Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 4, 2005
В самом конце 1841 года книжная торговля Александра Филипповича Смирдина (1795–1857) и состоящая при ней платная библиотека для чтения перебрались от Синего моста во вновь отстроенное крыло лютеранской церкви св. Петра на Невском проспекте. Магазин помещался в цокольной части здания, библиотека в бельэтаже. Только за наем бельэтажа Смирдин платил огромную по тому времени плату — 12 тыс. рублей ассигнациями в год. «Такого прекрасного магазина ни до Смирдина, ни после его у русских книгопродавцев покуда не было», — восторженно писал обозреватель столичной газеты[1].
Переезд книготорговли Смирдина на главную улицу столицы свидетельствовал не только о его деловом успехе, но и о появлении заметного интереса к отечественной литературе у читающей публики, до того предпочитавшей захаживать в магазины иностранной книги, предпочтительно французской.
Неудивительно, что петербургские литераторы решили отметить это событие, признав тем самым его значимость для российской словесности. Девятнадцатого февраля следующего года в день открытия библиотеки для чтения в новом помещении они собрались в ее большом зале на торжественный обед, устроенный по этому поводу. Среди гостей находился архитектор и график А. П. Брюллов, который запечатлел происходящее, а С. Ф. Галактионов гравировал его рисунок. На переднем плане выделялась группа известных писателей, сидящих за столом, уставленным яствами. Рядом с баснописцем Крыловым стоял и сам виновник торжества — Смирдин, услужливо сжимая в руке не то полотенце, не то салфетку[2]. Перечислять всех присутствующих нет смысла, легче назвать отсутствующих: Н. И. Гнедича, К. Н. Батюшкова и А. С.Шишкова.
В конце обеда присутствовавшие на нем писатели решили в складчину собрать из своих произведений альманах, посвященный знаменательному событию. Они так его и назвали — «Новоселье». Первым в списке поставил свое имя В. А. Жуковский. И это событие также нашло отражение в печати[3]. Корреспонденция носила восторженный характер, хотя, судя по гравюре, коммерция и словесность выглядели на ней отнюдь не равноправными партнерами. Хозяином этого пиршества духа Смирдин себя явно не чувствовал. К счастью, литераторы сумели оценить его усилия и значение происшедшего. Участники «Новоселья» Пушкин и Гоголь, например, считали, что с приходом смирдиных русская литература «оживилась» и вполне закономерно стала «отраслью промышленности»[4]. Другими словами, именно деятельность издателей, подобных Смирдину, содей ствовала профессионализации литературного труда. Несколько позднее Белинский даже назвал целый период развития русской литературы (правда, не без иронии) «смирдинским»[5].
Авторы одной из первых монографий, посвященных процессу капитализации российского книжного дела, справедливо считали, что переезд Смирдина в правый флигель Петровской церкви и знаменитый обед, данный по поводу новоселья, открывают новый этап его издательской деятельности и зачинают так называемый «товарный период русской литературы»[6]. Но в отличие от Пушкина, Гоголя да и Белинского они видели в деятельности Смирдина и его коллег лишь начальный этап процесса, который в исторических условиях того времени не мог получить завершения.
Великий критик основывался на том, что Смирдин «произвел решительный переворот в русской книжной торговле и, вследствие этого, в русской литературе. Он издал сочинения Державина, Батюшкова, Жуковского, Карамзина, Крылова так, как они, в типографском отношении, никогда прежде того не были изданы, т. е. опрятно, даже красиво, и что всего важнее — пустил их в продажу по цене доступной и для небогатых людей… Повторяем, это главная заслуга г. Смирдина перед русской литературой и русской образованностью. Чем дешевле книги, тем больше их читают, а чем больше в обществе читателей, тем общество образованнее. В этом отношении деятельность книгопродавца, опирающаяся на капитале, благородна, прекрасна и богата самыми благотворными следствиями»[7].
Справедливости ради следует сказать, что Белинский несколько преувеличил достоинства смирдинских изданий. Текстологическая их подготовка страдала многими погрешностями. Самого понятия «редактор» еще не существовало в то время, поэтому уже к середине века перечисленные сочинения не могли конкурировать с новыми изданиями. Но не это обстоятельство и не подвохи мнимых друзей, приведшие к значительным финансовым потерям, стали причиной краха фирмы Смирдина, спасти которую не смогли даже книжные лотереи и государственная субсидия.
Смирдин добился первоначального успеха по двум причинам. Во-первых, потому, что воспринял «навыки лубочных издателей и книготорговцев, у которых подход к книге был товарным, рыночным», а во-вторых, «читательские интересы переключились с иностранной литературы на русскую».
В начале 30-х годов, когда обозначился бурный рост книжной торговли и одновременно появилось обилие литературных талантов, Смирдин «был подхвачен и вознесен на гребень волны» новым читателем, иного социального облика. Речь шла об аристократической верхушке и представителях высшей администрации, «до того времени в руки не бравших русских книг», а также провинциальном дворянстве[8]. Однако, ориентируясь лишь на эти круги, нельзя было значительно увеличить емкость книжного рынка и планомерно вести предприятие на началах расширенного воспроизводства, что стало возможным только с появлением хотя и весьма ограниченного слоя покупателей книг из среды разночинцев, людей небогатых, а подчас и малообразованных, но по уровню своих интересов все же от личающихся от низового читателя, потребителя лубочной литературы. Это обстоятельство заставило Смирдина придать своей продукции универсальный характер. Не случайно его успех обозначился в 1829 году выпуском романа Ф. В. Булгарина «Иван Выжигин». Громадный по тем временам тираж в четыре тысячи экземпляров разошелся за три недели. Его с равным интересом читали Николай I и мелкие чиновники.
Смирдин ввел в издательскую практику постоянную выплату авторского гонорара, достаточно высокого, чтобы писатель мог жить исключительно литературным трудом, чем создал себе возможность маневрировать на рынке, но расширить его рамки не мог, поскольку спрос был ограничен. Так он попытался издать десятитомник «Сто русских литераторов», но выпустил лишь три выпуска. Позднее он задумал издать «Полное собрание сочинений русских авторов». И хотя это начинание привлекло внимание публики — не только идеей впервые дать столь представительную серию сочинений отечественных писателей, но и портативностью формата книг, четкостью печати и сравнительной дешевизной, она не спасла издателя от разорения. (В его издании «Басни Крылова» стоили 4 руб. ассигнациями, когда у предшественников — 15 руб.) Увы, предложение явно превышало спрос. Национальный рынок был еще слишком узок. Удешевление продукции путем увеличения тиражей неизбежно вызвало бы затоваривание. Не помогло даже издание с 1834 года универсального по тематике журнала «Библиотека для чтения» (политические мотивы, которыми руководствовались его инициаторы, в данном случае не в счет). Тираж журнала достигал 7 тыс. экземпляров, он сравнительно широко распространялся в провинции, но стоило пятью годами позднее появиться аналогичному по характеру журналу А. А. Краевского «Отечественные записки», и смирдинский журнал не выдержал конкуренции. Несомненно, любой издатель в той или иной мере формирует спрос, во всяком случае, оказывает на него какое-то влияние, но в конечном счете определяют его величину и характер социально-экономические факторы.
Книга — товар особого рода, она двулика. С одной стороны, речь идет о предмете духовной культуры, с другой — материальной. Духовные ценности определяются временем, меновая стоимость — себестоимостью продукции.
Долгое время книга на Руси носила сакральный характер. К концу XVII века она стала превращаться в средство познания, свидетельством тому — появление личных библиотек.
Петр совершил первую «революцию» в мире русской книги. Он сделал ее доступной уже тем, что перевел на общеупотребительный язык, введя гражданский шрифт. Однако монополию на книгопроизводство оставил за государством, всецело подчинив его своим интересам. С Петровскими реформами не только расширился национальный репертуар, но изменилось и само назначение книги. Она вошла в быт как непременный его атрибут, стала элементом служебной и внеслужебной жизни. Поначалу петровская книга представлялась «какой-то повинностью, одной из тех повинностей, что точно из рога изобилия сыпались на российский народ, начиная с XVIII века, с века реформ и изменения Московского царства в Российское государство»[9].
Поскольку издателем в те годы выступало государство, оно преследовало свои строго утилитарные цели, далеко не всегда совпадающие с интересами потребителя, сплошь и рядом предпочитавшего иностранную книгу отечественной. Мало численный простонародный читатель был предельно ограничен в своем выборе. Практически только с появлением вольных типографий во второй половине XVIII века книга стала служить делу просвещения. Отсюда известная оценка деятельности Н. И. Новикова, данная В. О. Ключевским. Новиков не только создал «русского читателя», как считал знаменитый историк, но и попытался структурно изменить характер национального репертуара. Ему же принадлежат первые попытки организации книжной торговли в провинции. Однако судьба его начинаний оказалась печальной. Большая часть изданий, выпущенных его «Типографической компанией», не дошла по назначению, так как была уничтожена Екатериной II.
Смирдина по значимости и масштабам его деятельности можно считать наследником Новикова. Он действительно помог русской литературе подняться до невиданных прежде высот, содействовал повышению книжной культуры и несколько расширил круг ее традиционных читателей. Но главную его заслугу все же следует видеть в том, что он первым попытался ввести отечественное книжное дело в рамки чисто рыночных отношений. Но преодолеть исторически предопределенных социально-экономических ограничений не мог и, следовательно, не решил той задачи, которая многим деятелям русской культуры представлялась всеопределяющей.
«Великая задача, разрешавшаяся нашими грамотными людьми в течение многих столетий, главнейшим образом состояла в том, чтобы просветить, образовать те грубые массы населения, которые встречала грамотность, разносимая по далеким концам нашего отечества благочестивыми поборниками учения книжного, то есть просвещения», — считал акад. Ф. И. Буслаев[10]. Но «просветить» и «образовать» «грубые массы народа» в условиях крепостного права не представлялось возможным. Да и сама власть тому противодействовала.
Вступая на пост министра народного просвещения, С. С. Уваров говорил цензору А. В. Никитенко, что намерен сдержать наплыв новых идей в Россию и «умрет спокойно», если ему удастся задержать развитие общественного книгоиздания «лет на 50»[11].
Крымская кампания, до которой он дожил, наглядно свидетельствовала о плодах подобной политики. Великая реформа, проведенная Александром II, содействовала переустройству социально-экономического уклада страны, либерализации многих сторон жизни, в том числе и просвещению народа. В частности, сказалась она и на темпах развития книгоиздания. Если за шестилетие с 1856 по 1861 год книжный выпуск составлял 10 924 издания (речь идет лишь о книгах, прошедших цензуру и зарегистрированных на страницах «Журнала Министерства народного просвещения), то через пятнадцать лет в одном только 1877 году выпуск достиг 5 451 книги[12].
Значительно увеличилось число типографий и литографий, количество бумагоделательных фабрик, предприятий книготорговли.
Случилось то, чего так опасался граф Уваров. Промышленный подъем, бум в железнодорожном строительстве, развитие финансовой системы и прочие последствия реформы изменили объемы и структуру книжного рынка, ставшего всероссийским. В свою очередь, технический прогресс вывел отечественную полиграфию из тупика кустарного производства (правда, типографское оборудование и материалы в основном оставались зарубежного происхождения), чем открывал перед издателями новые перспективы. В результате этого стало возможным удовлетворить потребности как только что возникшей системы сельского начального образования, так и нужды развивающегося на капиталистических началах народного хозяйства. Убыстрились темпы развития книгоиздания. Сама книга стала иной, а общество начало испытывать необходимость в издательской инициативе.
Первым из русских книжников, который все это понял, был Маврикий Осипович Вольф (1825–1883), не без оснований считавший себя правопреемником Смирдина. Несмотря на молодость, до открытия собственного дела Вольф несколько лет поработал в лучших фирмах Германии, Франции и Польши, и хотя стартовый капитал, бывший в его распоряжении, составлял всего 40 тыс. руб., его предприятие вскоре приобрело поистине европейский размах. Кстати, оно также помещалось на Невском проспекте, в Суконной линии Гостиного двора в прекрасно оборудованных помещениях, а типография вскоре переместилась в собственное здание на Васильевском острове. Фирма была тесно связана с провинциальными абонентами и имела ряд зарубежных контрагентов.
Сосредоточив в своих руках издательство, книготорговлю, типографию и шрифтоотливное производство, хорошо наладив службу библиографической информации и рекламу своей продукции, Вольф сумел во многом опередить конкурентов. Но что особенно важно, он первым из русских книжников придал общественный характер своей деятельности, публикуя отчеты о ней. В издателекнигопродавце он видел публичного деятеля, чем и определилась его роль в общественной жизни страны.
Поскольку любая предпринимательская деятельность, по словам российского правоведа Г. К. Гинса, «всегда направлена в сторону обновления хозяйства, изменения его посредством разного рода комбинаций», то само собой подразумевалось, что лицо, претендующее на это звание, должно было «обладать основательным знанием дела, широтой кругозора для оценки разных осложняющих условий, способностью всестороннего обсуждения вопроса»[13]. В этом отношении Вольф явно превосходил Смирдина.
С именем Вольфа связаны многие инновации в книжном деле, давшие дополнительный импульс его развитию, и прежде всего переориентация его на разночинную и служилую часть общества, учащихся, читателя из нарождающейся отечественной буржуазии. Вольф практически создал в России детскую литературу и сделал доступными для этой среды переводные капитальные издания, стараясь приблизить многие пособия к русской практике.
Незадолго перед смертью Вольф преобразовал свою фирму в акционерное общество. Чтобы облегчить этот процесс, он придал ему поначалу семейный характер, памятуя о том, с какой осторожностью правительство относится к подобного рода инновациям в книжном деле. В то же время власти так и не разрешили ему выпуск общедоступной газеты на русском языке или какого-либо другого периодического издания, лишив тем самым столь необходимого беспроцентного кредита в виде подписки и дешевой рекламы собственной продукции. Банковский же кредит для издателей практически не существовал. Банкиры разделяли мнение министра финансов при Николае I Егора Францевича Канкрина, который прямо утверждал, что «навоз и тот товар, а книга не товар». Лишь в начале XX века от крылся коммерческий кредит для издателей, да и то для тех, кто к этому времени был владельцем крупной типографской фабрики или влиятельной газеты.
Структурные и экономические перемены в организации издательского дела и книготорговли в пореформенный период сказались на всех параметрах книжного выпуска: виде и тематике изданий, тиражах, языковом аспекте и т. п. В конечном счете эти перемены изменили характер книжного рынка, что, понятно, вызывалось и обратной связью с потребителем (потребитель — спрос — сбыт).
По словам Белинского, Смирдину «не столько было важно нажиться через книги, сколько слить свое имя с русской литературой, внести его в ее летопись»[14]. Впрочем, в столь прямолинейно выраженном восприятии деятельности Смирдина нельзя не отметить некоторого непонимания самой сущности книжного дела и как производства, и как элемента национальной культуры. Его развитие немыслимо без накопления капитала, ибо только обладая им издатель способен оплатить труд автора и печатника, обеспечить повсеместное распространение изданий и т. п. Только рынок способен обеспечить его необходимыми для этого средствами и положением в обществе. Поскольку «из других источников золота взять негде, то по необходимости издатель-книгопродавец умеряет свои восторги и внимательно рассчитывает на возврат капитала, который он затратил», — констатировал в свое время М. О. Вольф[15].
Тот же Вольф, говоря об этом обстоятельстве, всячески подчеркивал, что «деятельность издателя-книгопродавца есть деятельность общественная, публичная», определяемая рамками существующего рынка. Последнее сказывалось как на структуре выпуска, так и на его объемах (следовательно, себестоимости изданий, скорости оборота капитала, способах реализации продукции и т. п.).
В силу многих социально-экономических причин книжный рынок как таковой формировался гораздо медленнее, чем того хотелось Смирдину и иже с ним. Число потребителей книжной продукции было в его время слишком незначительно, их потребности не соответствовали темпам производства, которые предлагал Смирдин. К тому же книгоиздание целенаправленно сдерживалось властями, напуганными революционными потрясениями в Европе.
Формально фирма «А. Смирдин (сын) и Компания» просуществовала до 1861 года — года Великой реформы, когда в перспективе замаячила возможность расширения рамок книжного рынка за счет многомиллионной массы российского крестьянства. Параллельно обозначилась и перспектива постепенного вытеснения обычных форм частного владения коллективными. Только за период с 1856 по 1860 год акционерных компаний возникло значительно больше, чем за предшествующие 20 лет. С конца 80-х годов акционерные общества стали преобладающей формой предприятий в промышленности России. Процесс капитализации сказался и на книжном деле.
О масштабах книгоиздания в пореформенной России и емкости внутреннего рынка достаточно полное представление дают сведения о росте числа изданий и предприятий. Так, например, в 1855 году в России было выпущено всего 1 020 изданий, в 1864-м — 1 836, в 1885-м — 7 451, в 1894-м — 10 651, в 1904-м — 15 975, в 1912-м — 34 630[16]. Число типографий и литографий в Европейской России с 1883 по 1904 год возросло почти в два раза — с 1 035 до 1 979, издательств и заведений книжной торговли (без нотных магазинов) — более чем в два раза (с 1 377 до 2 964), библиотек — более чем в пять раз (с 525 до 2 943). Всего же в России (без Финляндии) на 1 января 1904 года насчитывалась 2 741 типография и литография, 3 775 издательств и книготорговых предприятий, 383 нотных магазина, 3 489 библиотек и 1 129 редакций[17]. Через десять лет, в 1913–1914 годах, в России имелось 2 668 полиграфических предприятий. Из них крупных цензовых было 970[18].
Параллельно последовательному развитию книгоиздания шел процесс изменения количественного и качественного состава читателей. Если еще в 50-е годы в общей массе потребляемой книжной продукции преобладали дворяне, то в пореформенный период ведущее место в этом направлении заняла разночинная интеллигенция, а в конце века обозначился новый слой читателей из крестьянской и рабочей среды.
Волей судеб книжное дело в пореформенной России должно было не только содействовать ее промышленному развитию, но и стать импульсом народного просвещения. Возникшая в стране сеть начальных школ (государственных, земских, церковно-приходских и т. п.) способствовала появлению многомиллионной массы потенциальных потребителей книжного рынка. Однако русское общество далеко не однозначно восприняло возникшую проблему.
Лексикограф и писатель В. И. Даль, собрание сочинений и знаменитый словарь которого издал Вольф, считал, что «грамота сама по себе ничему не вразумит крестьянина; она скорее собьет его с толку, а не просветит». К тому же одним Священным Писанием он может «не удовлетвориться, а захочет знать, что говорится в других книгах»[19]. А это уж совсем ни к чему.
Через десятилетие после Великой реформы известный публицист кн. В. П. Мещерский заявлял, что «у детей кухарок книги надо отобрать, так как читать им совершенно ни к чему»[20]. Подобные высказывания «философски» обосновывались национальной спецификой. В неграмотности народа Константин Леонтьев, например, видел «счастье, а не горе», поскольку подобная ситуация исключала возникновение инокультурных влияний и способствовала сохранению самобытности нации. Опасность он усматривал в том, как бы некоторые просветители народа «под разными благовидными предлогами» не всучили «простолюдину Бюхнера или революционные книги»[21].
Справедливости ради следует заметить, что подобные высказывания не находили поддержки в обществе, скорее наоборот, вызывали у большей его части протесты, поскольку книга мыслилась объектом национальной и культурной идентификации, транслирующим достижения цивилизации. По мнению, например, академика А. Н. Пыпина, сама идея чрезмерности знаний и вреда, проистекающего от излишества книг, возникла из «крепостных времен и крепостных нравов», а теория, в которой «национальный тип представляется сам по себе фаталистической силой, которая создает историю и не особенно нуждается или совсем не нуждается в пособиях общечеловеческого развития», — просто нелепой. Сам термин «национальный тип» «нуждается по крайней мере в сознательности, а это последнее во всяком случае дается только знаниями»[22]. Знание же, как известно, дается учением и книгами.
От необходимости народного просвещения проистекало требование демократизации книги. Правительство, даже если бы и пожелало осуществить названную задачу, не смогло бы этого сделать из-за ограниченности средств, выделяемых на народное образование, недееспособности бюрократического аппарата, да и глубочайшей оторванности от собственного народа. Отдельные лица, а то и целые сообщества предпринимали неоднократные попытки в этом направлении, но все они не достигали поставленной цели. Ведь нужно было совместить, казалось бы, несовместимое: сделать книгу доступной крестьянину, т. е. не дороже лубочных изданий, но несоизмеримой с ними по своей сути. При этом следовало, по словам А. П. Чехова, «не Гоголя опускать до народа, а народ подымать к Гоголю»[23].
Чеховская мысль не была чужда многим издателям, но руководствовались они другими соображениями. Так что демократизация русской книги свершилась далеко не сразу. Крупнейшие издатели, такие как Адольф Федорович Маркс (1838–1904) или Алексей Сергеевич Суворин (1834–1912), преследовали не столько идейные цели, сколько личные интересы. Первый стремился как можно шире распространить издаваемый им журнал для семейного чтения «Нива», второй — продемонстрировать широту своих издательских начинаний. Так в качестве бесплатных приложений к «Ниве» появилось собрание сочинений крупнейших писателей, благодаря чему тираж журнала достиг невиданного ранее числа — 250 тыс. экземпляров (одновременно повысилась и подписная цена: от 4 до 8 руб.), а издательство дорогой консервативной газеты «Новое время» стало выпускать небольшие по объему книжки в серии «Дешевая библиотека», содержащие произведения мировой и отечественной классики. По качеству исполнения (подготовка текста, печать, оформление) эти издания уступали западноевропейским предтечам, но пользовались успехом у разночинного читателя, далекого, правда, от того, что составляло в те годы понятие «народ».
В отличие от них, например, Флорентий Федорович Павленков (1839–1900) из чисто идейных соображений формировал свой весьма широкий репертуар выпускаемой литературы в расчете на разночинного читателя, что не помешало ему нажить миллионное состояние (завещав его, правда, исключительно на благотворительные цели). Однако практически все попытки издания литературы, способной «народ», т. е. крестьянство, «поднимать к Гоголю», оканчивались крахом. Реализовать эту идею можно было лишь в том случае, если бы цена книг такого рода не превышала стоимости лубочных изданий. Но решить подобную задачу представлялось невозможным, ведь только для того, чтобы привлечь к созданию подобных изданий новых авторов, требовалось минимум в 10–20 раз повысить гонорар, не говоря уже о значительном увеличении тиражей. Казалось, что никто не возьмется за организацию столь необычного предприятия. Но такие люди нашлись. Первым было толстовское издательство «Посредник», а решающую роль в осуществлении этого замысла сыграл Иван Дмитриевич Сытин (1851–1934).
Реалист в жизни, в душе он оставался утопистом, искренне веря, что просвещением народа можно оказать воздействие на социально-экономические факторы, определявшие его судьбу. Во время юбилейных торжеств по случаю своего полувекового служения книге, проходивших за несколько дней до Февральской революции, Сытин даже говорил о намерении «отойти от капиталистической стороны» в надежде «повести дело по-иному»[24].
Речь шла о проекте создания акционерного общества «Дом книги», призванного создать особый городок с образцовыми предприятиями книжного дела, учебными заведениями, готовящими профессионалов всех звеньев, от низших до высших, культурно-просветительными учреждениями и т. п. Был даже приобретен участок земли и распределены акции на один миллион рублей. Революция перечеркнула эти планы.
В повседневной же деятельности он умело сочетал приумножение капитала, расширение предприятия и просвещение народа (одних дешевых учебников он выпустил чуть ли не пятьсот названий. Черносотенцы трактовали эту сторону его деятельности как «школьную подготовку второй русской революции»). В отличие от своих коллег, рассчитывающих на «большую публику маленьких кошельков», но все же — на покупателя, располагающего несколькими рублями, Сытин сделал ставку на потребителя, считающего каждую копейку. Поэтому и ассортимент ее должен был соответствовать их запросам и в то же время формировать их. Достигалась поставленная цель различными путями. Об одном из них дает весьма ясное представление характерный эпизод, о котором вспоминал, находясь в эмиграции, один из его ближайших сотрудников А. В. Руманов: «…Когда кончился срок авторских прав на Гоголя, Сытину его контора представила проект полного собрания сочинений писателя в количестве 5 000 экземпляров по 2 рубля за экземпляр. Сытин выслушал, надвинул очки на лоб, стал мусолить карандаши, чтото высчитывал на бумажке и твердо заявил: “Не годится. Издадим двести тысяч по полтиннику”». «В своем расчете он оказался, понятно, прав», — добавлял Руманов[25]. Чтобы принять такого рода решение, надо было быть уверенным в том, что рынок способен поглотить столь значительный объем продукции.
Сытин начинал как издатель-лубочник. Сблизившись с толстовцами, затем с рядом либеральных деятелей и организаций, в частности Московским комитетом грамотности, закрытым впоследствии правительством, он сумел наладить выпуск литературы для низового читателя, отвечающей требованиям времени. При этом в сфере его интересов оставались все сегменты российского книжного рынка: от учебников и книг для детей до энциклопедий и собраний сочинений классиков художественной литературы.
Не обладая сколько-нибудь значительными средствами, он практически сразу же встал на путь создания торгового дома (товарищества на вере), вскоре преобразованного в акционерную компанию, паи которой имели право котировки на биржах Петербурга и Москвы. К началу Первой мировой войны оборотный капитал «Товарищества И. Д. Сытина» превысил 14 млн руб., а паевой — достиг 3,4 млн руб., что составляло седьмую часть вложений всех 42 акционерных обществ книжного дела. Из всех предприятий отрасли оно имело наибольшую прибыль на 1 тыс. руб. акционерного капитала. Так, например, в 1912 году она достигла 225 руб.[26] Дивиденды Товарищества ежегодно составляли 10%, на его предприятиях работало 2 500 человек[27]. Подобного не знала российская практика.
Кроме собственно книгопроизводства «Товарищество И. Д. Сытина» вело книжную торговлю в 13 городах России и Болгарии, издавало самую многотиражную в стране газету «Русское слово» (в 1917 году ее тираж достигал 1 млн экз.), стало фактическим хозяином «Контрагентства А. С. Суворина и К╟», располагавшим сетью киосков на железнодорожных и водных путях страны. Обладая контрольным пакетом акций, Сытин фактически определял как характер книгоиздания, так и направление газеты «Русское слово».
Сконцентрировать в одних руках крупнейшие отраслевые предприятия удалось лишь благодаря колоссальным прибылям, являвшимся, в свою очередь, следствием значительного снижения издержек производства, увеличения скорости обращения товарной массы и, естественно, последовательного роста выпуска печатной продукции.
Высокая производительность труда его рабочих достигалась путем механизации производства, главным образом за счет внедрения в практику машин, представлявших собою последнее слово полиграфической техники, а конечные достижения фирмы объяснялись умелым использованием ряда факторов, которые дает рыночное ведение хозяйства. При этом следует заметить, что концентрация капиталов Товарищества шла исключительно за счет внутренних накоплений, хотя личная уния связывала Сытина со многими крупными промышленниками и финансистами. Поддерживались отношения и с крупными правительственными чиновниками (например, К. П. Победоносцевым, П. А. Столыпиным, И. К. Григоровичем и др.). К Сытину благосклонно отнесся Николай II, но, вынужденно лавируя между консервативными и либеральными кругами, Сытин оставался человеком демократических убеждений, а его газета до Первой мировой войны по праву считалась оппозиционной. Да и конечной целью своей деятельности он всегда ставил просвещение народа.
За все годы издательской деятельности Сытин выпустил не менее 500 млн экземпляров книг. Современники справедливо отмечали, что «расширяя народный книжный рынок, вводя печатное слово в повседневный оборот жизни деревни и городского трудового населения, Сытин тем самым подготовлял массового читателя, прокладывая широкие пути для книги и печати в народную среду, умножая число читателя, который постепенно от лубочной картинки переходит к лубочной книжке и календарю, мало-помалу знакомясь с печатным словом»[28]. Свершить задуманное он смог не только благодаря своему таланту предпринимателя, но и той степени капитализации народного хозяйства, которой достигла Россия в конце XIX — начале XX века. И самое главное — благодаря ориентации на демократические круги общества.
[1] Новый книжный магазин г. Смирдина // Северная пчела. 1831. 16 декабря.
[2] Адарюков В. Я. Гравюра и литография в книге XIX в. Портреты издателей и художников русской книги. М., 1984. С. 72.
[3] Греч Н. Письмо к В. А. Ушакову // Северная пчела. 1832. 23 февраля.
[4] См. соответственно: Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1976. Т. 7. С. 317; Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М., 1952. Т. 8. С. 168–169.
[5] Белинский В. Г. Литературные мечтания // Белинский В. Г. Полн. собр. соч. / Под ред. и с примечаниями С. А. Венгерова: В 12 т. СПб., 1900–1917. Т. 1. С. 390.
[6] Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция (Книжная лавка Смирдина) / Под. ред. В. Б. Шкловского и Б. М. Эйхенбаума. М., 1929. С. 238.
[7] Белинский В. Г. Сто русских литераторов // Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 12 т. Т. 9. С. 403.
[8] Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Указ. соч. С. 239–240.
[9] Столпянский П. Книга в старом Петербурге // Временник общества друзей русской книги. Вып. 1. Париж, 1925. С. 19.
[10] Буслаев Ф. И. Древняя русская словесность. Повесть о Горе и Злосчастии, как Горе-Злосчастие довело молодца во иноческий чин // Русский вестник. 1856. № 1. С. 28.
[11] Никитенко А. В. Записки и дневник. Изд. 2-е. Т. 1. СПб., 1904. С. 267.
[12] Куфаев М. Н. История русской книги в XIX веке. Л., 1927. С. 157, 173.
[13] Гинс Г. К. Предприниматель. Изд. 2-е. М., 1992. С. 13, 32–33.
[14] Белинский В. Г. Сто русских литераторов. С. 492.
[15] Вольф М. О. Отчет за десять лет работы. СПб., 1866. С. 1.
[16] Красная летопись. 1926. № 17–18. С. 54.
[17] Книжная биржа. 1905. Март. С. 12.
[18] Костржевский С. Ф., Попов В. В. Современная полиграфия: Экономика, организация, капитальное строительство. Темпы полиграфии в СССР и за границей. М.; Л., 1937. С. 13.
[19] Даль В. И. Письмо к издателю А. И. Кошелеву // Русская беседа. 1856. № 3. С. 3.
[20] Мещерский В. П. «Вперед или назад». Что значит точка к основным реформам // Гражданин. 1872. № 2. С. 12.
[21] Константинов И. Н. (Леонтьев К.) Грамотность и народность // Заря. 1870. № 11. С. 194.
[22] Пыпин А. Н. Народная грамотность // Вестник Европы. 1891. № 1. С. 248.
[23] Чехов А. П. Полное собр. соч. и писем: В 13 т. Письма. М., 1974–1983. Т. 11. С. 294.
[24] Ответ И. Д. Сытина // Русское слово. 1917. 21 февраля.
[25] Руманов А. В. И. Д. Сытин — издатель // Временник общества друзей русской книги. Париж, 1938. Вып. 4. С. 227–228.
[26] Иникова С. А. «Товарищество И. Д. Сытина» (1883–1917). От литографии к монополистическому объединению. Деп. ИНИОН № 13928. М., 1983. С. 39.
[27] Динерштейн Е. А. Российское книгоиздание (конец XVIII–XX в.). М., 2004. С. 86, 92.
[28] И. Д. Сытин. Пятидесятилетие деятельности // Русское слово. 1917. 17 февраля.