Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2012
Данная статья написана под впечатлением от уведенного и услышанного автором в сентябре — ноябре 2011 года, в период участия в Муниципальном культурном проекте, организованном Министерством культуры Пермского края[1]. Впечатления эти составились в ходе поездок в 17 районов края, преимущественно сельских. Я имел удовольствие посетить десятки музеев, библиотек и клубов, поговорить с сотнями людей, увидеть массу достопримечательностей и культурных объектов. Вначале — в качестве аналитика, с целью проведения собеседований с руководителями и сотрудниками учреждений культуры (по сценарию и методике фокус-групп), а затем в качестве эксперта, приглашенного для участия в круглых столах.
Главным личным итогом этих поездок для меня стало открытие уникальной социальной группы, представители которой называют себя сельскими работниками культуры. Имея специфические образование и род деятельности, они по целому ряду социокультурных признаков выделяются из общей массы деревенских жителей, выступая носителями иных норм, символов и ритуалов. Они являются обособленным и узнаваемым меньшинством в современной деревне.
Кокошники и сарафаны: формирование стиля сельской культуры
Сельский работник культуры — это явление, похоже, почти исключительно советское. Конечно, библиотекарь, преподаватель музыки и музейный работник есть в любом развитом обществе. Но нигде более они не объединены в общую структуру, охватывающую все пространство страны. Более того, явление сельского клуба, вокруг которого и выстроены все остальные «культурные» учреждения на селе, другим обществам неведомо.
Первые советские клубы появились в СССР еще в 1920-х годах, сперва как инициатива комбедов и комсомольцев, а затем — в 1930-х годах — как важная институция, осуществляющая наряду со школой культурную революцию и являющаяся важным элементом системы идеологического контроля на местах. Клуб и изба-читальня стали новым местом сбора людей и продвижения советской культуры в массы. Они пришли на смену прежнему «культурному эксперту» — церкви, что нашло свое символическое отражение в частом занятии под клубы зданий закрытых храмов.
В 1940–1950-х годах функционал и формы работы клубов существенно изменились. После Великой Отечественной войны подчеркнутый интернационализм советского общества сменился установкой на формирование национального самосознания. Изменилась и роль клубов. Началось массовое строительство клубных зданий, возникли средние и высшие учебные заведения для подготовки специалистов по работе с населением: клубных режиссеров, массовиков-затейников, руководителей кружков и самодеятельных коллективов. Это должно было распространить и утвердить некий унифицированный национальный стиль на основе авторских обработок, а то и откровенных стилизаций народного творчества.
В национальных республиках и округах стиль формировался на базе культуры соответствующей титульной нации. Сарафаны, кокошники, атласные рубахи с петухами, равно как и «народные» песни о Родине, и «народные танцы» под балалайки, гармошки и домры в русских областях, а «танец с полотенцами» в тюбетейках и жилетках в татарских деревнях, стали его отличительными чертами. В качестве высших образцов этого стиля выступали государственные ансамбли песни и пляски, показываемые по телевидению и вывозимые с гастролями за рубеж. Далее следовали областные и республиканские коллективы, выполнявшие функцию репрезентации стиля на региональном уровне.
В селе культивировать эту псевдонародную культуру должны были вчерашние выпускники училищ и институтов культуры. Подобный процесс изобретения национальной государственной культуры хорошо описан в работах Эрнста Геллнера и Бенедикта Андерсона[2]. К аутентичному фольклору эта культура отношения практически не имела, но набор общих узнаваемых национальных символов, вписанных в общую государственную идеологию, создала.
Наивысшего расцвета этот стиль достиг в период застоя. Именно тогда окончательно оформился канон профессиональной деятельности сельского работника культуры, подкрепленный методическими материалами, системой конкурсов и поощрений, курсами повышения квалификации. Сотрудники библиотек, домов пионеров, музеев и музыкальных школ тоже оказались встроенными в эту систему, уделяя значительную (если не подавляющую) часть своего времени поддержанию данного канона, что проявлялось и в коллекциях предметов быта, и в оркестрах народных инструментов, и в кружках балалаечников и домристов, и в подборках тематической литературы.
В настоящее время этот стиль по-прежнему доминирует. На концертах в домах культуры и сельских клубах Пермского края до 8090 % всех номеров так или иначе оформлены в так называемом народном духе, даже если сам характер номера этого не предполагает. Так, на одном из концертов песни мне довелось выслушать несколько авторских песен в стиле, более всего напоминающем шансон. Однако исполнялись они на коми-пермяцком языке, а автор-исполнитель выступал в атласной рубахе с национальной вышивкой, подпоясанной кушаком.
Можно вспомнить еще один показательный пример. Так, в одном из районов русский танец с присядкой исполняли несколько юношей в обязательных рубахах и кушаках. Они выделывали достаточно сложные па, причем на профессиональном уровне. Как выяснилось чуть позже, все они были победителями фестиваля хип-хопа, проведенного в соседней области. И даже детские театры мод (еще одно современное направление клубной работы) чаще всего эксплуатируют народные темы, например — гжель, все те же сарафаны и кокошники.
Только иногда это однообразие кокошников разбавляется номерами, скопированными с эстрады. Однако они тоже по преимуществу следуют либо советской, либо псевдонародной, типа «Золотого кольца» Надежды Кадышевой, стилистике.
Социальные характеристики сельского работника культуры
Сегодня у работников культуры есть несколько важных отличий от остальных бюджетников. Во-первых, они занимают самый нижний уровень в рейтингах оплаты труда среди всех работников бюджетной сферы. Средняя зарплата работника культуры меньше средней зарплаты работников организаций в Пермском крае в 2,18 раза, а в некоторых районах — в 3,17 раза[3]. Ни педагоги, ни медики не находятся в таком бедственном материальном положении. При этом число лиц с высшим образованием среди работников культуры достаточно высоко.
Во-вторых, степень присутствия работников культуры в населенных пунктах края несравненно выше, чем степень присутствия других бюджетников. Даже в тех деревнях, где уже нет ни детских садов, ни школ, ни больниц, последними форпостами цивилизации остаются либо библиотеки, либо сельские клубы. По сути, работник культуры это последний бюджетник, покидающий умирающий населенный пункт. Это последний «государственный» человек, представляющий «большое общество» в маленькой деревне.
В-третьих, в силу самой деятельности работники культуры имеют специфическое образование, а стало быть — и специфические установки поведения. Чаще всего они имеют диплом Пермского государственного института искусства и культуры либо Пермского краевого колледжа культуры и искусства. Реже встречаются дипломы музыкальных училищ и консерваторий, театральных вузов, средних профессиональных учреждений, специализирующихся на художественных промыслах. Низкие зарплаты и прочие напасти привели к ситуации, когда только некоторая часть (от 50 до 80 %) сельских работников культуры имеют специальное образование, остальные работники подбираются по простому принципу вменяемости. Но даже последние через некоторое время набираются необходимых знаний на опыте и полноправно входят в когорту работников культуры, транслируя узнаваемый стиль.
Надо указать и на внутренние подразделения рассматриваемой социальной когорты. Работники культуры распадаются на несколько разнородных по деятельности и функционалу категорий. Это клубные работники со специализациями в области искусств, массовых мероприятий и технической поддержки, далее — музейные работники, далее — библиотекари и, наконец, сотрудники детских школ искусств. Помимо этого к работникам культуры могут быть причислены участники некоторых профессиональных художественных коллективов — музыканты, танцоры, актеры[4].
В ходе бесед, встреч и дискуссий с работниками культуры сел Пермского края общее впечатление о них можно трансформировать в ряд характеристик, описывающих их как социальную группу со своими особыми социокультурными параметрами.
«Бригада Потапова отказывается от премии!», или Бегство от денег
На первое место при описании сельских работников культуры следует поставить такую черту, как «бегство от денег». В советские времена фильм по сценарию А. И. Гельмана «Премия», цитата из которого вынесена в подзаголовок, должен был пропагандировать «подлинное коммунистическое» отношение к труду и его вознаграждению: если деньги не заработаны, их брать аморально. Как ни странно, нечто подобное мы видим и среди сельских работников культуры. Только объясняется это не их «высокой сознательностью», а особым мазохистским отношением к деньгам, свойственным общинной культуре.
Особенно эта черта проявляется во взаимоотношениях с региональными властями. Согласно Федеральному закону № 131, последние не могут напрямую финансировать учреждения культуры, находящиеся в подчинении поселений и муниципальных районов. Но, тем не менее, в некоторых регионах готовы на финансирование проектов на условиях софинансирования с муниципальными образованиями. При этом многие проекты подразумевают выплату зарплат в размере до 30 % от общей сметы.
Странно, но факт: работники культуры практически не пользуются этой возможностью, предпочитая из сметы совместных проектов приобретать оргтехнику, мебель, расходные материалы. Этому способствуют и администрации районов, закладывая в качестве собственных средств софинансирования уже выплачиваемую работникам зарплату. В итоге нагрузка на сотрудников возрастает, а уровень доходов остается тем же, на уровне минимальной оплаты труда.
Можно было бы объяснить отмеченный факт непродуманностью политики со стороны регионального министерства и муниципалитетов, если бы не другие факты. Сами работники культуры, даже имея возможность заработать, пользуются этим весьма неохотно. Зачастую от них можно услышать рассуждения о том, что «работнику клуба не пристало работать на сторону», продавая свои услуги тамады, организатора корпоративных вечеров, массовика-затейника населению и коммерческим организациям.
Конкретный пример. По заказу турфирмы в одном из районов отдел культуры организовал маршрут выходного дня, включавший посещение местной церкви, музея и угощение блюдами местной кухни. За свои услуги работники культуры не брали денег, ограничиваясь компенсацией за угощение, выплачиваемой местным жителям. На вопрос «Почему?» они просто не смогли дать ответа. То же самое касается и организации платных концертов, которых клубные работники попросту боятся, ссылаясь на неплатежеспособность населения, хотя в некоторых районах подобная практика действует вполне успешно.
Можно вывести объяснительную схему, выявляющую отличия сельского бюджетника от городского. В городах многие (конечно, не все, но многие!) преподаватели, работники культуры, медики рассматривают свое место работы как базовую площадку, позволяющую сохранять статус и минимальный доход, но при этом ищут расширение заработков во временных проектах и грантах.
Типичный сельский бюджетник, напротив, воспринимает работу как единственную сферу заработков живых денег, уделяя свободное время работе на приусадебном участке, домашним заготовкам и т. д. Поэтому зарплата для него принципиально важна, а вот иные способы приработков — сложны и неприятны.
Так что слова известного сценариста, по стечению обстоятельств являющегося отцом одного из нынешних авторов пермских культурных проектов Марата Гельмана, продолжают оставаться актуальными, хотя и с иным смыслом.
Немота и бесписьменность
Другая важная черта образа жизни сельского работника культуры — его бесписьменность. Не в буквальном смысле, конечно, а как доминирование в повседневных практиках устных контактов над письменными. Замкнутость и солидарность сельского социума приводит к тому, что любому жителю села проще решать свои вопросы в ходе личных встреч или, как минимум, по телефону.
Вот типичный случай недоразумений между сельским работником и министерским чиновником. Первый заявляет: «Я позвонил вам в министерство, и мне сказали, что надо написать письмо. Сколько нас еще будут игнорировать?». То есть звонок по телефону в министерство воспринимается им как достаточная форма внесения просьбы, предложения или заявки, а чиновник, на которого замкнуты 48 муниципалитетов, воспринимает это как информацию необязательную. Его просьба изложить суть дела письменно воспринимается на селе как отказ.
Другими проявлениями бесписьменности являются страх перед заполнением грантовых заявок и подачей письменных проектов, отчетами, газетными статьями и прочими видами письменных практик, типичных для современной городской профессиональной культуры. Сюда же можно отнести и нежелание (или неумение) самим искать информацию о конкурсах и грантах в Интернете, даже в тех случаях, когда есть к нему доступ. Еще один типичный сюжет, повторяющийся в разных территориях. Вопрос со стороны министерского чиновника: «Почему вы не принимали участия в таком-то конкурсе? Ведь можно было получить финансирование.». Ответ: «А мы ничего не знали». — «Но ведь положение было вывешено на сайте министерства еще полгода назад!» — и тут коммуникация обрывается тягостным молчанием.
Некоторые исключения встречаются, пожалуй, только среди библиотекарей, которые в силу самой профессии имеют дело с текстами. Как следствие — большая часть проектов от села подается не работниками культуры, а чиновниками муниципалитетов, преследующими, разумеется, собственные цели и не закладывающими никаких зарплат в проектную смету.
Единственная ситуация, в которой сельский работник культуры говорит более или менее уверенно — это обсуждение роли и функции учреждений культуры на селе. Здесь ему в полной мере пригождаются те риторики, которые он освоил еще в рамках профессиональной социализации в институтах и техникумах. Он с удовольствием и пафосом может рассуждать о том, зачем нужны учреждения культуры, о великой роли клубов и библиотек, музеев и музыкальных школ. Конструктивных предложений при этом не следует, весь конструктив кончается фразой «нам для этого нужно финансирование».
Нечто подобное мы наблюдаем и у других бюджетников — у учителей и врачей, с той лишь разницей, что у них есть и навык письменного обращения, и трибуна для этого — СМИ, конференции, форумы в Интернете. А сельский работник культуры всего этого лишен, да и слушать его некому: краевые чиновники далеко, местные чаще всего просто отмахиваются, а соседям это не интересно. Что и порождает социальную немоту де-факто.
Тоска по иерархии
От искусства вернемся к культуре повседневной. Еще одна заметная черта изучаемой нами социальной группы — тяга к простой и понятной иерархии. Созданная в советские времена структура областного/районного/сельского подчинения работников культуры, разрушенная в результате все того же 131-го федерального закона, до сих пор вызывает жгучую ностальгию. Ныне в Пермском крае большинство клубов и библиотек подчинены даже не районным администрациям, а поселенческим.
Практически на всех фокус-группах мне говорили о необходимости вернуть иерархию подчинения от села до края. Прагматических аргументов приводилось немного, в основном разговор шел на уровне эмоций. Действительно, учитывая безденежность и бесписьменность, указанную выше, такая вертикальная структура должна быть весьма привлекательной: она сваливает заботы об обеспечении и зарплатах на плечи вышестоящего начальника, она подразумевает наличие простых и ясных инструкций и приказов, регламентирующих, что и когда делать, в чем участвовать, а в чем — не обязательно. Иными словами, работники культуры тяготеют к патернализму. И никакого тебе выбора тактики и стратегии поведения, никаких конкурсов и конкуренции за ресурсы, что так настойчиво внедряют в жизнь идеологи культурной революции Пермского края.
Служение обществу
Нельзя не упомянуть и о такой характерной идее, свойственной сельским работникам культуры, как служение обществу. В этом они, пожалуй, отличаются от других бюджетников в наибольшей степени. Если учитель служит Великой Идее Воспитания, сея семена «разумного, доброго, вечного», если актер служит Искусству, а медик — Человеку, то служение работника культуры более приземленное — он служит своим односельчанам, своей малой родине, не чураясь ни свадеб, ни праздников, ни бед, ни радостей. И тут он максимально органичен всему сельскому миру, не выделяясь и не выпячивая своего особого статуса.
Каждый большой праздник, будь то Новый год или День села, в сельском клубе готовятся представления, репетируются с односельчанами концертные номера, а если жители участвуют не очень активно, то клубный работник сам будет петь и плясать. При этом такой концерт, скорее всего, будет бесплатным.
Этим легко пользуются главы районов и поселений, привлекая работников культуры к разным «общественным» работам на безвозмездной основе. Так, сотрудники сельской библиотеки могут вести районный сайт, музейные работники — оформлять информационные стенды в административных зданиях, а руководители кружков — устраивать летние лагеря для трудных подростков. В любом случае и работник культуры, и односельчане, и представители местной власти почти всегда уверены, что культура для того и существует, чтобы петь и плясать, развлекая людей.
В защиту сельской культуры
Можно привести еще немало подобных черт этой социальной группы. Можно говорить и о технофобии, столь распространенной среди сельских жителей, и о ритуализме их культуры, смыкающейся с псевдонародностью, и о непростых отношениях с местной властью. Но напомним: речь пока идет только о наброске портрета этого уникального для европейского мира явления — сельских работников культуры.
Являются ли они анахронизмом? И да и нет. По своим жизненным установкам, по стилистическому оформлению профессиональной деятельности они, безусловно, принадлежат к осколкам прежней советской империи, по-прежнему неся пост там, куда их когда-то поставила судьба. Идея включения этих людей в современные культурные процессы натыкается пока на существенные сложности. Как было сказано респондентом на одной из фокус-групп, «мы еще живем в XIX веке, а вы — в XXI».
Будучи сами порождением идеологии национальной культуры, сельские работники столь активно транслировали ее в сторону деревни, что воспитали целые поколения односельчан, считающих подобный стиль исконно национальным и аутентичным. Разумеется, их аудитория — это в основном пенсионеры, отчасти — люди старшего среднего возраста. Эта связь порождает автаркию деревенской культуры, практически не восприимчивой ни к каким новым веяниям, отделенной от остального мира огромной пропастью.
Преодоление этой пропасти — процесс долгий и трудный. Но вот просто упразднить «сельскую культуру» сегодня вряд ли можно безболезненно. Ведь до сих пор сельские работники культуры выполняют ряд таких функций, которые выполнить пока не в состоянии ни власть, ни бизнес. Это и рекреация, и информационное обеспечение, и самореализация жителя деревни, и сохранение национальной идентичности, и многое другое. Если в стране осталась эта, хотя и полуразрушенная, но все же действующая система институтов, грех ею не воспользоваться для решения современных задач.
[1] Суть проекта состояла в проведении в каждом из 48 муниципальных районов края встреч и дискуссий представителей министерства и экспертов с работниками культуры, аудит учреждений культуры и ознакомление с культурными ресурсами (учреждениями, туристическими объектами и местными достопримечательностями).
[2] См.: Геллнер Э. Нации и национализм / Пер. с англ. Т. В. Бредниковой, М. К. Тюнькиной; Ред. и послесл. И. И. Крупника. М.: Прогресс, 1991; Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В. Николаева. М.: «КАНОН-пресс-Ц»; «Кучково поле», 2001. 288 с.
[3] Муниципальные образования Пермского края. 2011; Социально-экономические показатели: Статистический ежегодник / Территориальный орган Федеральной службы государственной статистики по Пермскому краю. — Пермь, 2011. С. 49; Доклад Министерства культуры «О состоянии и развитии культурной политики в Пермском крае на современном этапе», 2011 г. // Материалы муниципального культурного проекта, Пермь, CD-диск.
[4] По понятным причинам последняя категория в наименьшей степени представлена в моем исследовании.