Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 5, 2012
Поселок городского типа (пгт) Мишелевка расположен в Усольском районе Ир-кутской области. Численность населения поселка 7,8 тыс. человек[2]. Расстояние до райцентра Усолья-Сибирского —
Градообразующее предприятие поселка — Хайтинский фарфоровый за-вод, работавший с 60-х годов XIX века, — в начале 1990-х годов стал постепенно останавливать производство. В 1990—1994 годах завод работал лишь частично. С 1993 года началась продажа оборудования. За 1995—2006 годы весь персонал, кроме части административного аппарата, был уволен. Более 3000 человек оста-лись без работы.
Реальный уровень безработицы в поселке в 2007 году превысил 50 % экономи-чески активного населения[3]. На сегодняшний день, по словам экспертов, ситуа-ция остается неизменной. По причине специфичности профессий и транспорт-ной удаленности Мишелевки каналов горизонтальной миграции для ее жителей практически нет.
Пгт — специфически советский тип поселения, изобретенный для реализа-ции господствовавшей модели экстенсивной модернизации. Как правило, он возникал вокруг создававшегося (или модернизировавшегося, как в Мишелевке) промышленного предприятия, расположенного вне крупного города, на которое рекрутировались рабочие со всего Советского Союза.
Основными признаками пгт были единственное поселкообразующее пред-приятие или производство и отдаленность от города[4]. В пгт, как правило, со-вмещались индустриальное производство и сельские бытовые условия. Жители пгт — главным образом рабочие поселкообразующего предприятия — не зани-мались сельским хозяйством, хотя и жили в сельской местности. Этому было несколько причин. Во-первых, основная трудовая деятельность была связана с заводом, то есть от городских рабочих жителей пгт отличал не род деятель-ности, а место поселения. Во-вторых, у поселковых жителей, проживавших не в благоустроенных, а в частных домах, приусадебный участок был небольшим (четыре-шесть соток).
После остановки Хайтинского завода поселок, по сути, пережил деинду-стриализацию. Это вызвало множество изменений социального характера, часть из которых проявилась только с течением времени[5]. Одно из таких изме-нений — это изменение временного ритма поселка[6] и формирование особого, «вневременного» образа жизни, именно этому изменению и посвящена наша статья.
Разрушение жизненного мира[7] и утрата навыков планирования
Ностальгические воспоминания о прошлом жителей Мишелевки нередко начи-наются с упоминания об утреннем заводском гудке. Гудок был сигналом к началу дня, который строился по определенному порядку, неизменному в течение дол-гих лет. Просыпаясь по гудку, большинство жителей поселка шли на работу, то есть на завод, отмечались на проходной и занимали свое рабочее место. Вечером, опять по гудку, они уходили с работы.
Завод определял ход времени, задавал ритм жизни, из которого практически невозможно было выпасть[8]. Если кто-нибудь все же выпадал из этого ритма, его очень быстро «возвращали». Когда кого-то из рабочих не было на рабочем месте, через несколько дней к нему домой обязательно заходил участковый, чтобы осве-домиться, в чем дело. Визиты участкового одна из информанток описывала как пример заботы завода о своих рабочих, внимания к их проблемам и оценивала как необходимую в такой ситуации помощь.
Регламентация повседневности заводом сегодня воспринимается большин-ством информантов как необходимая для жизни поселка. Говоря о заводе, они используют такие глаголы, как «обеспечивал», «заботился», «выстраивал». Завод обеспечивал работой, выстраивал жизнь и заботился обо всех своих составляю-щих — о каждом, даже не очень хорошем, «выпивающем» рабочем.
Связь между заводом и поселком обеспечивала общее время поселка, а также его наполнение, как механическое, так и смысловое (когда нужно было вставать рано, идти на работу и т. д.):
«Когда был завод, гудки будили людей, это стимулом было каким-то в жизни. Гудок прогудел, гудок прогудел… Это даже маркой, лицом поселка было. Работающий завод, гудки, <…> по всему поселку разносились. А сейчас <…>пьянство и безработица».
После закрытия завода исчезла не только постоянная работа, но и регла-ментация жизненного мира[9]. Исчез единый, общий для всего поселка ритм вре-мени, трансформировались повседневность[10] и привычный образ жизни. Так, сегодня утро начинается у каждого в свой час. Час этот, как правило, не ран-ний, поскольку после закрытия завода у большинства жителей нет постоянной работы.
Мишелевка была «постоянным» пгт. Производство не было связано с ре-сурсами, которые (как, например, лес в лесных ресурсных поселках) могли быть более или менее быстро исчерпаны. Люди, приезжавшие в поселок на работу, знали, что могут остаться в нем на всю жизнь[11]. Перспектива пожиз-ненной занятости позволяла работникам завода ориентироваться во времени и рассчитывать на достижение долгосрочных целей. С закрытием завода на-выки планирования, то есть обращения с будущим временем[12], в Мишелевке постепенно утрачиваются.
В отсутствие постоянного места занятости, при общей неопределенности, с нехваткой самого разного рода ресурсов — от материальных до образователь-ных — возможным остается только краткосрочное планирование. И даже такое планирование постепенно становится для жителей поселка ненужным.
Во времена работы завода занятие сельским хозяйством не было распростра-нено в Мишелевке, как, впрочем, и в других в пгт. Однако логично предположить, что после закрытия завода сельская составляющая пгт должна была бы актуали-зироваться. Занятие сельским хозяйством могло бы стать одним из основных ис-точников пропитания для жителей поселка. Однако этого не произошло.
Местный священник, которого недавно перевели в поселок, отмечает:
«Зна-ете, я когда приехал сюда в первый раз, я сильно отличал этот поселок от деревни. Даже вот в Хайту приезжаешь, там навозом пахнет, где-то там рев поросенка деревенская жизнь. Здесь этого нет. <…> Чисто по-городскому мышление. Дере-венские вот — «ну нету денег, ладно, я поросят, гусей, уток выращу». Здесь вон пруд какой! А гусей никто не держит, а они ведь сами могут расти».
Сельское хозяйство требует жесткого переструктурирования времени, к чему большинство жителей неспособны. Зачастую те люди, которые имеют постоян-ный доход, имеют и хозяйство — огород. Большинство, однако, не имеющее по-стоянного дохода, не имеют и огорода, или же земля обрабатывается минималь-но. Сбор грибов и ягод, ловля рыбы несколько более востребованы, поскольку не предполагают постоянной занятости. Однако и этим занимаются в основном старики — найденные и собранные продукты тоже нужно перерабатывать, что требует времени и усилий.
Одна из наших безработных информанток на вопрос о том, не пробовала ли она в качестве дополнительного заработка помогать кому-нибудь по хозяйству, объясни-ла, что она не успевает обрабатывать свой огород. В огороде рос только картофель:
В.: Ты без работы, да? Давно без работы уже?
О.: Три года уже. <…>
В.: А какие-то дополнительные заработки, к примеру, можно же здесь, помогать копать кому-то?
О.: Ой, у меня вон своя картошка, кто бы помог мне выкопать! Я нынче сама огребала, сама полола, сама садила! Ну, дочка с города приехала, помогла посадить.
Подсобные хозяйства и «собирательство» для жителей поселка не являются значимыми источниками продуктов питания. Еду покупают в магазинах. Самый востребованный рацион весьма необычен для традиционного городского пред-ставления о безработном поселке: различные полуфабрикаты (от лапши быстро-го приготовления до котлет) и выпечка. Когда есть деньги, люди покупают и го-товят в основном полуфабрикаты, если денег нет, просто варят картошку.
Понятие «растягивания» зарплаты у большинства жителей поселка нет. Не принято покупать мясные продукты понемногу, чтобы хватило до следующей зарплаты или получки. Деньги тратятся практически сразу, и за неделей питания пельменями и котлетами следуют три, когда на столе только картошка. Заготовки овощей и фруктов и приготовление более сложной еды, чем каша или картошка, распространены мало.
Многие называют любимым блюдом лапшу быстрого приготовления с жа-реными куриными окорочками:
В.: А холодильник есть?
О.: Нет холодильника, зачем он нужен?
В.: Ну, зимой-то нормально, а летом?
О.: А летом тут магазин рядом. Я пойду, возьму на один раз, мы сварим. А иногда и вообще не надо, лапшу запарим и поедим.
Навыки планирования у жителей поселка были связаны с постоянным дохо-дом, который приносила работа на заводе. В частности это касалось и тех трат, ко-торые были связаны с питанием. Сейчас, когда деньги появляются только время от времени, жители не планируют ничего. В отсутствие постоянного дохода любое планирование представляется излишним: если непонятно, когда деньги появятся в следующий раз, то какой смысл в их экономии?
Поколения и их навыки обращения со временем
Когда работал завод, в общий поток времени были вписаны все поколения, и каж-дому поколению принадлежал свой фрагмент времени и пространства. Сегодня общего времени поселка, в котором у каждого поколения было свое место, боль-ше нет. Время стало предметом конкуренции.
Одно из новых явлений в жизни поселка — это война между молодежью и пенсионерками за право посидеть на лавочке у дома или подъезда. Раньше это было просто невозможно, поскольку большая часть молодежи трудоспособного возраста работала на заводе. Сейчас, проходя по поселку, можно стать свидетелем экспрессивных диалогов между молодежью, сидящей на лавочках, и бабушками, вытесненными со своего традиционного места:
«…вот они, пожалуйста, они вот на лавочках с утра до ночи с такими вот большими бутьлями пива сидят, и это все ихнее развлечение, все ихнее удовольствие в жизни».
У каждого поколения теперь свои способы обращения со временем. Старики, в отличие от большинства работоспособных жителей поселка, способны к струк-турированию времени. К примеру, только они занимаются огородом и активно запасают продукты на зиму:
О.: У меня холодильник — и хвастаться не буду, но все у меня есть — и картошка тут, и мясо, и котлеты, и хлеб, и огурчики, и все.
В.: Вам пенсии так хватает?
О.: Хватает, еще и внучат угощаю! Хватает, потому что я никогда же не пила, никогда не гуляла, рюмочки никогда, за 84 года своих — люди-то всякие…
Молодые девушки не интересуются домашним хозяйством и, как правило, не умеют готовить. Их матери просто не считают нужным это делать. Логика их рас-суждений такова: если есть готовые котлеты, то зачем тратить время:
«С пирожка-ми и булочками-то я и не люблю возиться. Долго это все, мне проще пойти за 4рубля и купить. Деньги отдала и все».
Старики с осуждением относятся и к первым, и ко вторым. Разницу между поколениями можно проследить и на примере отношения к одежде. Старшая женщина (пятьдесят лет, высшее образование, врач, разведе-на, имеет совершеннолетнего сына):
«Подруга меня зовет — приезжай, я тебя по-ложу в больницу, обследоваться с ног до головы — я уже много лет не обследовалась. И конечно, надо бы — и глаза проверить, и зубы подлечить. А я думаю — одену я по-хожую на стежонку куртку, старые сапоги и поеду в город — я комплексую в этом отношении».
Младшая женщина (двадцать пять лет, среднее образование, не замужем, имеет полуторагодовалую дочь, живет с матерью, постоянной работы не имеет, временно работает техничкой):
«…А я вообще — в чем есть, то и одела. <… > Ну, мне одевать-то нечего. Зимой в брюках да в колготках, в кофте старой, ей лет, наверное, пять уже. Летом юбку одену, трико одену и пойду. А что одеваться ?Все свои, все мишелевские — все видят, как я хожу. <…> Как человек одет, это не име-ет значения».
Почему так по-разному выстраиваются бытовые предпочтения у разных по-колений поселка? Возможно, ответ на этот вопрос связан с разным историче-ским опытом жителей поселка. У старшего поколения помимо жизни при заво-де есть опыт Великой Отечественной войны. Можно предположить, что именно благодаря ему старики гораздо легче перенесли закрытие завода. И именно поэтому их образ жизни сегодня так отличается от образа жизни большинства жителей поселка.
Для представителей среднего поколения жизнь при заводе была единственной исторической реальностью. Завод обеспечивал их работой и создавал повседнев-ный временной ритм. Они были приспособлены к этому миру, знали его правила и лазейки, умели жить в его повседневности и следовать ходу его времени. Пред-ставители этого поколения идеально подходили для жизни в пгт. Закрытие завода стало для них жизненной катастрофой. В отличие от стариков у них не было опыта жизни вне завода, который бы позволил научиться самостоятельно структуриро-вать время.
Молодое поколение, не заставшее «золотого века» поселка, имеет о нем лишь смутные представления. У этого поколения нет навыков планирования времени. Перед их глазами разворачивалась жизнь их родителей, которые жили сегодняш-ним днем. Соответственно у них просто не было возможности увидеть что-то другое. Из Мишелевки дети выезжают очень редко, а в Мишелевку практически никто не приезжает, не считая выселенных из своих городских квартир за долги «переселенцев».
У родителей нет возможности давать детям деньги на карманные расходы, и редко кто из них держал в руках купюру больше пятисот рублей. Из-за отсут-ствия опыта крупных трат молодые люди не представляют, как и на что тратить деньги. Вопросы о том, сколько денег им было бы нужно на самостоятельную жизнь, как правило, ставят молодое поколение в тупик.
Все значимые решения, связанные с далеко идущими планами и деньгами, принимаются взрослыми членами семьи (теми, кто иногда зарабатывает деньги). У молодого поколения практически отсутствуют простые представления о реаль-ной стоимости продуктов:
«Да мне бы и полторы тысячи хватило бы, я же иждивен-ка /смеется/, сильно продуктов-то не беру, все мама с бабушкой. <…> А если так до-мой брать продукты, то тысячи две-то с половиной точно надо. Хочется кушать-то хорошо, мне ей /ребенку/ и молоко надо давать, и одевать ребенка, и самой одеться помаленьку».
Информантка считает, что две с половиной тысячи было бы доста-точно на питание (причем «хорошее») и одежду ей и ее ребенку. При этом в ее представлении «хорошо кушать» — эти питаться полуфабрикатами, к примеру пельменями. (Килограмм самых дешевых пельменей в поселковом магазине в это время стоил около ста рублей.)
Те деньги, которые у них иногда оказываются в руках, молодые люди в основ-ном тратят на мобильные телефоны и алкоголь. Мобильные телефоны часто ме-няют — покупают новые модели, притом что денег на них, как правило, не кладут.
Мобильный телефон рассматривается молодежью в поселке как знак социального престижа, в отличие от одежды, на которую обращают не слишком много внима-ния.
В.: То есть ты в основном эти полторы тысячи в основном на что тратила? Одежда?
О.: Нет, я их не знаю, куда тратила. Вот первый раз получила я три шесть-сот, там сразу же за два месяца дали. У бабушки юбилей бьл, я, наверное, тысячи пол-торы только дала на бабушке юбилей. По мелочам вышло так. Телефон купила себе за две семьсот.
То, что молодое поколение не имеет практически никаких навыков денежно-го планирования, их родители считают нормальным. Такое восприятие возникло скорее всего в начале девяностых годов, когда большинство социальных связей в поселке ослабло. В это время проще было выжить большой семьей. Старики переезжали к детям, их пенсия часто становилась единственным источником до-хода для всех; кроме того, старики могли помочь по хозяйству. Постепенно боль-шая семья стала нормой. Дети, даже вырастая и обзаведясь собственными детьми, продолжают жить с родителями, дедушками и бабушками. Им просто не нужно уметь обращаться с деньгами.
Для молодого поколения все же существуют события, которые оно восприни-мает как часть своего будущего и как нечто, прерывающее обычный ход жизни. Для девушек такое событие — беременность, для юношей — армия.
Многодетная семья типична для поселка. Контрацептивные практики не вос-требованы; презервативы для безработных довольно дороги. Аборты не делает практически никто, поскольку для аборта нужны деньги (собирать справки на со-циальный аборт слишком долго и хлопотно), время и информация (в поселке нет гинеколога). Наконец, для того чтобы решиться на аборт, нужно иметь какие-то планы (связанные с будущей работой, которой ребенок может помещать, или отъ-ездом из поселка).
Для рождения ребенка не нужно принимать каких-либо решений и действий, оно — часть нормального поселкового течения жизни:
О.: Она школу закончила, девятый класс закончила и сразу родила. Учиться она не хочет ехать никуда. <…> И все надо, все надо, и все хочется, а делать-то она ничего не хочет.
В.: А кто опла-чивает все ее эти прихоти? Мама ей дает?
О.: Так мама не работает. Видишь, у них бабушка-то живая еще вот эта, мать-то ее, которой девяносто лет-то, пенсию-то она получает. Вот они на ее пенсию живут.
Рождение первого ребенка практически лишает молодую женщину мобиль-ности и закрепляет в поселковом сообществе:
В 2006 родила и теперь сижу, во-жусь.
В.: А что рожала?
О.: А что? Захотелось родить.
В.: А мама против не была?
О.: Нет. Сама что-то захотела. <…> Мама сказала — ничего, вывезем. Мне тетка даже с мамой говорили — даже не вздумай аборт, говорят, делать, а я даже и не со-биралась.
Юноши, за немногими исключениями, стремятся попасть в армию. Ар-мия — это шанс покинуть поселок, для получения которого, опять же, не тре-буется никаких усилий. В армии можно получить профессию, приобрести по-лезные знакомства и увидеть другую, непоселковую жизнь. Невозможность пойти в армию, связанная со слабым здоровьем, время от времени становится поводом для самоубийства. Благодаря армии у молодых мужчин в поселке се-годня значительно больше возможностей, чем у женщин. (В отличие, кстати, от их отцов, которые, когда закрылся завод, оказались в менее выгодном поло-жении, чем женщины, все-таки имевшие шанс найти какую-то работу в самом поселке.)
Среднее поколение, для которого уже не значимо то, что еще может изменить жизнь молодежи, надеется только на «чудо»:
Вообще, знаете, надежда только на чудо. На чудо, что какое-то чудо произойдет — или, может быть, правительство поменяется, или президент. А так — если дальше так жить — очень страшно.
Эта норма транслируется младшему поколению, не заставшему «золотого века» поселка.
Жизнь в Мишелевке не осознается как процесс, которым можно самостоятель-но управлять. Жизненную логику когда-то задавал завод, теперь его нет, и жизнь определяется простыми бытовыми нуждами: нужно что-то есть, покупать новую одежду, рожать и воспитывать детей. Единственное «чудо», способное разрушить эту логику, которое без труда представляют жители поселка, — это открытие завода. Молодые люди, которые связывают «чудо» и с возможностью уехать, сами не прилагают к этому никаких усилий.
Работа: представления и отношение
Закрытие завода и исчезновение общего поселкового времени изменили пред-ставления жителей о том, какой должна быть настоящая работа и что такое мно-го работать. Сегодня лишь малое число жителей поселка ищут себе работу за его пределами, предпочитая временные приработки.
Жители Мишелевки, которые успели поработать на фарфоровом заводе, счи-тают, что за пределами поселка работа «ненастоящая». Это не та работа, которая была создана специально для них и для которой были созданы они сами. Только работа на заводе в отличие от сегодняшних временных приработок была «на всю жизнь». Такая работа позволяла планировать жизнь, давала возможность думать о будущем. Надеждой на выздоровление «кормильца» сопровождалось все много-летнее умирание завода. Поиск рабочего места за пределами поселка редко кем рассматривался как новая жизненная стратегия.
Предлагаемая постоянная работа за пределами поселка всегда связана с тра-диционно мужскими сферами занятости. Добираться до места работы приходится на автобусе или маршрутке, что для большинства местных жителей дорого[13].
Работа вне поселка оценивается как очень тяжелая, требующая переструкту-рирования образа жизни:
Если работать на пилораме, туда надо ездить каждый день.
В.: Но там платят, наверное, больше, нет?
О.: Где, на пилораме? Ну да, но ведь там нужно ездить пять раз в неделю. Ну не тот он человек, чтобы рваться вот так вот. <…> Он работал бы по своей специальности там, но это же каждый день надо к 9-ти, и только в 7 часов тебя повезут с работы.
Стабильная зарплата кажется недостаточным основанием для изменения уже привычного образа жизни. Дополнительный доход не настолько высок, чтобы обеспечить значительное улучшение уровня жизни, а копить деньги в поселке не принято.
Жители не верят в постоянство работы за пределами поселка. К этому есть основания. Часть предприятий действительно закрывается. Некоторых рабочих увольняют за алкоголизм. Во времена завода, если рабочий не выходил на работу из-за употребления алкоголя раз в месяц, то это, как правило, не рассматривалось начальством как повод для увольнения. Устроившись работать на частное пред-приятие, бывшие советские рабочие столкнулись с другим отношением работода-телей к употреблению сотрудниками алкоголя.
Затянувшаяся безработица оказалась ловушкой, закрепила боязнь перед выбором, перед рисками, с которыми связаны изменения, и перед необходи-мостью жизненных усилий:
Завод развалили. Сейчас чтобы, говорят, сделать фарфоровый завод — его не сделаешь.<…>. И опять же кто пойдет работать? Может, и пойдет кто-то работать, но работать-то люди разучились, не хо-тят, желанья нет. Вот посмотришь, нет-нет да и какие-то объявления: нужны плотники, нужны шоферы, куда-то на пилораму какие-то работники, может, кто идет, а кто не идет.
С тенденцией «выпадения» из рабочего ритма сочетается неготовность к ин-тенсивному труду. Тяжелой считается, например, работа санитарки, которая ра-ботает полный рабочий день, а потом два отдыхает. О такой работе вспоминают как о выматывающей. О сборе урожая картофеля (вчетвером на пяти сотках) гово-рят как о деле, которое отнимает очень много сил.
Небольшой ремонт воспринимается как занятие, для которого нужно долго выкраивать время. Молодая безработная женщина так рассказывает о покраске стен в двух комнатах:
В.: Ты еще долго же собираешься в этом доме жить, до холо-дов, что собираешься делать тут, по дому? Что планируешь?
О.:… да я уже ничего, наверное, не планирую, вот планирую вот это вот все отскоблить и все, если полу-чится, вот здесь еще покрасить. Еще планирую, если получится, стены покрасить, если будут время и деньги.
Трансформация представлений о работе вызвала и трансформацию пред-ставлений о свободном времени. Категория «свободного времени» непонятна безработным — если судить по интервью, его у них просто нет. Те, у кого во время интервью была временная работа, говорили, что она отнимает у них все свободное время, те, кто не работал, говорили то же самое про дом и огород:
О.: Ну-у //пауза// свободное время? А кого у нас гулять-то? Так… телевизор вон, я вообще…старюсь лучше дома делать.
В.: То есть, нет его особо, времени-то?
О.: А какое оно время-то? Хоть и в огороде вон лазишь помаленьку. <… > Ну вот раньше-то говорю, мы вот раньше… это… в заводе у нас суббота-воскресенье вы-ходные были. Старались это… на природу выехать, потому что раньше там квар-тиры эти… не грабили, не чистили… ни наркоманов этих. И оставляли, и отды-хать ездили, просто чисто отдохнуть, раньше…
Недостающая масса и классовая память
Для того чтобы разобраться в причинах, которые породили тот образ жизни, ко-торый мы сегодня наблюдаем в поселке, мы обратились к идеям двух социальных теоретиков — Бруно Латура и Мориса Хальбвакса, — поскольку предметом тео-ретического интереса обоих были, в частности, отношения человека и вещи как части социального мира.
Роль Хайтинского завода в Мишелевке не ограничивалась простым обеспече-нием жителей работой. Конечно, завод явление механическое, однако еще Эмиль Дюркгейм говорил о том, что общество составляют не только индивиды:
«Строго говоря, общество включает также и вещи»[14].
Эту линию размышлений Дюркгейма в современной социологии продолжил Латур, часть теоретических построений которого связана с исследованием вещи как «недостающей массы» в социологии и роли вещей в социальном мире[15].
В качестве актантов[16] социальной сети по Латуру могут выступать как «жи-вые», так и «не-живые» существа[17]. При этом социальная сеть может иметь до-статочно сложную многоуровневую архитектуру. Например, актантом может быть как рабочий, так и станок, с которым он работает. Актантами могут быть и завод с поселком.
Симбиоз завода и поселка, разрушение которого привело к утрате общего ритма времени, может быть рассмотрен как одна из иллюстраций к концепции Латура. Завод обеспечивал жителей поселка рабочими местами и возможностью учебы (при заводе был техникум), жильем и квалифицированным медицинским обслуживанием. Но помимо всего этого завод — как актант в социальной сети — задавал ритм жизни сообщества. В каком-то смысле завод производил не только фарфоровую посуду, но и время. Исчезновение «механического» актанта — заво-да — разрушило всю социальную сеть.
Вторая теоретическая рамка, к которой мы прибегли, — концепция социаль-ной памяти Мориса Хальбвакса. В своей классической работе «Социальные рам-ки памяти»[18] он писал о том, что рабочие являются угнетенным классом не толь-ко из-за экономических условий (как полагал Карл Маркс), но и из-за того, что они в отличие от других социальных классов лишены социальной памяти. Однако один из ведущих лейтмотивов наших интервью с бывшими заводскими рабочи-ми — это их память о заводе, о его былой мощи.
Историей Хайтинского завода жители Мишелевки гордятся, хотя и не зна-комы с ее деталями. Практически в каждой семье есть бывший работник завода.
Старики вспоминают о времени расцвета завода с гордостью. Среднее поколение, вспоминая о работе на заводе, легитимирует свой сегодняшний образ жизни. Мо-лодежь транслирует обрывки самых разных сведений о заводе, заполняя возни-кающие в беседе с посторонним поселку человеком пустоты и показывая, что им тоже есть чем гордиться. Память о заводе — единственное, что все еще связывает всех жителей поселка.
Работники Хайтинского завода, а это большинство жителей Мишелевки, — рабочие. Рабочий класс, по Хальбваксу, — пример чисто технической деятельно-сти: исполняя свою социальную функцию, он имеет дело только с механическими объектами. Этот класс изъят из социальных межличностных отношений, замкнут на механическом мире. Он не имеет возможности развиваться, обогащаясь по-средством общения с другими социальными классами. Как отмечал Хальбвакс:
«Привычки мышления или немышления, вызываемые соприкосновением исключитель-но с материей, частично выплескиваются в ту зону общества, где живет рабочий, выходящий из цеха»[19].
Рабочий класс, по Хальбваксу, лишен классовой памяти, то есть характе-ризуется особой формой культурного исключения. То, что господствующие классы лишают рабочего классовой памяти, не менее важно, чем то, что ра-бочий класс подвергается материальной эксплуатации. Принуждение исключительно и только к техническому труду исключает рабочих из общественной жизни. У рабочих нет возможности вступать в социальные отношения, и эти отношения становятся для них вторичными, производными от отношений с вещами.
Многие жители поселка отмечают, что после закрытия завода жители стали относиться друг к другу равнодушно-недружелюбно, практически перестали об-щаться. Владельцы частных домов со временем просто перестали здороваться друг с другом. Общаются между собой только подростки (в основном мальчики с три-надцати лет до призывного возраста) и пожилые женщины.
С закрытием завода жителям стало негде друг с другом встречаться и не о чем разговаривать. Раньше, по словам одной из информанток, встречались на заводе, болтали в обеденный перерыв. Межличностные отношения были крепко связа-ны с «механическими». Общее пространство пропало вместе с общим временем, а вместе с ними исчезли характерные для поселка социальные связи. Сейчас са-мой сплоченной общностью в поселке выглядят алкоголики (только у них есть по-вод для того, чтобы встречаться; к тому же в этих отношениях первичной является «вещь»).
Как показывает опыт Мишелевки, коллективная память у рабочих есть. Однако в отличие от памяти других социальных классов она связана не с ме-стом рабочих в истории и не с их положительным или отрицательным обще-ственным образом. Память рабочих это, строго говоря, не память о рабочих. Это память о заводе.
Рабочие как социальный класс не могут работать с этой памятью, как это сде-лали, например, буржуа, включив в свою классовую память часть памяти дворян-ства. Эта память принадлежит не только им, но также и заводу, и без его «недо-стающей массы» они не властны что-либо с ней сделать. Все что им остается, это хранить эту память, поскольку память — это единственное место, где они все еще социальный класс[20].
Закрытие завода в долгосрочной перспективе оказалось чревато для посел-ка не только типовыми последствиями (безработица, преступность, алкоголизм и т. д.), но и потерей общего времени, которое создавал завод. Исчезновение об-щего времени стало фатальным для жителей поселка. Вместе с ним, в сущности, исчез и сам поселок как особый жизненный мир и социальная общность. Ему на смену пришел новый образ жизни, главным элементом которого стала утрата уни-фицированной временной перспективы, «безвременье».
