Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 3, 2005
Бестселлер Мэри Пайфер написан в манере, весьма характерной для современной западной, и в особенности американской, гуманитарной науки — по крайней мере, в той ее части, которая стремится стать подлинным «достоянием масс». Этот жанр можно определить как «беллетризованное исследование», и его главным отличием от привычных, даже популяризаторских, монографий является подчеркнутая и последовательная субъективность. Стержень повествования — передача личных впечатлений и личного опыта, пусть даже это опыт практикующего врача-психиатра. В результате читатель вовлекается в некий доверительный диалог, а теоретические выводы если и делаются, то приобретают вид общечеловеческих истин, не выглядящих пустой банальностью, и как раз в силу того, что подтверждаются они примерами из обыденной жизни.
В полном соответствии с этим жанровым принципом доктор Пайфер начинает свою книгу с рассказа о том, как она с мужем отправилась в путешествие по одному из американских национальных парков, в котором тот когда-то побывал со своими родителями. История об этой поездке со временем стала одним из семейных преданий, и вот они с женой решили его «оживить». После многочасовой прогулки, наслаждаясь ужином в ресторанчике, заполненном в основном пожилыми людьми, Мэри задумывается о больных свекре и свекрови, для которых это столь любимое ими место более недоступно. Она вспоминает и собственных умерших родителей— и мысль о бренности человеческого существования кажется ей особенно пронзительной на фоне неизменной природы: ведь лес и река те же, что и много лет тому назад, когда ее муж был еще мальчиком. Но тут же возникает образ сменяющих друг друга поколений, за столом оказываются «милые тени» старших родственников, которых она с любовью вспоминает, и эта картина непрерывности человеческого рода помогает отчасти примириться с быстротечностью молодости и самой жизни. В этом ощущении уязвимости собственного бытия и попытке придать ему дополнительный смысл, по мнению автора, и заключено то главное, что отличает стариков от их детей и внуков.
Сопоставление человеческой цивилизации с миром природы — постоянный мотив книги. Так, следуя распространенной метафоре, Пайфер уподобляет жизненный путь человека смене времен года: примерно по двадцать лет на каждый сезон. Сама исследовательница, которой в момент написания книги исполнилось пятьдесят, находится где-то в середине осени, а пишет она о зиме, неумолимо надвигающейся на каждого, и на нее тоже.
Указание на собственный возраст не случайно, автор тем самым определяет главного адресата своего труда. Это послевоенное поколение, плод пресловутого «бума рождаемости», составляющее весьма существенную часть нынешнего населения Соединенных Штатов. На эту аудиторию во многом и ориентирована «Иная страна», как, впрочем, и предыдущий бестселлер того же автора «Возвращая Офелию к жизни». Там речь шла о том, как родителям следует общаться с девочкамиподростками — а большинству американцев, имеющих дочерей такого возраста, сейчас как раз за сорок. Теперь Мэри Пайфер хочет дать другой совет: как общаться с престарелыми родителями. Иными словами, она создает ощущение, что пишет о себе и для себя, тем самым внушая своей аудитории еще большее доверие.
Впрочем, ориентация именно на послевоенное поколение оправдана и более глубокими социологическими причинами. Экономический рост второй половины XX века и резко изменившаяся демографическая ситуация привели к созданию того типа американской культуры, который нам порой кажется неизменно присущим этой нации. Речь идет, прежде всего, о невероятной мобильности населения, готовности ради получения образования или заработка отправиться за тридевять земель, легко оторвавшись от дома и собственных корней. Однако, как показывает Пайфер, подобные сдвиги в массовом поведении и сознании американцев — продукт сравнительно недавнего времени. Старшее поколение привязано к своим корням гораздо сильнее и является хранителем тех ценностей — дома, семьи и т. п., по которым ныне начинают тосковать более молодые американцы и к которым автор книги предлагает по возможности вернуться. С ее точки зрения, современную американскую цивилизацию отличает своего рода «возрастная сегрегация»: подростки в основном общаются с подростками, тридцатилетние — с друзьями и коллегами примерно того же возраста. Эта возрастная замкнутость возникает в силу того, что жизнь человека в большей мере определяется внешними институтами — школой, университетом, работой, а не внутрисемейными отношениями. Такая ситуация чревата антагонизмом и конфронтацией: в окружении однолеток люди скорее будут стремиться к утверждению собственного первенства, в то время как в «смешанных» возрастных группах устанавливается естественная иерархия в соответствии с опытом прожитых лет и осуществляется чрезвычайно полезный и необходимый обмен информацией между поколениями. Знаком подобной «сегрегации» становятся, по мнению Пайфер, даже столь, казалось бы, замечательные изобретения американской социальной системы, как хорошо обустроенные дома престарелых или предназначенные для более зажиточных людей специальные поселения, где пенсионеры проживают в собственном доме, при этом пользуясь всеми преимуществами пансионатов: питанием, медицинским обслуживанием и т. п. Каким бы продуманным ни было материальное обеспечение всех нужд престарелых, это не снимает, а порой и усугубляет проблемы духовные, среди которых на первом месте стоит общение с младшими поколениями — детьми и внуками. Это общение и так во многом затруднено из-за отсутствия взаимопонимания: в мире старости царят несколько иные законы и ценности. Зачастую это проявляется на уровне языка: скажем, старые американцы часто называют «холодильники» (refrigerator) «ледниками» (icebox). Здесь, конечно, дело в привычке, но языковые предпочтения порой очевидно указывают и на определенные ценностные установки. Понятно, что старикам всегда не нравится языковая распущенность внуков, и при них лучше не употреблять крепких слов; а подчеркнутая эвфемистичность речи пожилых людей свидетельствует и о том, что пора их зрелости наступила задолго до сексуальной революции. Впрочем, нежелание открыто обсуждать взаимоотношения полов у старых людей способно сочетаться с весьма откровенными шутками, немыслимыми в эпоху политической корректности. Восьмидесятилетняя бабушка одной из знакомых писательницы, отправившись в театр, так оценила появление Барышникова на сцене: «Ого, какое у этого парня хозяйство!» Автор книги делится еще одним, достаточно остроумным лингвистическим наблюдением: поколение ее отца и матери не признает иронии, которая порой становится главным способом выражения и чуть ли не образом мыслей у детей, родившихся в эпоху после Фрейда и мировых войн. Старики привыкли думать и рассуждать прямо и конкретно — это может раздражать, но в этом кроется и большая притягательная сила.
Конечно, мир старости неоднороден: основная граница, по мнению Пайфер, проходит между теми, кого она называет стариками «молодыми» и «старыми». «Молодым» американским старикам по этой классификации 60–70 лет, и они все еще способны жить достаточно активной жизнью, путешествуют, в том числе и навещая своих родственников, как, например, пожилая пара Берт и Нэн, проехавшая за лето из Детройта через Вашингтон в Кентукки. Они извлекают удовольствие из самых обыденных вещей и в принципе склонны видеть в окружающем их мире, скорее, положительные черты. Ну а «старые» старики — те, кто обременен множеством болезней и уже сильно ограничен в своих возможностях, а потому настроен куда более пессимистично. Именно они создают наибольшее число проблем для более молодого поколения: они нуждаются в постоянной заботе, но при этом им нужно, чтобы рядом находились близкие люди, а не наемные работники и социальные служащие. С другой стороны, они постоянно повторяют, что не хотят обременять своих детей — это чистая правда, но правда и то, что старики боятся признать свою полную зависимость даже от близких, ибо подсознательно для них такая зависимость — предвестье надвигающейся смерти. Рецепты автора книги просты: в каждой ситуации нужен разумный компромисс. Если пожилые родители живут с детьми, следует найти для них какие-то занятия, обязанности по дому; если они нуждаются в постоянном специальном уходе, хорошо поместить их в подходящее заведение, но желательно в пределах досягаемости для их семьи.
Представление о независимости как о неотъемлемой черте взрослого, реализовавшегося человека — краеугольный камень американского взгляда на мир. М. Пайфер вообще считает характерной чертой американского общества некое предубеждение по отношению к старости, «ксенофобию» к населению этого другого мира. Мира, где потеря сил, болезни и отсутствие долгосрочных перспектив становятся суровой реальностью, противоречащей самому духу молодой и устремленной в будущее американской цивилизации. Именно в этом противоречии традиционной оптимистической идеологии Америки автор «Иной страны» видит причину того, что сами старики не желают считаться таковыми и неохотно говорят о собственных страхах или слабостях, физических и душевных. В то же время их дети внутренне не готовы привыкнуть к новому облику своих некогда сильных и уверенных родителей, а общество оказывается не способным помочь и морально поддержать ни первых, ни вторых. Более того, общественные настроения, скорее, подталкивают стариков к тому, чтобы еще более замыкаться в своей «раковине». Так, один из пациентов признавался доктору Пайфер, что стал бояться садиться за руль: «Ведь если я нарушу правила — точно так же, как я многократно делал в моло дости, — теперь скажут, что это из-за возраста, и, чего доброго, отберут права». Психолог считает, что воплощением культурного и социального отторжения старости стали американские дома престарелых, в которых, несмотря на внешнее благополучие (тоже отнюдь не повсеместное), царит тягостная атмосфера жизни «больного среди больных». Социальная адаптация стариков и изменение общественного отношения к ним становится одной из главных задач Америки, поскольку количество пожилых людей в ней неуклонно растет благодаря улучшению условий жизни и, прежде всего, медицинского обслуживания. Поэтому писательница с особым вниманием и любовью описывает различные примеры неожиданных и нетривиальных способов «выхода в свет» пожилых людей, будь то танцевальный вечер для «тех, кому за…» или бесплатный обед для каждого жителя в кафе в провинциальном американском городе. Последний случай, по ее мнению, тем более показателен, ибо одним из отличий старшего поколения американцев является умение «вместе есть», чего во многом лишена современная культура ресторанов и «фаст фуда». Пища для стариков по-прежнему остается символом благополучия и домашнего уюта — ведь в пору их молодости им далеко не всегда удавалось поесть досыта, и это еще один показатель конкретности их мышления. Они не очень любят распространяться о своих чувствах, предпочитая находить для них весьма прозаическое, но точное выражение. Вот как пожилой сосед писательницы ответил на упрек в том, что его племяннице недоставало дядиной любви: «Ну конечно, я ее любил. Когда у нее была нужда, я отсыпал ей целый бушель зерна».
Здравомыслие и приземленность, по Пайфер, главные психологические характеристики старшего поколения. Именно психологические, мировоззренческие сдвиги, а не технический прогресс создают почти непроницаемую границу, разделяющую отцов и детей. Так, сосредоточенность нынешних 40–50-летних на собственном внутреннем мире совершенно не характерна для старшего поколения, которому незнакомы хитроумные психоаналитические термины, теперь пригодные на все случаи жизни. Его представителям изначально не свойственна страсть к самокопанию и исступленная жалость к самим себе. Пожилые люди видят в самопожертвовании и любви к ближнему добродетель, а не пренебрежение собственным «я» — и зачастую действительно пренебрегают им сверх меры. Такова была, например, одна из пациенток доктора Пайфер, монахиня сестра Тереза, измотанная тяжелой работой в госпитале и пребывавшая в глубокой депрессии из-за раздражавшей ее соседки по келье, но не позволявшая себе жаловаться и расслабиться хотя бы на какое-то время. Понадобилось десять сеансов психотерапии, чтобы убедить ее в том, что заботиться о себе не означает гневить Господа, и, скажем, поплавать в бассейне с разрешения настоятельницы — вовсе не грех. Пожилые люди в принципе любят поговорить о болезнях, но болезни «душевные», нервные расстройства кажутся им или чем-то постыдным, или, в лучшем случае, «блажью», порождением старости и ничегонеделанья. Потому они с такой неохотой идут на контакт — впрочем, цены на услуги психотерапевтов тоже играют здесь не последнюю роль; людям, пережившим войны и жизнь впроголодь, кажется немыслимым выкладывать по сотне долларов в час за душеспасительные беседы с чужим человеком. А между тем наиболее болезненными для стариков оказываются именно психологические, а не физические травмы, и внимание к их душевному здоровью, по мнению автора, должно стать предметом особой заботы и близких, и общества в целом.
Разностью культурного и психологического багажа нередко объясняются и конфликты между поколениями. Одни и те же факты могут истолковываться прямо противоположным образом: так, на одном сеансе мать рассказывала доктору Пайфер о долгих годах счастливого брака с покойным мужем, а ее дочь рисовала совер шенно иную картину отцовских измен и семейных раздоров и упрекала мать в «блокировке» неприятных воспоминаний. В свою очередь, мать полагала, что дочь, «вынося сор из избы», совершает предательство по отношению к собственной семье и памяти отца. «До разговора с Викки я думала, что прожила счастливую жизнь»,— горько заметила она. У каждой из них была своя правда, и главная задача психиатра в данном случае — побудить их искать путь к взаимопониманию. В то же время важно, чтобы старики отказались от свойственного им желания терпеливо сносить тяготы бытия и воспользовались технологиями «постфрейдовского» века — так, 93-летняя Мона, казалось, окончательно потеряла вкус к жизни после смерти сына, но дочь заставила ее обратиться к врачу, и, разговаривая во время сеансов о своей потере, она смогла примириться с нею и преодолеть тяжелейший психологический кризис. Редким примером человека, способного сочетать внутри себя опыт разных поколений, для автора книги становится 77-летний доктор Джордж, выходец из семьи японских иммигрантов (его переименовал из Киоши в Джорджа учитель средней школы). Стойкость, в принципе присущая старшему поколению, в его случае многократно приумножилась за счет исконной японской выдержки — именно благодаря ей семья Джорджа смогла пережить тяжелые годы Великой депрессии, когда японцы были поистине «калифорнийскими рабами», и не сломаться в лагере для интернированных в годы Второй мировой. Однако, выбрав в качестве профессии психиатрию, доктор Джордж оказался способен критически оценить свой жизненный опыт и признать, что его стремление во что бы то ни стало выбиться в люди, жесткость и авторитаризм, который он сам считает характерной чертой японского мужчины, принесли немало страданий его жене и детям. Потому теперь он считает своей главной обязанностью помощь младшему поколению, а способность стойко переносить несчастья сочетается в нем с умением делить горе с близкими: «Смерть сына была для нас с женой страшным ударом, но теперь у нас появилось новое призвание — помочь невестке вырастить его детей».
Развивая центральную метафору книги, Пайфер говорит о «наведении мостов» между поколениями как об открытии новых, неизведанных миров. Эти открытия совершаются методом проб и ошибок: родители и дети нащупывают правильный тон и правильную манеру общения. И здесь тоже вредны ложные представления о независимости и самостоятельности, когда дети считают неудобным поинтересоваться: «Нужны ли тебе деньги?», а родители стесняются попросить детей постричь им ногти. Неизбежно приходится преодолевать груз прежних ошибок, и хорошо, если успеваешь хоть как-то их исправить. В качестве примера писательница рассказывает о своей пациентке Белинде, которой родители отказали от дома, узнав, что она лесбиянка. Когда спустя почти двадцать лет она узнала, что ее отец умирает от рака, она долго колебалась, но все же позвонила и предложила матери свою помощь. Та со слезами согласилась, и Белинда провела последние полгода жизни отца у его постели. Для родителей, сестры и братьев она стала ангелом-спасителем, и хотя открыто никто не признал старой вины, отец сказал ей как-то: «Вообще-то жаль, что я заболел раком, но я очень рад, что из-за этого ты вернулась домой».
Открытие нового мира еще более затруднено тем, что он в принципе не кажется новым. Родители и дети знают друг друга много лет, и первым нужно осознать, что их малыши давно выросли и стали взрослыми людьми, обремененными кучей забот, а этим взрослым детям тоже трудно взять в толк, что их авторитетные и уверенные в себе родители теперь сами нуждаются в совете и защите. Привычная фраза, вроде «Почему ты опоздал к обеду?», будит множество воспоминаний и способна породить самые непредсказуемые эмоции, а раздраженный ответ «Я давно уже не ребенок» может вызвать слезы неподдельной обиды. Но не следует поддерживать у стариков иллюзию «остановившегося времени», и нет ничего страшного в том, чтобы объяснить маме, что вы уже давно не едите жареного мяса, которое вредно для вашего желудка.
Вообще, основной совет доктора Пайфер предельно прост: чтобы понять друг друга, надо разговаривать, в том числе и о самых важных и щекотливых проблемах, начиная с финансов и кончая физиологией. Взрослым детям зачастую приходится помогать больным родителям в отправлении самых естественных надобностей, и у тех и других это рождает чувство стыда и неловкости. Однако простая шутка: «Сколько раз ты меняла мне пеленки? Теперь мой черед» — способна снять напряжение. Точно так же не следует стесняться высказывать и свои претензии: чем сетовать, возвратившись домой, на старческий эгоцентризм матери, лучше вежливо, но твердо сказать ей: «Мама, мне было бы приятно, если бы ты почаще расспрашивала меня о моих детях. Я хочу, чтобы они были частью и твоей жизни тоже». Но в то же время стоит порасспрашивать родителей о временах их молодости, о важных событиях, свидетелями которых они были. Это не только весьма интересно, но и доставит им удовольствие, даст возможность лишний раз почувствовать, что они нужны, что их опыт может быть полезен.
Главная беда стариков — ощущение постепенной утраты сил и способностей. Можно найти в себе силу посмеяться над собственной слабостью, как знаменитый американский поэт У. Х. Оден на своих последних лекциях: «Если кто-то на задних рядах меня не расслышит, пожалуйста, не подымайте руку, я все равно не увижу, у меня жуткая близорукость», но ощущение, что ты уже не можешь делать то, с чем легко справлялся вчера, становится причиной все более и более глубокой депрессии. Чем меньше у человека сил, тем больше он нуждается в общении. Не случайно в штате Небраска, где живет автор книги, старики с горьким удовольствием рассказывают такой анекдот. Пожилой мужчина увидел на дороге лягушку, а она ему и говорит: «Поцелуй меня, и я обернусь прекрасной принцессой». Поднял он ее и посадил себе в карман. Лягушка спрашивает: «Ты что, не хочешь поцеловать меня и заполучить красавицу-принцессу?» Старик отвечает: «Знаешь, в моем возрасте я, пожалуй, предпочту говорящую лягушку». Подспудно в этой шутке скрыта и еще одна драма пожилого человека, мужчины прежде всего, — потеря сексуальной силы и притягательности. Потому старикам так свойственно рассказывать о своих прежних «подвигах», о том, как красивы, сильны и жизнерадостны они некогда были.
С потерей сил сужается и окружающий мир, порой он ограничивается порогом собственного дома. Все, что за его пределами, постепенно становится опасным, а главное, чужим и непривычным, поскольку именно там происходят стремительные перемены. Дом старого человека — это поистине его крепость, в которой он все еще чувствует себя сильным и защищенным, и именно поэтому так неохотно пожилые люди идут на всякое обновление своего жилища, а переезд и вовсе кажется им крушением всей жизни.
Окружающий мир не просто сужается, он еще и стремительно пустеет. Все те, с кем была прожита жизнь, — близкие, одноклассники, друзья и даже враги, — один за другим уходят, и стариков неизбежно настигает чувство одиночества. В заглавие одной из глав своей книги Мэри Пайфер вынесла слова, подслушанные ею в супермаркете, где одна пожилая дама сказала кассиру: «Я скучаю по дому, а он теперь на небесах» — ведь там большинство тех, кого она любила на земле. Другая знакомая автора пошутила чуть менее горько: «Жаль, что на небеса не доходит электронная почта». Особая трагедия — потеря супруга. Стремясь объяснить, что испытывает пожилой человек, оставшись один, доктор Пайфер сравнивает стариков, и прежде всего овдовевших стариков, с людьми, испытывающими сильнейший посттравма тический синдром[1]. Типичные его проявления — чувство постоянной опасности, раздражительность, бессонница, быстрые смены настроения. Еще одна характерная черта — чувство вины за то, что выжил, за то, что не успел что-то сделать для дорогого человека. Стремясь как-то избыть это чувство, оставшийся в живых постоянно сосредоточен на ушедшем и порой вообще не может говорить ни о чем другом. Так, одна несчастная женщина, потерявшая мужа, на разговор о погоде реагировала всегда одинаково (вне зависимости от того, солнце за окном или дождь): «Это напоминает мне тот день, когда не стало Уолтера», а если кто-то упоминал при ней, скажем, о поездке в Канаду, она замечала: «Уолтер мечтал отправиться в Канаду, но так и не успел — он погиб, вы знаете?»
Бесконечные разговоры о смерти любимого человека — крайнее проявление характерной, в принципе, для пожилых людей «зацикленности» на обсуждении болезней, своих и чужих. Окружающих подобные нескончаемые разговоры могут приводить в крайнее раздражение, но следует иметь в виду, что они становятся проявлением все того же синдрома — попытки изжить травму путем постоянных размышлений и рассуждений о ней. А для стариков главная травма, главное «поле брани», по выражению писательницы, — борьба с телесной слабостью и приближающейся смертью.
Способы ослабления посттравматического синдрома в любом возрасте — переключение внимания и интересов на нечто новое, будь то новая работа, новые люди или просто новые впечатления. В старости это не так-то просто, но все равно возможно: опять-таки близость с детьми, а тем более с внуками позволяет открывать для себя непривычные миры и получать положительные эмоции. Но зачастую стариков привлекают конкретные предметы и занятия, до которых раньше у них не доходили руки или для которых они, по их мнению, были вовсе не приспособлены. В качестве примера удачного использования такого «лечения новым» доктор Пайфер приводит рассказ музыкального терапевта, работающего в одном из домов престарелых Небраски: кого-то она учит играть на пианино или другом инструменте, а тем, кто уже не в силах попробовать сам, она просто играет их любимые мелодии. Подобные формы социализирующей терапии кажутся автору одними из самых эффективных.
Разумеется, главная трудность для самих стариков и для тех, кто их окружает,— это ощущение неотвратимо надвигающегося конца, и хотя у 70–80-летних особые отношения со смертью, порой они даже по ней «скучают», все равно осознание ее приближения — проблема, которую каждый из них мучительно решает. Здесь нет универсальных рецептов, и не случайно в соответствующей главе писательница больше уповает на поэтическую силу приводимых ею литературных цитат, чем на убедительность каких-то конкретных примеров. Конечно, проще тем, кто находит успокоение в религии, ведь светская культура, скорее, склонна отгораживаться от самой мысли о бренности всего сущего. Поэтому, заключает автор, у нас нет какихто форм осмысления смерти и примирения с нею, каких-то ритуалов, облегчающих последние дни тех, кто стоит на ее пороге, и боль близких, являющихся свидетелями ухода родного человека. Характерно, что многие изобретают свои собственные ритуалы, вроде «прижизненных поминок», на которые один из пациентов доктора Пайфер, находившийся в последней стадии рака, собрал своих друзей и родственников, чтобы рассказать им о своих чувствах к ним и выслушать множество добрых ответных слов. А один ее друг за три дня до того, как впал в предсмертную кому, при гласил друзей провести выходные в его доме: поиграть в карты и послушать музыку шестидесятых. Общение — вот то, что способно скрасить время угасания, и потому автор книги призывает своих читателей почаще устраивать семейные собрания и праздники, да и просто побольше говорить со своими стариками, в том числе и на самые болезненные темы. В какой-то степени смерть можно планировать, как всякое будущее событие, — и на уровне конкретных деталей, и на уровне духовной подготовки к ней. В последнем отношении автор считает весьма полезной философию движения хосписов, в основе которой лежит идея, что у всякого умирающего есть пять задач. Он должен суметь и успеть сказать пять простых фраз: «Я прощаю тебя», «Пожалуйста, прости меня», «Спасибо», «Я люблю тебя», «Прощай». Главное — чтобы эти слова были услышаны и не остались безответными.
Цель книги, как и всякого популярного труда, — принести читателю положительные эмоции и дать ему некий положительный опыт, а потому завершать ее рассуждением о смерти, даже в ее «светлой» ипостаси, автор не мог. Справедливо заключая, что «всякая жизнь оканчивается трагедией, поскольку живым не ушел никто», доктор Пайфер, тем не менее, в последней части своего исследования говорит главным образом о тех, кто «умеет справляться», правильно выстроив новую систему ценностей, необходимую в мире старости. Здесь прежде всего ценится не успех и материальное благополучие, а время, которого остается все меньше, и потому надо уметь правильно его распределять, зная, на что его должно тратить, а на что нет. И опять, как и в других главах книги, писательница, подчеркнуто не претендуя на универсальность, ссылается на свой личный опыт «подготовки к зиме». Она определила для себя систему приоритетов, состоящую из пяти «Р»: Расположение людей (respect), Родственные чувства (relationship), умение Расслабляться (relaxation), достижение Результата (result) и Реализация себя (realization). В выборе именно этих пяти целей, ради которых не жалко тратить стремительно убывающее время, писательница руководствовалась опытом тех стариков, которые стали для нее примером умения стареть с достоинством и радостью. Среди них не только пациенты, но и родственники автора. Ее тетя Грэйс, которая сама перенесла инсульт и чей муж страдает от болезни Альцгеймера, не потеряла способности отдыхать и расслабляться, например путешествуя по стране на поезде или участвуя в съемках телевизионного шоу. Эталоном родственной привязанности становится семья другой тетки, Генриетты, которая после аварии практически не выходит из дома: ее регулярно навещают сыновья, а муж, находясь вне дома, звонит ей каждые два часа, чтобы сказать: «Я люблю тебя». К этому прибавляется история 80-летней джазовой пианистки, до сих пор выступающей и не любящей длинные перерывы в представлении, поскольку не знает «куда себя деть»; 90-летней дочери эмигрантов-евреев из России, проработавшей юристом при трех губернаторах, а в пятьдесят лет ставшей моделью и до сих пор снимающейся в рекламе; бывшей переводчицы и борца за гражданские права, в свои 86 лет помогающей беженцам учить английский и при этом только что вышедшей замуж. Слова из ее дневника и служат достойным заключением этого описания «старости со смыслом»: «Жизнь продолжается, и я решила: раз уж я все равно живу, то почему бы не пожить как следует».
Как уже было сказано вначале, книга М. Пайфер предназначена для поколения 40–50-летних и потому описывает стариков по большей части «с точки зрения» их детей. Между тем в обыденном сознании наступление старости ассоциируется с появлением внуков: старики — это не столько родители, сколько дедушки и бабушки. Одна из заключительных глав и посвящена именно этой стороне жизни пожилых людей: главная мысль автора состоит в том, что отношения «старых и малых» являются своего рода идеальной моделью семейных взаимоотношений, основан ных не на обязанностях или зависимости, а на чистой любви и неподдельном уважении. Дедушки и бабушки способны, с одной стороны, создать у детей ощущение дома и семейных традиций, а с другой — научить их видеть повседневные прелести окружающего мира, ибо именно старики способны осознать красоту и осмысленность каждого жизненного мгновения. И опять-таки автор с горечью замечает, что массовая культура напрочь игнорирует отношения «через поколение»: фильмов о марсианах и серийных убийцах во много раз больше, чем о дедушках и бабушках.
Мэри Пайфер не устает подчеркивать эту свою главную идею: современная Америка слишком оторвалась от своих корней и потому забыла о стариках. И поскольку Америка наших дней — это культура многолюдных мегаполисов, нетрудно понять, почему заключительная глава названа «Строя деревню». Этот образ подразумевает общество, в котором отношения между поколениями не разорваны, а напротив, ставятся во главу угла и бережно поддерживаются. Такой «деревней» наших дней в описании автора становится провинциальный дом престарелых, расположенный на одной территории с детским садом и школьной группой продленного дня. В нем старики общаются с малышами, подростками и их родителями, а дети сызмальства приучаются без страха и отвращения смотреть на боль и страдания других и, напротив, стараться облегчать их. Еще в одном подобном пансионате старики «шефствуют» над учениками соседней школы: те навещают своих старших друзей, гуляют с ними и даже играют парами в гольф, перевозя своих партнеров в инвалидном кресле от лунки к лунке.
«Деревенская» метафора, призванная оттенить образ уходящей, патриархальной Америки, ценности которой автор призывает сохранить, может прийтись по вкусу многим отечественным читателям. В ней, пожалуй, можно уловить некоторые личные предпочтения (или комплексы) автора — ведь книга написана человеком, родившимся в настоящей американской глубинке и в эту глубинку вернувшимся (доктор Пайфер родилась и работает в Небраске), но при этом получившим образование в Беркли, одном из самых передовых университетов США, и ставшим признанным интеллектуалом, чьи книги читает вся страна. Впрочем, русской интеллигенции тоже всегда была присуща тяга к простым истинам, содержащимся не столько в ученых трудах, сколько в народной традиции — а именно в простоте и «общечеловечности» заключена главная притягательная сила «Иной страны». Конечно, условия жизни стариков могут разниться: скажем, большинству наших пожилых людей остается только мечтать о жизни в лишенных человеческого тепла, но хорошо оборудованных домах престарелых, вроде американских. Но страхи, физические и душевные страдания, тяга к общению и потребность во внимании близких едины у пожилых людей вне зависимости от языка, культуры и цвета кожи — точно так же, как их детям по всему миру свойственны одни и те же смешанные чувства боли, вины, а порой и раздражения, с которыми учит бороться доктор Пайфер. Ее советы часто могут показаться столь же тривиальными, сколь и трудно выполнимыми, но их простота и некая усредненность — безусловно, осознанная стратегия автора. Старость, подобно смерти, стирает грани между университетским профессором и простым рабочим, ибо тот и другой одинаково ей подвластны. В этом смысле «Иная страна» адекватна своему предмету, ибо каждый читатель соответствующего возраста обязательно найдет в ней нечто, созвучное личному опыту. А осознание того, что его проблемы не уникальны, всегда дает человеку надежду — если не на светлое, то на более умиротворенное будущее.
Николай Кербер
[*] Mary Pipher. Another Country. Navigating the Emotional Terrain of our Elders. New York: Riverhead Books, 1999. Мэри Пайфер (род. 1947) — известный американский психолог, профессор университета штата Небраска, автор многих книг, среди которых, помимо «Иной страны», особую популярность снискали «Возвращая Офелию к жизни: как защитить личность девушки- подростка» и «Убежище друг для друга: как выстроить отношения в наших семьях».
[1] Такие сопоставления возрастных особенностей с психосоматическими заболеваниями — типичный прием автора. В своей «Офелии» она сравнивала поведение подростков с действиями человека, постоянно находящегося под воздействием наркотиков типа ЛСД.