой стороны, сто лет назад человек, далекий от естествознания, но претендующий на самостоятельное мнение (аналог современного «образованного невежды»), в большинстве случаев делал выбор в пользу эволюционизма — даже и не зная подтверждающих его фактов или не умея их оценить. Что же изменилось с тех пор? Почему креационизм вдруг стал привлекательным?
Когда мы говорим, что сто или полтораста лет назад образованное общество безоговорочно выбирало научную картину мира, мы часто упускаем из виду, что при этом едва ли не большинство неофитов принимало это мировоззрение как новую веру. Лишь немногие имели возможность и потребность понять утверждения науки — остальные могли в науку лишь уверовать, как в новое, истинное учение. Идея, что наука займет в обществе место религии, многих воодушевляла, других пугала, но никому не казалась неосуществимой. Представлялось естественным, что наука ответит — если не прямо сейчас, то со временем — на все вопросы, на которые пыталась, но не смогла ответить религия. А само развитие науки представлялось поступательно-аккумулятивным: от незнания к знанию, от менее точного — к более точному. Переустройство человеческого общества на научных основах, улучшение человеческой породы и даже управление формированием личности воспринималось как дело ближайшего будущего, причем желательное и необходимое[7].
С тех пор многое изменилось. Речь даже не о пресловутых «горьких плодах с древа науки» — атомной бомбе, пестицидах и т. д. На мой взгляд, куда важнее то, что наука оказалась принципиально непригодной для роли заменителя религии. На некоторые вопросы (о смысле жизни, о должном и недолжном, о том, что считать благом, и т. д.) она принципиально не дает ответов. Ее ответы на другие вопросы всегда неокончательны и не освящены никаким высшим авторитетом — в сущности, вообще ничем, кроме некоторого количества экспериментальных результатов. О которых, впрочем, образованный обыватель знает лишь от ученых и вынужден верить им на слово. А ученые спорят между собой, и выводы науки меняются порой радикально[8]. И кажется, что тут нет ничего твердо установленного, и все, что сегодня подается как несомненная истина, завтра будет признано очередным заблуждением. «Ум беспокойно ищет непоколебимой основы, но видит, что остается ему лишь туман, знания, оказывающиеся ложью на следующий день», — пишет об этом священник Даниил Сысоев.
Вот этот-то поиск «непоколебимой основы» и приводит многих к религии. Причем жажда неизменности и неподверженности времени естественным образом подталкивает к буквальному, фундаменталистскому пониманию Писания (потому что всякое иное понимание лишает вероучение его главного достоинства — устойчивости, невосприимчивости к переменам). А естественной и необходимой частью такого мироощущения является креационизм — причем именно твердый и ортодоксальный. «Если начинаешь верить Богу — то альтернативу — то есть существование мира вне Божественного замысла — уже трудно представить», — отвечает мне заочная собеседница на вопрос, как она пришла к вере в непосредственное творение. «Главное в переходе от дарвинизма к креационизму — это не логический вывод после завершения чтения какой-то литературы, а изменение сознания, изменение мировоззрения, изменение личности, если хотите, в связи с верой… Его (православного. — Б. Ж.) мир гармоничен, и там все ясно. Так вот там дарвинизма нет», — подтверждает другая участница маленького интернет-опроса.
Столкнувшись с таким мироощущением, носитель эволюционных взглядов часто пытается доказать его ложность при помощи логики и фактов. Но это обычно превращается в диалог глухих: истина для его участников имеет принципиально разную природу. Для человека веры истина — это откровение. А откровение не дается в виде относительно верных или «содержащих рациональное зерно» теорий: если некое учение претендует на статус откровения, эту претензию можно либо целиком признать, либо целиком же отвергнуть. Мы не можем, взяв Евангелие, сказать: ну, исцеление расслабленных и слепых, даже воскрешение Лазаря — это еще туда-сюда, в это можно поверить, а вот хождение по водам — это уж ни в какие ворота! То есть сказать-то мы можем, и даже обосновать можем, но это будет означать, что статус чуда снимается со всех чудес — признаваемых и не признаваемых, — а статус бесспорной истины — со всего текста. И вот человек, для которого все, что претендует на роль истины, может быть устроено только так, обращается к научным теориям — любая из которых, как известно, в любой момент может быть опровергнута, или пересмотрена, или, что еще вероятнее, исправлена, дополнена, видоизменена. И там, где мы видим трудное, пошаговое, часто очень непрямое выяснение истины, он видит только зыбкость, преходящесть, релятивизм. Мол, у вас вместо Господа — мистер Дарвин, а вместо Книги Бытия — «Происхождение видов»? Отлично, но этот ваш Дарвин признавал наследование приобретенных признаков и даже придумал теорийку, как оно может происходить. Вы в это верите? Нет?! Значит, Дарвин мог ошибаться? Но откуда тогда вы знаете, что он не ошибался и в том, в чем вы ему верите?!
Именно из такого отношения к научным теориям вытекают претензии вроде «эволюционизм не дает объяснения наблюдаемому факту единства законов мира, и даже не поясняет, почему он вообще познаваем» (Даниил Сысоев) — регулярно высказываемые креационистами и столь же регулярно повергающие в недоумение их оппонентов: а почему, собственно, теория биологической эволюции должна объяснять познаваемость мира? («Потому что теория, пытающаяся заменить собой универсальную истину, сама должна быть как минимум столь же универсальной», — мог бы ответить им креационист, если бы дал себе труд отрефлексировать собственные познавательные установки.) Отсюда же происходит и распространенная в креационистских кругах легенда о «предсмертном покаянии» Дарвина, которая с рациональной точки зрения вообще лишена смысла: даже если бы такое покаяние в самом деле имело место — что бы это изменило?
Конечно, даже самый пылкий верующий знает, что кроме откровения есть еще и человеческие суждения, которые могут быть справедливыми относительно или частично. Но именно поэтому их статус заведомо ниже, и в тех случаях, когда они прямо противоречат откровению, ими можно просто пренебречь, сколько бы аргументов ни говорило в их пользу — ведь это всего лишь эфемерное, изменчивое человеческое знание. («Библия — не учебник биологии. Учебники могут меняться хоть каждый год, а Библия вечна и неизменна», — говорит активист креационистского движения в немецком документальном фильме «Genesis versus Darwin».) В конце концов любые ссылки на добытые наукой факты можно парировать рассуждением вроде того, которое высказал один из участников антиэволюционного арт-пикета: дескать, раз мир испорчен грехопадением, то и все научные приборы в нем показывают испорченные, не соответствующие истинной реальности результаты[9].
Креационизм религиозного толка, основанный на цельной, нерассуждающей вере, сегодня не только исповедуется большинством в лагере креационистов, но и является главной силой в распространении креационистских взглядов. Все общественные кампании за преподавание в школах IDT или против преподавания теории эволюции, подготовка «альтернативных учебников биологии» и прочих информационно-пропагандистских материалов, создание и поддержка креационистских интернет-ресурсов, организация конференций и т. д. ведутся именно силами религиозных креационистов[10].
Тем не менее только ими множество сторонников креационизма не исчерпывается. Креационистские взгляды нередко можно услышать и от людей, далеких от какой-либо церкви. Те специалисты (антропологи, эволюционисты и т. д.), которым приходится рассказывать о своей науке «непрофильной» аудитории, регулярно сталкиваются с вопросом (а то и с настоятельным утверждением): правда ли, что теория Дарвина давно опровергнута? Причем отрицательный ответ не столько разочаровывает слушателей, сколько обижает — словно бы им, таким интеллектуальным, предлагают довольствоваться той же самой ширпотребной теорией, которая известна любому быдлу.
Иными словами, креационизм для некоторой части образованного общества стал разновидностью «сакрального знания», дающего ощущение причастности к тайне и кругу посвященных. Сам феномен такого «знания» и его роль в обществе — тема, выходящая далеко за пределы данных заметок. Здесь же отметим, что, если это так, то предлагаемая многими обеспокоенными учеными стратегия противодействия креационизму — расширить раздел теории эволюции в средней школе, ввести преподавание ее основ в младших классах, обеспечить систематическую пропаганду эволюционных воззрений в средствах массовой информации и т. д. — приведет скорее к обратному эффекту: неотвратимость знакомства с научной картиной мира еще более понизит ее статус в глазах общества.
Впрочем, проверить этот тезис довольно трудно: претензии на интеллектуальную избранность крайне редко высказываются публично и, вероятно, зачастую даже не осознаются самими их носителями. Зато в значительной части образованного общества требованием хорошего тона стали идеи философов-постмодернистов: научная истина есть продукт соглашения. Раз так, то можно выбирать соглашение по своему вкусу — креационистское соглашение ничем не хуже научного. Приверженцы таких взглядов, как правило, избегают прямой солидаризации с креационизмом, но часто выказывают симпатию к нему либо подчеркивают равный статус креационизма и эволюционизма: мол, у каждой секты свои догматы.
История сыграла злую шутку с идеологией сциентизма и прогрессизма. Отвергая ссылки на авторитеты, эта идеология лишила себя возможности апеллировать к авторитету ученых и науки. Утверждая равноправие людей и недопустимость преследования за взгляды — проложила дорогу тезису о равноправии мнений[11]. А надежды на то, что образованный человек всегда сам сумеет отличить истину от заблуждения, мягко говоря, не оправдались.
Сказанное, разумеется, не означает, что попытки противостоять волне обскурантизма не нужны или заведомо обречены на поражение. Но уже ясно, что победить ее простым усилением пропаганды научного мировоззрения не получится.
[1] Подробные комментарии специалистов к высказываниям проф. Осипова можно найти на научно-популярном сайте «Антропогенез.ру» (http://antropogenez.ru/review/575/).
[2] Правда, канал ТВЦ однажды ухитрился-таки приобрести пропагандистский фильм американских креационистов и показать его встык к добротному сериалу производства Би-би-си, но этот случай, насколько мне известно, остался единственным.
[3] Прямое сравнение не представляется возможным, так как формулировки вопросов в разных странах сильно различались.
[4] Римско-католическая церковь никогда прямо не отрицала и не осуждала идею эволюционного развития органического мира. В 1950 году папа Пий XII в энциклике Humani Generis расценил представление о естественном происхождении человеческого тела как не противоречащее учению церкви. Позднее эта позиция была подтверждена и даже усилена Иоанном Павлом II и Бенедиктом XVI. Изложение теории эволюции входит в программу католических общеобразовательных школ.
[5] Многие критики современного креационизма замечали, что практически вся аргументация его сторонников направлена не на доказательство их собственных воззрений, а на опровержение эволюционизма. Обычно в этом видят некое полемическое лукавство, попытку подмены тезиса — ведь даже если бы эволюционизм в самом деле оказался сплошным заблуждением, это вовсе не означало бы автоматически справедливости креационизма. Автору же этих строк представляется, что у креационистов просто нет выбора: их «теория» концептуально пуста, из нее не следуют никакие содержательные выводы, которые можно было бы доказать или опровергнуть. А потому и доказывать ее можно только «рикошетом» — опровергая противостоящие ей концепции.
[6] Среди сторонников IDT весьма популярен так называемый фильтр Дембски — набор универсальных критериев, якобы позволяющих отличать объекты естественного происхождения от артефактов, созданных любым разумным агентом. Не вдаваясь ни в существо этих критериев, ни в то, насколько они операциональны, отметим лишь, что создатель «фильтра», американский философ и богослов Уильям Дембски, специально указывал: на основании этих критериев можно иногда утверждать, что оцениваемый объект не может быть естественным, но никогда нельзя утверждать, что он не может быть искусственным. Как легко видеть, это означает, что проверке (по Карлу Попперу — фальсификации) здесь подвергается именно гипотеза о естественном происхождении объекта, т. е. в интересующем нас случае — эволюционная.
[7] В 1860—1890-е годы сформировалась евгеника, приобретшая огромную популярность уже в ХХ веке. 1913 год стал годом рождения бихевиоризма, с самого начала заявившего, что цель научной психологии — управление поведением человека. О социальных «проектах» того времени как-то неловко и напоминать.
[8] На самом деле меняются не столько сами положения науки, сколько их отражения и истолкования в массовом сознании (вроде представления о том, что главная причина генетических мутаций — радиация), но даже образованный обыватель имеет дело в основном с ними, а не с собственно научными утверждениями.
[9] Отдавая должное остроумию автора этого рассуждения, нельзя, однако, не вспомнить: «…и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и, что ни судят они, все неправильно. И не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен». Пожалуй, Феклуша из «Грозы» могла бы сегодня прослыть оригинальным мыслителем-нонконформистом.
[10] При этом не обязательно христианских или вообще принадлежащих к традиционным религиям. Так, один из наиболее авторитетных в креационистских кругах трудов по «разоблачению» эволюционизма — книга «Запретная археология» — написана американскими кришнаитами Майклом Кремо и Ричардом Томсоном. Майкл Кремо также регулярно участвует в фильмах и телепрограммах о «неортодоксальной науке», выступает с публичными лекциями по всему миру и вообще ведет бурную «просветительскую» деятельность.
[11] Более подробно об этом говорил А. А. Зализняк в речи на церемонии вручения литературной премии Александра Солженицына (http://elementy.ru/lib/430463/430464).