Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 2, 2005
Последние лет десять власть в России пытается усилить свое влияние на русский язык, или, если говорить более жестко, восстановить над ним контроль, существовавший в советские годы. Этот контроль был практически утерян вместе с исчезновением или, по крайней мере, изменением статуса таких профессий, как цензор, редактор, корректор и диктор. Власть, в частности, воздействует на язык через законы и через создание различных советов и федеральных программ. Достаточно вспомнить, что в первой статье закона о государственном языке Российской Федерации сказано буквально следующее: «Порядок утверждения норм современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации, правил русской орфографии и пунктуации определяется Правительством Российской Федерации».
В целом подобные действия, на мой взгляд, не приносят особого результата, а иногда вызывают даже обратный эффект. Но разговор сейчас не об этом.
В поисках модели взаимодействия общества (и государства) с языком чаще всего обращаются к опыту Франции. Сходство ситуаций заключается в том, что и русский, и французский являются развитыми литературными языками (с мощной культурной традицией), с немалой претензией на международную функцию (для русского — по крайней мере, на постсоветском пространстве). Оба они подвергаются сильному влиянию английского языка, фактически уже ставшего в современном мире международным. Это влияние двояко. С одной стороны, английский язык теснит все остальные языки и сужает сферу их употребления. Скажем, в постсоциалистическом мире он уже почти вытеснил русский язык в качестве главного иностранного языка. С другой стороны, английский воздействует непосредственно на сами языки, прежде всего через заимствования. Но не только. Например, вкрапления английского текста в русский (как французского у Льва Толстого) еще лет пятнадцать назад были невозможны, а теперь все чаще становятся нормой. Газета «КоммерсантЪ» не транскрибирует иностранные имена, а передает их латиницей (самое смешное, что латиница там используется и для болгарских имен, и для имен, принадлежащих к другим иностранным языкам с кириллическим письмом). Совсем недавно мне попалась книга (Л. Горалик, С. Львовский. Половина неба. М.: Иностранка, 2005), где разговоры поанглийски (а их довольно много) даются именно по-английски и без перевода на русский. Еще раз повторю, что такая издательская (лучше сказать, редакторская) стратегия считалась недопустимой десять-пятнадцать лет назад, хотя в XIX веке она была возможна.
Итак, налицо определенное, хотя далеко не полное, сходство российской и французской ситуаций. Но вот реакция на эти ситуации различается довольно сильно. Если в России в основном обсуждаются запретительные меры, то во Франции постоянно проводятся мероприятия, направленные на поддержку французского языка и расширение его роли[1]. Огромные средства вкладываются в развитие франкофонии, т. е. укрепление связей франкоговорящего сообщества в мире, и в этой деятельности гораздо больше политики, чем чего-то другого (например, лингвистики). Я же хочу сказать о достаточно простых мероприятиях, которые проводятся внутри страны. Французское телевидение с содержательной точки зрения ничем не лучше российского, за одним (или, если хотите, двумя) исключениями. Я имею в виду программы о книгах и языке. Все ведущие французские каналы имеют специальные передачи о новых книгах. На этих передачах, как правило, присутствуют авторы и обсуждается не только художественная литература, но и публицистика, и даже сугубо научные книги. Иногда эти передачи закрываются, но на смену им приходят новые. Самую знаменитую, так и хочется сказать — культовую, под названием «Культурный бульон», много лет вел Бернар Пиво. Бернар Пиво — один из самых известных французских тележурналистов. Кроме всего прочего, он — один из организаторов знаменитых французских диктантов («Les Dicos d’or», «Золотые словари»), популярного конкурса, финал которого проводился на телевидении. Диктанты настолько сложны, что даже победители делают в них какое-то количество ошибок. А еще он — составитель одноименной серии «Золотые словари», куда входят популярные книги о языке.
И вот у меня в руках новая книга этой серии, написанная самим Бернаром Пиво, «100 mots a sauver»[2], название которой можно перевести на русский язык как «100 слов, которые нужно спасти». Это тоненькая книжка, напечатанная к тому же крупным шрифтом, по сути, словарик. Она некоторое время была среди бестселлеров, что для словаря, согласитесь, редкость. Впрочем, по виду она совсем непохожа на словарь, да и никаких научных претензий у нее на первый взгляд нет. В небольшом предисловии автор пишет, что люди, занятые спасением птиц, насекомых, растений и других живых созданий, находящихся под угрозой исчезновения, справедливо считают свое дело важным. Но никому нет дела до исчезающих слов, хотя, казалось бы, слова родного языка должны быть нам ближе, чем никогда не виданное растение. Впрочем, и в лингвистике появилась своя экология, правда, лингвисты спасают объекты более крупные, чем слова, — целые языки. Пиво цитирует известного французского лингвиста Клода Ажежа, который утверждает, что ежегодно в мире исчезает около двадцати пяти языков. Что уж тут говорить о словах!
И все-таки французы удивительно трепетно относятся к своему языку. Бернар Пиво, не будучи, вообще говоря, профессиональным лингвистом, берется за непростую задачу — проследить, а точнее, выследить уходящие из французского языка слова, и даже не только слова, а отдельные значения. И эта задача оказывается выполнимой — но только по одной простой причине: благодаря налаженной, как безостановочное производство, французской лексикографии. Во Франции существуют два знаменитых словарных издательства Larousse и Robert (есть и другие, но Пиво опирался на эти издания), каждое из которых, кроме большого многотомного словаря, из года в год издает однотомные — так называемые Petit Larousse и Petit Robert. В эти словари ежегодно включаются новые слова, а какие-то устаревшие, увы, из них исключаются (объем словаря, в общем, неизменен). Все обновления фиксируются и обсуждаются публично, в том числе на телевидении. Поэтому даже неспециалист может составить словарь исчезающих слов. Трогательный штрих: в конце книги Пиво оставлены пустые страницы, озаглавленные «Liste personnelle de mots en peril» («Личный список слов, находящихся под угрозой исчезновения»). Читатель приглашается в соавторы!
Сам словарик чрезвычайно прост. Статья о слове состоит из описания его значения, примера употребления (как правило, это цитата из какого-нибудь известного автора) и необязательного, но всегда любопытного неформального примечания, помеченного восклицанием Hep! (Эй! Постой!). Все это написано чрезвычайно живым языком и, конечно же, не без особого французского юмора, впрочем, достаточно интеллигентного.
Едва ли читателю, незнакомому с французским языком, будет интересен подробный разбор словаря, поэтому ограничусь несколькими примерами.
Вот словечко bath (с пометой «неизменяемое прилагательное»). Оно выражает положительную оценку. Такие слова очень частотны, особенно в устах молодых людей, и не слишком содержательны. Они легко входят в моду, но если выпадают из языка, то возврата, как правило, нет. На смену bath пришли такие понятные и другим нациям слова, как super, geant, genial, extra. Но, как мягко замечает автор, bath est un mot tres bath, et meme super! Что означает: bath — словечко очень bath (хоть куда), и даже super (супер).
Исчезнувшее слово bejaune (существительное мужского рода) — от bec ‘клюв’ и jaune ‘желтый’. И по смыслу, и по структуре оно напоминает русское желторотый. Происхождение его прозрачно: желтый клюв бывает у птенцов. Интересно, однако, что во французском есть более употребительное слово blanc-bec (букв. «белоротый», т. е. безусый), значение которого шире, поскольку совмещает неопытность с самоуверенностью и высокомерием. Естественно, что таких высокомерных юнцов не слишком жалуют, например, в армии.
Устаревшее междометие fi! понятно русскому человеку без перевода. К нам оно, по-видимому, пришло из французского языка (как и выражение выразить фи) и, к сожалению, тоже устарело. Сам Пиво восхищается его эмоциональностью и краткостью — это своего рода рекорд для французского языка.
Еще одно очень французское словечко fla-fla (существительное мужского рода). Оно обозначает неестественное, напыщенное или манерное поведение, а в сочетании с глаголом faire ‘делать’ может быть переведено на русский как изображать из себя, а если совсем грубо, то выпендриваться.
Устарело и существительное женского рода nasarde со значением «удар или щелчок по носу», как в прямом, так и в переносном смысле.
Вышло из употребления слово patache (существительное женского рода) — тряский дилижанс без рессор, в каких ездили крестьяне. Кучеров, управлявших этими дилижансами, называли patachon, а поскольку вели они несколько рассеянный, чтобы не сказать богемный, образ жизни, появилось выражение la vie de patachon (жизнь «паташона»), которое тоже благополучно устарело.
Смешное и очень длинное междометие saperlipopette! когда-то было богохульством, а сейчас оно — повод для каламбуров. Его упоминает среди любимых ругательств один из гостей «Культурного бульона», правда, в виде целой фразы Ca me perd les popettes, звучащей очень похоже и совершенно бессмысленной (во всяком случае, знакомые французы интерпретировать ее не смогли).
Как не пожалеть об уходящем слове suivez-moi-jeune-homme (буквально: следуйте за мной, молодой человек, неизменяемое существительное мужского рода)! Его придумали для лент на дамских шляпках, грациозно покачивавшихся сзади и как бы приглашавших молодых людей следовать за ними.
А вот слово gourgandine (существительное женского рода). Так называли женщин «без комплексов» и, как пишет Пиво, «без холода в глазах». Однако, предупреждает он, не надо путать их с женщинами легкого поведения, поскольку «гургандинки» делают это не ради денег. Используя еще одно значение этого слова, «корсаж со шнуровкой на груди», автор порождает уж совсем непереводимый каламбур: Delacer la gourgandine avant d’enlacer la gourgandine, чтото вроде «расшнуровать гургандину (корсаж) перед тем, как обнять гургандину (девицу)».
Ну и чтобы покончить с французскими двусмысленностями, сообщу, что из языка ушло существительное мужского рода vit, вполне корректное, а главное, самое короткое название мужского полового органа. Впрочем, успокаивает Пиво, еще осталось бессчетное количество других названий, правда, все они будут подлиннeе.
Вообще надо сказать, что в авторских комментариях, очень веселых и совершенно неформальных, часто содержатся неожиданные и интересные сведения. Оттуда я, например, узнал, что устарело слово brunet, «брюнет», а вот brunette, «брюнетка», — вполне живо. Русский язык оказался в данном случае более «политкорректным», сохранив оба заимствованных из французского языка слова.
Еще удивительнее оказалась для меня информация о романе Жоржа Перека «Исчезновение», опубликованном в 1969 году. Бернар Пиво не берется оценивать его художественные достоинства, но признает сочинение Перека лингвистическим подвигом, ибо автор сумел обойтись без единой буквы e.
Рассказ о книге Пиво можно было бы продолжать, перебирая по очереди все сто спасенных слов. Но главное, я думаю, уже ясно: перед нами очень французская, легкая и веселая, но вместе с тем мудрая книга о словах и языке.
Конечно, спасти слова, т. е. сохранить их в языке, невозможно, но ведь понятно, что Пиво и не ставил такой задачи. Его книга, скорее, сохраняет память об этих словах. Кроме эмоциональной, эстетической и, пожалуй, даже этической ценности, такая забота об уходящих словах имеет очевидное научное значение. Изучая уходящие из языка слова, мы можем понять, как и почему изменяется язык, а вместе с тем — как изменяется окружающий нас мир: какие вещи и понятия исчезают, а какие просто перестают быть настолько значимыми, чтобы для них в языке имелось отдельное слово. Прочтя книгу Пиво, я с грустью подумал о том, как важен был бы такой взгляд на сегодняшний русский язык. Русская лексика меняется невероятно быстро. Однако если новые слова, плохо ли, хорошо ли, но все же как-то фиксируются (например, в словарях новых слов), то о словах уходящих речи вообще нет. А ведь это уходит целый пласт жизни. Увы, подумал я, для русского языка такого не будет никогда… и вскоре натолкнулся на «Словарь редких и забытых слов» В. П. Сомова[3], который вышел даже на год раньше книги о французском языке.
В отличие от книги Пиво, и по названию, и по виду это типичный словарь. На обложке написано: «Словарь редких и забытых слов — уникальное издание, в котором представлено большое количество малоупотребительных слов (глосс), встречающихся в произведениях русской литературы от М. В. Ломоносова до Т. Кибирова. Основной корпус глоссария составляют слова и выражения, которые отсутствуют в современных академических толковых словарях русского языка. Издание призвано помочь вдумчивому читателю при чтении художественной литературы…» Более строго, чем у Пиво, оформлены словарные статьи: они состоят из толкования, примера из литературы и иногда — этимологической справки (для некоторых заимствованных слов). Никаких неформальных комментариев, естественно, нет. Приведу несколько примеров.
Пирог с казённой начинкой
- Нажива за казенный счет.
Николай Щедрин: «Ужели литература породила эти легионы сорванцов, у которых на языке “государство”, а в мыслях пирог с казенной начинкой» (Круглый год).
Дойен
- Старший (по возрасту или по должности); дуайен. Константин Станюкович: «Я в качестве дойена со всеми знаком» (Первые шаги).
- Фр. doyen — самый старший.
Веды
- Древнейшие памятники индийской литературы, написанные до возникновения буддизма.
Владимир Короленко: «Никто не изучал шастры лучше, и никто не погружался глубже в древнюю мудрость вед» (Необходимость).
Обже
- Предмет любви.
Антон Чехов: «Погляди-ка скорее на твоего обже! Бежит по аллее… без оглядки. Чай, воображает, что я с ним из-за такого сокровища, как ты, стреляться буду» (От нечего делать).
- От фр. objet.
Яфетиды
- Народы Европы и северо-восточной Азии, прародителем которых считался один из трех сыновей библейского старца Ноя — Иафет (Яфет).
Валерий Брюсов: «От дней Атлантиды / Несут откровенья до нас яфетиды» (ЗСФСР, 1924).
Более внимательное изучение словаря показывает следующее.
Во-первых, это не вполне словарь, поскольку толкуются не только слова, но и словосочетания: пирог с казенной начинкой, лоб лощить, черный ласточкин камень, личный почетный гражданин, ложка с рукой благословляющей и т. д. Некоторые статьи к тому же больше напоминают энциклопедические, чем словарные.
Во-вторых, невозможно понять, по какому принципу отбирались слова, что в этом словаре можно найти, а чего даже искать не следует. Непонятно, скажем, почему в нем есть слова кармелит и кармелитка, но нет францисканца и т. п. Почему вдруг автор решил включить в него отдельные названия монет или предметов культа и т. д.?
В-третьих, нельзя понять, почему в одних случаях автор дает этимологию, а в других— нет.
В-четвертых, из современных авторов, кроме Тимура Кибирова, удалось обнаружить только Виктора Топорова. Трудно поверить, что сегодня исключительно эти двое используют редкие или устаревшие слова. Почему же выбран именно Кибиров? Не для того ли, чтобы быть упомянутым на обложке?
Конечно, некоторые из этих претензий (например, к принципу отбора слов) можно было бы предъявить и книге Пиво, но ведь у нее нет никаких научных, в частности, словарных амбиций. Это в первую очередь популярная книга, поэтому автор волен выбирать те слова и тех авторов, которые ему нра вятся. А книга Сомова претендует на то, чтобы быть словарем, а значит, и на определенную научность, но, увы, не соответствует этим критериям. Перед нами, однако, и не популярная книга, хотя собранный материал довольно любопытен. Скорее, ее жанр можно определить как «материалы к словарю», хотя объединение в одном словаре устаревших и редких слов и выражений вызывает определенные сомнения.
Итак, перед нами две достаточно любопытные книги, в которых так или иначе описываются устаревшие слова, но одна из них выступает как легкое популярное чтение, и в этом жанре вполне успешна, другая же выступает в качестве научного и справочного издания, и в этом качестве, скорее, неудачна. Но главное различие между ними, конечно, в другом.
Заслуга Бернара Пиво в том, что он ставит чрезвычайно важную задачу (и лишь отчасти пытается ее решить). Она состоит не в том, чтобы помочь нам читать старую литературу (по существу эту задачу намечает В. П. Сомов), а в том, чтобы понять, какие — еще недавно употребительные и, может быть, даже очень частотные — слова уходят от нас или уже нас покинули. Как я сказал выше, именно для русского языка и именно сегодня, в эпоху быстрых, можно сказать, бурных изменений лексики эта задача особенно интересна и актуальна. Изменения лексики, безусловно, во многом отражают изменения и самого реального мира, и нашего восприятия, и способа познания этого мира. Понять, чтo безвозвратно уходит на наших глазах, значит отчасти сохранить это, спасти, используя слова Бернара Пиво.
Но оказывается, что для русского языка сделать это практически невозможно, и здесь нет вины никакого отдельного лингвиста или отдельного автора. Таково, к сожалению, состояние, и даже, скорее, таковы традиции русской лексикографии. Существующие толковые словари русского языка, а среди них немало хороших, не ориентированы, к сожалению, на постоянное, из года в год, обновление. Стереотипное же переиздание словарей, естественно, никак не может помочь делу спасения слов. Конечно, в самых общих чертах можно предположить, что уходят идеологические слова типа субботник, партсобрание, соцсоревнование или такие слова, как несун, стиляга, описывающие явления, характерные для ка кого-то определенного времени, — но даже с ними не все ясно. А что же говорить о других словах? На мой взгляд, из речи практически исчезло чрезвычайно популярное в советское время слово получка. Действительно, раньше все мы жили от получки до получки, и без этого слова, как и без соответствующего понятия, прожить было невозможно. Мне кажется, что я больше не слышу этого существительного, но доказать я этого не могу. Более того, даже если я прав, то, возможно, это касается только определенного круга людей, с которыми я общаюсь, а, скажем, за его пределами оно может быть по-прежнему употребительно. Если слово получка ушло насовсем, мне (вовсе не как лингвисту) хотелось бы знать об этом, ведь это значит, что в нашей жизни что-то изменилось. Но как лингвист я прекрасно понимаю, что в ближайшее время мне никто этого не скажет. И остается только с завистью вертеть в руках книжку Бернара Пиво, представителя редкой профессии — «спасатель слов».
[1] Из наиболее известных запретительных мер, все же принятых во Франции, следует назвать закон, запрещающий использование английских слов в рекламе.
[2] Pivot B. 100 mots a sauver. Paris: Albin Michel, 2004. 136 p.
[3] Сомов В. П. Словарь редких и забытых слов. М.: ООО «Издательство Астрель»; ООО «Издательство АСТ», 2003. 606 c.