Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 5, 2012
Предлагаемые ниже соображения основаны на общеизвестных фактах. На новизну не может претендовать и их интерпретация. Единственное, что мы попытались сделать в этих заметках — придать социологический статус расхожим суждениям и наблюдениям, которые обычно называют бытовыми. В таком упражнении мы ви-дим важный смысл. Общество наше во многих сферах, в том числе образования и мо-бильности, функционирует одним образом, а официально — на языке управления, на языке власти — утверждает о себе иное. В таких условиях управление не может быть эффективным. Язык социологии, как мы полагаем, способен выступить посред-ником между языком жизни и языком управления.
В России, как и во многих других странах, получение образования всегда было для одних целью, для других — средством. Мы будем говорить об образовании как средстве повышения статуса, то есть средстве социальной мобильности. Стоит различать, однако, типы мобильности, которые подобное средство обеспечивает.
В обществах нового и новейшего времени протекает «нормальный» социализационный процесс массового характера. Получение определенного образова-ния позволяет поколениям занять предназначенные им в данном общественном устройстве социальные позиции. Каждый шаг на образовательном пути тогда приобретает значение статусного продвижения — индивидуального и коллектив-ного. В нашей социальной практике образовательный процесс — поскольку он существенным образом связан с движением социального времени — оказывается сплетенным с другим процессом приобретения статуса, взрослением.
Образование построено как достижительный и соревновательный процесс. Достижительность выражается уже в том, что посредством перманентных прове-рок и оценок результатов учащихся их непрерывно ранжируют. Микромобиль-ность — повышение или понижение статуса в соответствии с полученной оцен-кой — встроена в образовательный процесс как важнейшее внешнее условие образования.
Этот процесс предполагает также коллективное продвижение по шкале ста-тусов вверх. В таком смысле образование является не достижительным, а прескриптивным. Таким же, как и само социальное существование во времени. Со-циализация обозначает и предполагает повышение статуса в силу самого факта существования человеческого существа во времени. Возраст — это обозначение приписанного статуса, который индивид имеет право и обязан занять на каждом отрезке своей жизни, то есть своего социального существования. Процесс взрос-ления человека протекает не по его воле и не в результате его действий, но ввиду присутствия индивида в едином социальном времени данного социума. Образо-вание, став всеобщим, соединилось с этим процессом и приобрело новую функ-цию — сделалось его формой. Отсюда два весьма важных для дальнейших рас-суждений следствия.
Образование дает возможность индивиду за счет личных усилий или качеств приобрести статус более высокий, нежели у других участников образовательно-го процесса, осуществить вертикальную мобильность достижительного типа. Но образование в силу упомянутой сращенности с процессом смены возрастных аскриптивных статусов перемещает индивидов по статусной шкале и независимо от их воли и качеств. Само участие в образовательном процессе (ибо он становится главной, хотя и не единственной формой социального существования человека) помещает его (при каждом переходе со ступени на ступень) вместе с ровесниками на более высокую статусную позицию.
Сегодняшнее образование сложилось из двух компонент. Первая — это клас-сическая форма советской образовательной системы. Вторая — наполняющее эту форму постсоветское содержание.
Начало 1990-х ознаменовалось чередой социально-политических преобразо-ваний и кризисов (российские граждане предпочитают вспоминать не первые, а только вторые). Часть преобразований была вызвана кризисами, часть кризи-сов была вызвана преобразованиями. Так или иначе, произошли две важнейшие перемены. Одну можно назвать вынужденным переходом в постиндустриальную эпоху. В стране закрылись сотни, если не тысячи крупных (государственных) про-мышленных предприятий. Остановилось строительство. Рухнула государственная система снабжения и торговли. В тяжелый кризис вошло коммунальное хозяй-ство, другие системы оказания услуг населению. Наряду с этим граждане впер-вые получили возможность заниматься предпринимательством. Сначала частный сектор устремился в розничную и мелкооптовую торговлю, а далее стал распро-страняться в сферу услуг, то есть туда, где требовались наименьшие стартовые вложения и где быстрее всего оборачивались деньги. Имевшиеся средства вкла-дывались в товар и в рабочую силу. Степень механизации и энерговооруженность такой торговли, такого сервиса были минимальными. Там преобладали простые виды труда. В силу этого народившаяся сервисная экономика оказалась чрез-вычайно трудозатратной, требовавшей множества рабочих мест, благодаря чему кризисы сопровождались сравнительно невысоким уровнем безработицы[1]. Фор-мально можно сказать, что Россия, как и до нее наиболее развитые страны, вошла в постиндустриальную эпоху — в ней основная часть занятых также перемести-лась в сферу услуг. Однако российский путь к этому был совсем не таким, как у стран-лидеров, которые стали выводить производство за границу в менее раз-витые регионы, а своих работников использовать в сфере высокотехнологичных услуг. Россия в значительной мере свернула на путь третьего мира, где мелкий и мельчайший торговый и обслуживающий бизнес — занятие значительной доли активного населения.
Низкий технологический уровень сервисов разного рода позволял использо-вать рабочую силу, не имевшую специальной (профессиональной) подготовки. Обучения на рабочих местах, коротких курсов и тренингов было, в общем, до-статочно. Вопрос в том, какое базовое образование для этого требовалось? Есте-ственным кажется ответ — среднее общее. Но он неправильный. Выпускники школ, которые пробовали сразу найти работу, убеждались, что их нигде особо не ждут. Исключением являлась торговая сеть. Бурное ее развитие в форматах рынков и ларьков открыло возможности для тех, кого вообще никуда не брали.
Другим исключением были сельхозпредприятия. Но в смысле оплаты и особенно перспектив мобильности они были совершенно непривлекательны.
Что касается открывавшихся тогда магазинов и иных учреждений обслужи-вания более высокого уровня, то в условиях ограниченного выбора на рабочие места в них предъявили спрос в том числе люди с дипломами. Это обстоятельство сыграло весьма значительную роль в судьбе российского высшего образования.
Работодатель (скажем, хозяин или старший менеджер магазина), выбирая ра-ботника из нескольких кандидатов, отдавал предпочтение тому, кто окончил вуз. Причин — их называли работодатели, с которыми мы проводили интервью, — не-сколько. Во-первых, такой человек более дисциплинирован и ответственен, более обучаем. Во-вторых, если речь идет о работе на «первой линии», предполагаю-щей общение с покупателями, клиентами, партнерами, выпускник вуза тем бо-лее предпочтителен, поскольку он, как правило, лучше воспитан, способен вести беседу, объяснять и убеждать.
Вузы выпускают людей определенных, записанных в дипломе специально-стей. Между тем востребованные рынком качества, которые мы со слов работо-дателей привели выше, ни с какой специальностью не связаны. Учеба как про-цедура, навыки общения с текстами, амбианс вуза, субкультура преподавателей как образец, все эти факторы, побочные и контекстуальные относительно любого специального образования, как раз оказались главными, поскольку формировали востребованные рынком качества работников.
Может возникнуть вопрос: разве эти качества не стремится развить в учащих-ся средняя общеобразовательная школа? Работодатели дают ответ: возможно, и стремится, но ей это сделать (как правило) не удается. А если и удается, то не рядовым школам, а только тем, которые в родительской среде называются «хоро-шими» и поступить в которые — задача непростая. Они во многих отношениях напоминают вуз. Однако выпускники таких школ на указанные рынки труда не вы-ходят. Что касается всех остальных школ, то, как показывают наши исследования, в них складывается особая подростковая коллективистская субкультура, в ядре которой — ценности внутригруппового общения; им подчинены все остальные, в том числе транслируемые педагогами. Хорошо учиться в такой школе — значит преодолевать давление коллектива, жесткий социальный контроль подростково-го сообщества.
Возвращаясь к факторам, которые формируют выпускника вуза, отметим, что там формы коллективности много свободнее, социальный контроль группы сла-бее, соответственно члены группы — студенты — более самостоятельны. Эта са-мостоятельность («взрослость, зрелость») также весьма ценится работодателями.
Итак, система российских вузов, ранее готовивших кадры для различных отраслей промышленности, с гибелью этой промышленности не разделила ее участь, а приспособилась к новым условиям. Можно отметить, в частности, по-явление во многих вузах непрофильных кафедр маркетинга, а также факульте-тов экономики и права. Но уникальность здесь не в самом факте приспособле-ния, а в том, что вузы под видом подготовки кадров для промышленности стали готовить кадры для сферы услуг. Это перепрофилирование сопровождалось тем, что все дружно называют кризисом и моральным падением высшей шко-лы. Студенты, которым не были нужны профильные знания, перестали учиться, преподаватели перестали учить. Обе стороны нуждались, однако, в исполнении формальных требований вуза как института. Работы учащиеся подавали, но скачивали их из Интернета. На экзаменах и зачетах преподаватели ставили удо-влетворительные оценки не тем, кто знал, а тем, кто хотя бы пришел. Расцвела практика покупки оценок.
С введением платных мест в вузах снизилась планка при отборе абитуриентов. Навстречу друг другу работали две тенденции. Для молодых людей становилось нормой иметь высшее образование и, соответственно, для выпускников школы — поступление в вуз. Для вузов же, чем дальше, тем больше становилось нормой принимать всех желающих. Если говорить о системе в целом, то сегодня высшая школа фактически принимает весь выпуск школы средней.
Социолог не может не восхититься оперативностью, с которой огромная си-стема отреагировала на изменение общественных условий и поставила себя на службу новым потребностям социума. Но это восхищение не разделяет ни про-фессиональная среда, ни публика. Здесь преобладают сетования на чудовищную деградацию высшей школы, падение нравов и уровня образования. Что касается последнего, то тут скорее следует говорить о фактическом прекращении трансля-ции знаний, которые перестали быть востребованными на рынке труда[2].
Что касается высших учебных заведений, переставших готовить специали-стов и перешедших на выпуск людей обходительных, с манерами, то этому можно найти параллели. Институт благородных девиц, пажеский корпус также не учили «профессиям», они специализировались на том, что социализировали субъекта, превращая его в актора, способного общаться и действовать в определенной со-циальной среде. Параллель эта очень условная, поскольку упомянутые учебные заведения рассматривали социализацию в качестве своей цели и использовали в учебном процессе специально для того предназначенные методы. Обучение же за счет самого пребывания в вузе, о котором мы говорим, целевой функцией по-следнего не является, а сама эта практика почти не рефлексируется преподава-тельским сообществом. Максимум, что можно услышать: «они (студенты) при-ходят сюда не учиться, а проводить время», или — «приходят не за знаниями, а за корочкой».
Порознь субъектам образовательного процесса известно все здесь сказанное: что студенты не учатся, что вузы не учат, выдают диплом тем, кто на деле не владе-ет указанной в нем специальностью. Что работодатель, принимая на работу, тре-бует диплом, но не интересуется, какая специальность в нем записана. Проблема не в незнании, а в том, что практически все, в том числе и участники процесса, такой порядок вещей считают с одной стороны нарушением нормы, с другой — «жизнью», которую надо «знать» и уметь пользоваться открывающимися здесь возможностями. Чего большинство не готово признать (и что пытаемся обосно-вать мы) — то, что сложившийся порядок является «нормальным». Общественная мораль и вообще многие регулятивы весьма ригидны. Скорее люди согласятся с введением нормы на нарушение нормы, например, нормы, как надо давать взят-ку, чем с отменой самой нормы, запрещающей давать взятку.
Социальная практика, которая опирается не на основную норму, а на норму нарушения основной нормы, отражается в дискурсах, помеченных как нефор-мальные[3]. Причем отражается в позитивном ключе в ходе общения в первичных группах — меж «своими», теми, кто заведомо принимает все внутригрупповые конвенции. При этом в данный дискурс непременно включается ряд ценностей из формального дискурса, например «жизнь», которые первый дискурс легити-мизируют.
Теперь о другом важном обстоятельстве. Вне зависимости от того, существу-ет интеллигенция в нынешней России или нет, наличие интеллигентского этоса и просто набора коммуникативных приемов и манер ни у кого не вызывает сомне-ния. Мы уже говорили, что именно этот набор был востребован и пущен в оборот в довольно быстро сложившейся сервисной среде. Но в той социальной группе, которая является изначальным хозяином (создателем) некоторой субкультуры, все элементы последней в смысловом отношении связаны с коренной ценност-ной системой этой группы. Когда же совершается отчуждение некоторых субкуль-туральных атрибутов, их рецепция другими слоями, эти смысловые связи в боль-шинстве своем рвутся. Вместо этоса возникает этикет как набор бессмысленных (поскольку некому объяснить их исходный смысл) норм и правил. Сохраняется только воспринятый группой-реципиентом высокий статус таких норм. Это общее правило, общим правилом является также и негативная реакция группы, которая отдает (или у которой забирают) ее знаковую систему. Университетское сообще-ство и, шире, те, кто получил высшее образование до того, как образовательный процесс сменил русло, удрученно наблюдают за всем происходящим. Сложив-шийся рынок сервисов — так называемая непроизводственная сфера, в которой не создаются материальные ценности, а значит, не воспроизводятся такие мо-ральные ценности, как труд, знания, умения и пр., — и отвечающая ему сервис-ная субкультура представляются этому кругу «приказчицкой», даже «лакейской». Наступление этой «культуры» рождает у просвещенного сообщества примерно те же апокалиптические настроения, какие преобладали у русской интеллигенции после октябрьского переворота.
Так же остро реагирует эта прослойка на ситуацию в системе высшего образо-вания. Для нее все, что там происходит, является неприемлемым злом. Здесь вы-ступают солидарно и те, кто критически относится к нынешнему политическому режиму, и те, кто этот режим формирует. Сетования на то, что у нас развелось слишком много людей с высшим образованием, что нынешнее высшее образова-ние — это фикция, и другие такого рода звучат и в речах первых лиц страны, и в речах тех, кто этим лицам ставит в вину бедственное положение России в целом и ее прежней гордости — высшей школы.
Можно считать, что все происходящее в экономике и в высшем образова-нии — это друг друга подстегивающие кризисы, но можно попробовать сменить угол зрения и вести разговор о процессе адаптации больших социальных систем к изменившимся внешним условиям. В этом процессе значительное место зани-мает социальная мобильность.
Неоднократно отмечалось, что в советском обществе на последнем этапе его существования социальная мобильность, в частности вертикальная, значительно снизилась. Образование, включая высшее, теряло роль социального лифта (хотя до поры оставалось образованием в общепринятом понимании этого слова). За-работки людей с дипломами и степенями становились все ниже по сравнению с заработками людей без таковых. Обращение к тем или иным видам физическо-го труда обладателей высшего образования было не дауншифтингом, а средством поддержать или повысить свой уровень жизни. Мобильность обеспечивал уход либо в политику, либо в теневые структуры. Росло значение блата как инструмен-та для продвижения.
Эпоха перестройки и преобразований, длившаяся в разных секторах от 5 до 10 лет, ознаменовалась полной закупоркой одних и открытием других ка-налов продвижения. Недолгое время гражданская активность играла роль лифта, позволившего подняться поколению политиков новой формации. В каких-то об-ластях им удавалось действовать солидарно и, во-первых, высоко продвинуться по статусным лестницам, а во-вторых, использовать приобретенный политиче-ский вес для проведения радикальных преобразований, изменивших целые отрас-ли и всю страну.
Но что касается регулярной смены элит, то этот процесс тогда не был запу-щен. Можно скорее говорить о прорыве некоторых групп и одиночек в давно сложившиеся структуры управления, влияния, власти. По этой причине данные структуры были повреждены лишь частично, и им удалось переформатировать осуществленные или начатые преобразования, изначально направленные против их интересов и идеологии. Таким образом они отвели от себя удар и переложи-ли на другие социальные группы все издержки преобразований, присвоив себе их плоды.
Новые люди, пришедшие в свое время в старые структуры, влияли на окру-жение, но и окружение влияло на них. В результате структуры изменились лишь внешне, а вот новобранцы переродились внутренне. Борцы с бюрократией стано-вились бюрократами новой формации, борцы с госкапитализмом советского типа становились госкапиталистами постсоветского типа.
В структурах, которые не управляли обществом, а служили ему или существо-вали в нем, трансформации были, как мы видим на примере образования, более глубокими, но при большем сохранении внешних форм. При том что бюрокра-тические структуры управления вузами и сама вузовская система остались прак-тически прежними, в огромном их числе перестали работать или некоторые, или все элементы этой системы. Студенты не ходят на занятия, преподаватели читают лекции в пустоту и ставят оценки не за знания. Система продолжает функцио-нировать, но по одной версии она плодит фикции, выпускает лжеспециалистов, по другой (нашей) — она сменила профиль и выпускает кадры для нового рынка труда.
Здесь нельзя не отметить, что этот рынок в последнее время довольно быстро меняется, и адаптационного потенциала системы уже явно не хватает. Когда прои-зошло разгосударствление экономики, для обслуживания новых субъектов рынка понадобились не только быки и киллеры, но и множество юристов и экономистов. На этот спрос отреагировали прежде всего профильные вузы, расширив прием, но соответствующие направления завели у себя и вузы каких угодно профилей (на фоне падающего спроса на инженеров и на обучение по инженерным специаль-ностям это было естественной стратегией). Как правило, уровень специалистов, которых они готовят, ниже всякой критики. Более того, их уже выпущено гораздо больше, чем требуется рынку. Но опросы показывают, что общество не желает этого понимать. Родители продолжают считать, что такое образование надежнее, чем какое-либо другое, обеспечит их детям вертикальную мобильность.
Кстати, в экономике остались, пусть и относительно небольшие, сектора, ко-торые поддерживают спрос на специалистов, и образовательная система в лице лучших, или, как сейчас говорят, элитных, вузов страны в той или иной степени обеспечивает соответствующее предложение. Такие вузы продолжают работать практически в прежнем режиме, для их суммарного выпуска, который невелик, находятся рабочие места, связанные с полученной специальностью и достаточно хорошо оплачиваемые. Следует также упомянуть, например, учебные заведения, обучающие управлению, — их число растет, поскольку растет потребность в опыт-ных управленцах. То же можно сказать и о силовом секторе.
Наконец, не надо забывать о спросе, который обеспечивает заграница, — уро-вень подготовки в отдельных российских вузах позволяет их выпускникам пре-тендовать на хорошие места в развитых странах Запада, и это лучшая рекомен-дация для учебного заведения. Есть направления, по которым выпуск целиком убывает за рубеж.
Функционируют в своем классическом варианте, то есть дают высшее спе-циальное образование, вузы и тогда, когда люди приходят получать в них второе высшее. Речь идет о тех, кто, получив «никакое» первое высшее, находит работу, которая, чтобы на ней продвинуться, требует профессиональных знаний. Второе высшее бывает, как правило, целевым и специальным — человек знает, какие зна-ния ему нужны и для чего. К тому же оно почти всегда платное, и потребители за свои деньги хотят иметь адекватные услуги. Коррупция, покупка экзамена здесь встречаются гораздо реже. Обычно тогда, когда второе высшее нужно не начи-нающему специалисту, а тому, кто уже занимает достаточно высокую должность, предполагающую наличие профильного диплома. Здесь мы имеем дело по сути с описанным выше использованием символического потенциала этого докумен-та. С теми же целями приобретаются дипломы кандидата и доктора наук. Надо отметить, что в данном случае вертикальную мобильность обеспечивают внеобра-зовательные факторы, которые могут быть разными: реальный опыт, связи, поли-тические интересы и пр. Образование, точнее его внешние атрибуты — дипломы, степени, здесь выступает в забавной роли следствия, которое выдает себя за при-чину, в данном случае причину успешной вертикальной мобильности.
Заключение
Кратко подытожим. В России практически без всяких реформ (а те, что были про-ведены, носили скорее косметический характер) сложилась новая система выс-шего образования, которое мы предложили назвать «всеобщим высшим». В от-дельных случаях оно может выступать в роли своего рода моста от средней школы к настоящему высшему специальному образованию (второе высшее) Всеобщее высшее дополняет всеобщее среднее некоторым набором общих социальных компетенций и неспециальных общих знаний о современной жизни[4]. По сути оно готовит работников широкого профиля для нижних звеньев управления хозяй-ственными процессами и для сферы услуг.
Критикуемая всеми, эта система демонстрирует в течение уже почти деся-тилетия свою функциональность. Как нетрудно видеть, она во многом подобна бакалавриату Болонской системы, дающему общее, в отличие от магистратуры, образование. Возможно, это обстоятельство облегчит внедрение Болонской си-стемы, которая пока встречает дружное сопротивление практически всех участни-ков образовательного процесса. Меж тем эта система имеет то бесспорное преи-мущество, что обладает ясной структурой и четко разделяет ступени образования. Пока работодатели твердят, что бакалавры им не нужны, а нужны «специалисты» или на крайний случай магистры. Что и понятно, ведь не они оплачивают обра-зование работника, да и начальные зарплаты у нас низкие, так что сам бог велит брать того, у кого уровень выше.
Описанные в этих заметках процессы и явления характерны для первоначаль-ной, сейчас завершающейся фазы становления рыночных отношений. Для насту-пающей фазы, когда уже сформированы многие отсутствовавшие на начальном этапе институты, будут характерны другие процессы, в том числе и другие про-цессы мобильности.
Кроме того, в ближайшее десятилетие существенно изменится демографи-ческая ситуация. Число молодых людей, которые в принципе могут предъявить спрос на услуги высшей школы, станет меньше числа мест в вузах. Рынок об-разования станет рынком покупателя. Как отреагирует на новые обстоятельства система образования, сумевшая сохранить свою структуру на предыдущем этапе, нам предстоит увидеть.
И совсем скоро предстоит увидеть нам результаты процессов мобильности, о которых шла речь в этих заметках. Ведь недалек тот день, когда к руководству нашим обществом на всех уровнях придут люди, которые получили образование и воспитание не в классической советской высшей школе, сохранявшей свои тра-диции и в первые годы после кончины СССР, а в той, о которой мы вели речь.
[1]Были и другие важные факторы, снижавшие уровень безработицы. Под давлением местных властей работодатели — как руководители госпредприятий, так и собственники приватизированных — зачастую не закрывали предприятия и не увольняли персонал, даже если работы не было. Людям изредка выдавали какие-то крохи, чтобы не допустить голода и протестов.
[2]Перестав выполнять функции учреждений специального образования, вузы стали фактически выполнять функции учреждений общего образования. Можно сказать, что в стране сложилось что-то вроде школы четвертой ступени.
[3]Существует мощный пласт фольклора и иных форм общественной рефлексии, легитимирующих, делающих приемлемой ситуацию, которая является неприемлемой, предосудительной согласно «исходной» норме.
[4]Назвав это высшее «всеобщим», отметим, что в отличие от среднего всеобщего, ставшего писаной нормой, оно является таковым только потому, что превратилось в социальную норму.