Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2013
Шнирельман В. А. Русское родноверие: неоязычество и национализм в современной России. М.: Издательство ББИ, 2012. 302 с.
Для тех, кто еще ничего не слышал о Крокодиле-ящере, главном из древних божеств Северной Руси, или же об исконном славяно-арийском населении Палестины, книга Виктора Шнирельмана послужит отличным путеводителем по полной чудес вселенной русского неоязычества. Впрочем, один только дерзкий полет фантазии, традиционно отличающий создателей подобных «образов» и «концепций», разумеется, не мог бы побудить известного российского антрополога, археолога и этнолога взяться за перо. Уж больно трудная и неблагодарная это работа — описание происхождения и изложение доктрин современного русского родноверия, совокупности религиозных и в то же время политических движений, стремящихся возродить древние верования предков русского народа и таким способом добиться его процветания. Слишком уж много за последние двадцать лет создано и создается мелких организаций такого типа, слишком обильно творчество разномастных неоязыческих идеологов и «историков». Однако оставлять подобного рода пропаганду совсем без научного комментария — слишком большой риск. Поэтому Виктор Шнирельман пытается наметить основные этапы развития неоязычества в нашей стране и описать его общие идеологические тенденции. Большинство неоязычников почитают богов, которым, по их убеждению, предки русского народа поклонялись в дохристианские времена. Чаще всего речь в сочинениях неоязычников идет о древних ариях, чьими потомками они себя провозглашают, об их великом и героическом прошлом в ту эпоху, которую официальная наука считает дописьменной. Арийская история преподносится в этих опусах как бесконечная миграция и борьба с враждебными этносами. Расовая чистота предков при этом сохранялась, а культура оставалась неизменной, ну разве что немного ушла в тень после Крещения Руси. Поэтому ее возрождение считается вполне реальной задачей. Своим предкам родноверы приписывают множество достижений мировой цивилизации, среди которых можно встретить, например, написание Ветхого Завета и создание христианской религии. Это «исконно арийское» наследие якобы только впоследствии было присвоено злонамеренными семитами. Поэтому в сочинениях неоязычников порой встречается весьма оригинальная топонимика: «Опаленный стан» вместо «Палестины», или «Сиян-гора» вместо горы Сион. Некоторые родноверы даже провозглашают себя монотеистами, то есть сторонниками исконной арийской веры в единого Бога, очищенной от инородных примесей. Политические взгляды неоязычников по преимуществу антидемократические. Стремясь вернуться к арийским корням, они зачастую видят спасение России в общественной иерархии, подобной кастовой системе в Индии. Эти построения заставляют задуматься о том, к кому обращаются неоязыческие идеологи, верят ли сами в то, что пишут, или же рассматривают это как заведомо неадекватный, но необходимый для спасения России миф, предназначенный для политической обработки масс. Как показывает Шнирельман, неоязыческие доктрины не выдерживают научной критики, конфликтуют между собой и нередко даже внутренне противоречивы. Автор монографии весьма подробно исследует отличия родноверия от собственно традиционной культуры. Например, неоязычники вполне в духе современной цивилизации мыслят в категориях линейного времени, в то время как большая часть древних народов воспринимала время циклически. Неоязычники пользуются Интернетом и оперируют такими современными понятиями, как этнос или раса. Они обожествляют территорию государства, хотя, вообще говоря, увидеть ее можно разве что при помощи географической карты или фотографии, сделанной со спутника. А ведь как ни крути, надежных свидетельств о полетах древних ариев в космос у нас пока нет. Налицо также и необоснованная идеализация первобытной жизни, якобы протекавшей в гармонии с природой. Эта вариация мифа о золотом веке не учитывает ни воистину рабской зависимости человека от стихий, которая была характерна для первобытных обществ, ни перманентной междоусобицы, в которую, по мнению современных антропологов, были вовлечены все кровнородственные объединения древности. Казалось бы, объяснение того, что родноверы не замечают пропасти, которая отделяет их от подлинной архаики, лежит на поверхности. Дипломированных историков, этнографов, антропологов и генетиков среди неоязыческих «ученых» нет, зато, как выяснил дотошный Шнирельман, встречаются слесари и токари. Но только ли в невежестве дело? Ведь немало в этих кругах и людей с высшим техническим образованием. И в принципе, будь у них желание, они вполне могли бы овладеть, например, палеографией и прочими вспомогательными историческими дисциплинами. Значит, популярность творчества всевозможных самородков от науки обусловлена не умственной ленью или глубокой необразованностью. Это более или менее осознанный отказ от рационалистического мышления в отношении истории, при том что в других сферах оно в принципе не чуждо неоязычникам: например, в быту, на работе или даже в собственной узкоспециальной деятельности. Первой причиной разрыва с рационализмом Шнирельман считает потребность русского народа в новой идентичности, которая стала особенно острой после распада СССР. Почти насильственное приобщение к западному образу жизни, произошедшее в то время, многие граждане нашей страны восприняли как национальное поражение или даже вражескую оккупацию и колонизацию. Однако эта причина не единственная. Она тесно переплетена с другой, которую автор монографии назвал «атомизацией современного общества». И резкий переход от государственного поощрения коллективизма к частной собственности и предпринимательству сделал ее восприятие еще более острым. В сегодняшней жизни остро не хватает непосредственного человеческого контакта, который, по нашим представлениям, существовал в древности. Тогда и альтернативы ему, судя по всему, практически не было. Появление незнакомца было такой редкостью, что его вполне могли принять за божество или, наоборот, злого духа и забить по этому случаю камнями. В тоске по исконному единению Шнирельман видит один из скрытых, но наиболее сильных мотивов, толкающих людей в неоязыческие сообщества. Думается, она то и предопределила популярность самодеятельной «науки». Разум, чья основная функция — различать, не очень подходит для преодоления одиночества в большом городе. Неудивительно, что многие неоязыческие организации носят название «род». Правда, зачастую это аббревиатура, расшифровка которой взывает к той или иной актуальной политической задаче, требующей мобилизации: к примеру, «русское освободительное движение» или «российское общее дело». В новейшей истории родноверия Шнирельман выделяет три этапа. В начале 1990-х неоязычники попытались принять активное участие в борьбе за политическое будущее России. Через несколько лет к политическим задачам добавляются экологические и религиозные. Наконец, в нулевые годы неоязычники полностью сосредоточились на разработке догматики и обрядности, погрузились в реконструкцию исторических событий и литературное творчество. Сделали они это, правда, не по доброй воле, а под давлением власти, ужесточившей наказание за экстремизм. Что же представляет собой российское родноверие сегодня? Шнирельман подразделяет неоязычников на три группы. Первая — небольшие общины, которые живут в сельской местности и регулярно исполняют неоязыческие ритуалы и моления. Их численность редко превышает десять человек. Вторую группу составляют представители городской интеллигенции, которые живут обычной городской жизнью, но время от времени, чаще всего по языческим праздникам, собираются для проведения совместных языческих ритуалов. Наконец, существуют «идеологические язычники», для которых язычество — это прежде всего «научная» система «ведических» знаний. И именно эта группа самая многочисленная. Очевидно, что преодолеть пресловутую атомизацию общества неоязычеству так и не удалось, ведь собственно в общинах состоит ничтожное меньшинство родноверов. Значит, с терапевтическими задачами в масштабах страны родноверие справляется плохо, зато побочные действия этого «лекарства» выражены достаточно ярко. Во-первых, идеологические язычники порой оказываются замешанными в уличном насилии, терактах и вандализме, направленном против церквей и синагог. Во-вторых, неоязыческая картина мира успешно завоевывает умы при помощи… развлечений. «Исконно-посконная» арийская жизнь часто описывается в отечественном фэнтези. Соответствующая атрибутика и сюжеты даже проникают на телевидение: достаточно вспомнить популярный отечественный телесериал «Энигма». Воспитанию навыков критического мышления у россиян все это, разумеется, не способствует. Большинство родноверов — люди молодые, и именно их рассчитывает «перевербовать» Шнирельман с помощью своей книги. Автор надеется нейтрализовать деструктивный потенциал российского неоязычества, рассказав его предысторию. Начинает Шнирельман с основ, то есть с того, что в XX веке любой национализм, как бы ни подчеркивал собственную уникальность, а все равно до неприличия был похож на немецкий. Напоминает автор и о том, что российские роднове-ры далеко не первыми задались вопросом об «истинной национальности» Иисуса Христа. Увы, современной российской молодежи, к которой обращается Шнирельман, неведомо слишком многое. Ей не под силу усвоить даже школьный курс истории. Слишком многие молодые люди не знают, чем в действительности был СССР. Мало кто из них четко может объяснить различие между генсеком ЦК КПСС и президентом России, не говоря уже о том, чтобы разобраться в тонкостях взаимоотношений между «древними арийцами» и коммунистической партией. Между тем Шнирельман рассказывает о советской предыстории неоязычества вещи, поистине удивительные. Казалось бы, на арийском прошлом русского народа в те времена «специализировались» только белоэмигранты-антисоветчики — «открыватели» так называемой Велесовой книги. Однако как показывает Шнирельман, с 70-х годов прошлого века часть советской элиты всерьез рассматривала подобные конструкции в качестве идеологии, способной заменить коммунистическую. Пожалуй, только этим можно объяснить такое обилие в рядах движения выходцев из «кшатрийских каст», то есть всевозможных силовиков, или тот факт, что в 1990-е отдельные «брахманы» из неоязыческой организации «Венеды» одновременно были членами КПРФ. А как забыть генерал-майора космических войск К. П. Петрова (волхв Мирогор), бывшего заместителя начальника космодрома Байконур и заместителя начальника ЦУПа, который в начале 1990-х успешно совмещал службу в должности замначальника Военно-космической академии им. А. Ф. Можайского с руководством петербургской неоязыческой организацией «Мертвая вода»? По утверждению Шнирельмана, доктрины современного неоязычества полностью сформировались уже в бывшем СССР. К примеру, один из основателей отечественного неоязычества В. И. Скурлатов в 60-е годы прошлого века по заказу секретаря московского горкома комсомола написал «Устав нравов» для молодежи, в котором предлагал воспитывать воинский дух, учредить культ предков, а женщин, уличенных в сексуальных связях с иностранцами, подвергать насильственной стерилизации. Правда, порой таких идеологов ждала весьма незавидная судьба: их исключали из партии и даже насильственно отправляли в психиатрические лечебницы, как, например, В. Н. Емельянова, бывшего референта Н. С. Хрущева, автора книги «Десионизация» (1979), который был помещен в соответствующее учреждение по подозрению в убийстве жены и расчленении ее трупа. И тем не менее, показывает Шнирельман, с 50-х годов прошлого века советская власть создавала предпосылки для появления у неоязыческих авторов определенной аудитории. По плану советского руководства в целях атеистической пропаганды предполагалось возродить жизнелюбивые народные обычаи, подчеркивая их неоязыческую основу в пику традиционным монотеистическим религиям. В 60-е при различных структурах власти создавались советы по внедрению новых ритуалов, а в начале 1970-х Высшая профсоюзная школа начала подготовку методистов по курсу «Народные праздники и обряды». В результате в советский быт вошли праздники «Русская березка» и «Проводы зимы», был «возрожден» праздник «Купалы», совпавший в новой версии с летним солнцестоянием. Контролируя форму проведения соответствующих мероприятий, советские чиновники не могли, однако, управлять чувствами людей и их фантазией, удержать их от самостоятельного поиска новых интерпретаций. Еще один интересный советский сюжет, упомянутый Шнирельманом, — подготовка к 1500-летнему юбилею основания Киева. Глубинный смысл этого мероприятия заключался в том, чтобы отвлечь внимание от тысячелетия Крещения Руси. Однако это не только подстегнуло массовый интерес к «великому дохристианскому прошлому» славян, но и способствовало распространению довольно сомнительной с исторической точки зрения научно-популярной литературы о древнем славянском язычестве, на которую советские власти смотрели сквозь пальцы. На первый взгляд, «язычников» среди русских ничтожно мало: по данным атласа религий и национальностей Российской Федерации «Арена» (составлен на основе опросов, проведенных Фондом «Общественное мнение» за 2012 год) — всего 1,2 %. Однако крошечные неоязыческие общины, пусть и территориально разбросанные, существуют отнюдь не в безвоздушном пространстве. Скорее окружающую среду можно было бы назвать питательным бульоном для новых гибридов религии и национализма. Потенциальная аудитория подобных доктрин, думается, еще далеко не исчерпана. Около четверти русских верят в высшую силу, не относя себя к какой-либо конкретной конфессии, 41 % — православные. Среди представителей обеих этих групп вполне могут найтись сторонники национальной версии монотеизма, готовые, в частности, разделить веру в арийские корни христианства, которая нередко идет в комплекте с ксенофобией. Никто не мешает фантастам-«патриотам» описывать светлое языческое прошлое славяно-арийцев так, как они считают нужным, и, безусловно, научно-историческая версия проигрывает битву за читателя национально ориентированному фэнтези. К сожалению, во времена, когда школьное образование стремительно деградирует, для ликвидации рисков, связанных с продолжающимся распространением неоязыческого мировоззрения, одной, пусть и блистательной книги Виктора Шнирельмана явно недостаточно.