Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2005
В начале 90-х годов музейные директора и политики в России столкнулись с проблемой художественных трофеев, захваченных в годы Второй мировой войны, которые российские законодатели предпочитают именовать «перемещенной культурной собственностью». Произведения искусства, вывезенные советскими войсками из поверженной Германии и других оккупированных стран Европы, стали яблоком раздора не только в российско-германских отношениях. Польша, Венгрия, Франция, Бельгия, Нидерланды и многие другие страны начали требовать возвращения своей культурной собственности, оказавшейся на территории РФ. Многие из произведений искусства принадлежали не государственным или общественным институциям, а частным владельцам.
В 2000 году был принят федеральный закон «О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате Второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации». В соответствии с этим законом все культурные ценности, ввезенные на территорию России во время войны, переходят в федеральную собственность. Исключение сделано только для трех категорий: собственности стран, оккупированных нацистами, собственности благотворительных и религиозных организаций, не служивших целям милитаризма и фашизма, и собственности частных лиц, репрессированных нацистами по политическим, расовым или национальным причинам. Частные лица должны добиваться возвращения принадлежащих им предметов искусства через суд.
Недавно я стал свидетелем того, как один российский начальник с гордостью рапортовал на международной конференции, что подобного закона нет ни в одной другой стране. Он даже на минуту не задумался над тем фактом, что никакой другой стране подобный закон и не нужен — в мире не существует государства (за исключением Украины), хранящего такое количество культурных ценностей, принадлежащих институциям и гражданам других стран. После окончания войны СССР не принял участия в процессе реституции, инициированном союзниками. Вернее, принял, но одностороннее, получив из американской и британской зон оккупации миллионы книг и сотни картин, вывезенных с территории СССР нацистами.
В современной России слово «реституция» не любят, хотя ничего обидного в нем нет. В международном праве реституция (от лат. restitutio — восстановление) — это «возвращение имущества, неправомерно захваченного и вывезенного одним из воюющих государств с территории другого государства» (БСЭ).
В случае похищенных или конфискованных произведений искусства — это возвращение отчужденной собственности. После окончания Второй мировой войны реституцией занимались на межправительственном уровне. Сегодня возвращение похищенной и конфискованной художественной собственности регулируется, в первую очередь, гражданским законодательством. Законодательство это неодинаково в разных странах мира и даже в разных штатах Америки. Сроки давности, переход прав собственности, добросовестное приобретение, трактуемые по-разному, делают возвращение похищенного искусства делом крайне сложным. Описание этих различий — дело юриста-теоретика. Наша статья посвящена скорее моральной, чем юридической стороне дела.
Защита искусства от собственника
Недавно мне довелось побывать на конференции «Международные претензии по поводу произведений искусства» (Global Claims for Art), устроенной юридическим факультетом Гарвардского университета совместно с университетским музеем Фогг. Проведение заседаний в музее подразумевало, что речь будет идти об искусстве.
Многоопытные практики и теоретики права разбирали нашумевшие дела — иски к музеям и правительствам в Европе и Северной Америке, попытки бывших владельцев, а чаще их далеких потомков, восстановить справедливость и вернуть, наконец, произведения искусства, утраченные в результате бурных исторических событий ХХ века. Среди упомянутых борцов за справедливость были калифорнийские пенсионеры австрийского происхождения, потомки немецких аристократических семей и даже князь Лихтенштейна. Его предки владели замком в Чехословакии. После окончания Второй мировой войны в соответствии с так называемыми декретами Бенеша замок вместе со всем содержимым был конфискован как немецкая собственность, несмотря на тот неоспоримый факт, что предки князя немцами не были.
Аккуратно подстриженные студенты-юристы и богемного вида искусствоведы конспектировали доклады светил мировой юридической науки. Кураторы и эксперты, занимающиеся проверкой провенанса (истории происхождения) произведений, хранящихся в различных бостонских музеях, с явным облегчением встречали каждый доклад, в котором не были упомянуты названия представляемых ими культурных институций.
Главным событием конференции было выступление известного немецкого юриста-теоретика Эрика Жейма, директора Института иностранного и международного частного права Гейдельбергского университета. Жейм, который, кстати, сам является довольно известным коллекционером европейской живописи ХIХ века, посвятил свой доклад противоречивости интересов, отраженных в современном международном законодательстве по искусству. По мнению юриста, сегодня интересы музеев, частных владельцев произведений искусства, а порой и государств, вступают в конфликт, который не всегда можно разрешить законным путем. И тут немецкий юрист обратился к своей любимой идее — произведения искусства должны иметь собственные права (к примеру, право на охрану и реставрацию, на доступ для широкой публики и др.), порой даже ограничивающие право их владельца распоряжаться своей собственностью. Эта идеалистическая мысль неожиданно спровоцировала всплеск эмоций.
Предложение Жейма наделить произведения искусства собственными правами так взволновало одного известного музейного куратора, что он начал абсолютно серьезно допытываться у него, можно ли приступить к реализации этой идеи немедленно и создать какую-нибудь организацию, напоминающую Общество охраны животных. Наивный порыв куратора, радеющего за произведения искусства, оказавшиеся по разным причинам вне музейных стен, вызвал взрыв смеха в зале. На приеме, устроенном после завершения конференции, музейные работники веселились, представляя, как они будут посещать семьи людей, требующих возвращения своих картин, чтобы установить, смогут ли законные владельцы создать для произведений искусства столь же хорошие условия хранения, как музеи (именно такой процедуре подвергается в США всякий, кто желает обзавестись бездомной собакой).
Музей как очаг конфликта
Борьба музеев и законных владельцев за произведения искусства, конфискованные, похищенные или утраченные в бурных перипетиях прошлого столетия, стала символом начала ХХI века. Юридический термин «реституция», столь нелюбимый российскими парламентариями и музейными директорами, прочно вошел в современный лексикон. Вне всякого сомнения, борьба за возвращение утраченных художественных сокровищ часто имеет политическую окраску. Но главное содержание этой борьбы — не политика и даже не искусство, а собственность, которая, как любая другая собственность, может быть не только завещана потомкам, отдана под залог, но и, чего греха таить, ликвидирована и превращена в свой денежный эквивалент — доллары, евро, фунты.
Произведения искусства квалифицировались как собственность еще во времена Раннего Возрождения. Но особо остро вопрос о праве собственности на произведения искусства (в данном случае государственной, а не частной) встал сразу же после окончания наполеоновских войн. Пересмотр традиционной системы частной собственности, произошедший в результате Французской революции, привел к созданию первого великого европейского музея — Лувра. Монархия рухнула, собственность королевского дома, аристократии и церкви была национализирована. То, что прежде принадлежало избранным, стало достоянием народа. Вскоре главный музей Франции, превратившийся в Музей Наполеона, пополнился шедеврами, вывезенными французской армией из оккупированных стран Европы. Российские противники реституции очень любят приводить в качестве примера наполеоновский вывоз произведений искусства, но почему-то забывают, что падение императора положило начало широкомасштабной реституции — в 1815 году незаконно отчужденную культурную собственность стали возвращать законным владельцам.
Именно наполеоновская Франция впервые поставила вопрос о правах произведений искусства, вступающих в конфликт с правом собственности на них. На все нападки владельцев французы отвечали в том духе, что египетские мумии, ренессансные алтари и полотна барочных испанских мастеров, конфискованные французскими солдатами, впервые стали доступны публике. Аргумент был столь сильным, что даже законным владельцам пришлось к нему прислушаться.
Великий итальянский скульптор Антонио Канова, с 1802 года живший в Париже и создававший скульптурные портреты Бонапарта и членов его семьи, в 1815 году вернулся в поверженную столицу Франции в качестве папского посла «по вопросам реституции». В его полномочия входили как переговоры, так и практическая организация возвращения произведений искусства, вывезенных наполеоновскими войсками из Италии. Канова справился со своей миссией так успешно, что был пожалован титулом маркиза д’Искиа. Папа Пий VII собственноручно вписал имя скульптора в Золотую книгу римской аристократии. Но даже столь ловкий и хорошо осведомленный о нравах бывшего противника эксперт, как будущий маркиз, должен был широко раздавать обещания о том, что возвращаемые в Италию шедевры будут доступны публике. Эти события, связанные с задачами реституции, во многом способствовали музеефикации ватиканских коллекций.
Венгерский синдром
Со времен Наполеона конфликт между правом частной собственности на произведения искусства и соображениями общественного блага остается неразрешенным. (Хотя и частная собственность, и общественное благо не более чем две стороны «скромного обаяния буржуазии» — продукты эпохи Просвещения.) Очевидно, сказывается родовая болезнь музея — институции, рожденной на свет Великой французской революцией. Общее благо всегда (или почти всегда) ценилось музейными работниками выше, чем право собственности. Периоды социальных катаклизмов нередко становились золотым временем для музеев. Речь в данном случае идет не только о музеях бывшего СССР, распухших после революции 1917 года от огромного потока конфискованных культурных ценностей. Похоже, музейщики других европейских стран мало отличались от своих российских коллег.
В 1919 году группа молодых венгерских искусствоведов организовала выставку полотен старых мастеров в будапештском Музее изящных искусств. Большинство картин, выставленных в залах музея, были конфискованы революционными солдатами в особняках аристократии и крупной буржуазии. Одним из организаторов этой выставки был Арнольд Хаузер, будущий создатель социологической истории искусства. Поведение юных венгерских историков искусства, упоенных романтикой революции, объяснить легко. Куда трудней понять мотивацию их учителя — классика венской школы искусствознания Макса Дворжака. Почтенный ученый, живший в отнюдь не революционной Вене, которая еще не оправилась от краха империи, написал на будапештскую выставку хвалебную рецензию. В ней Дворжак использовал традиционный аргумент: шедевры, которые в течение веков были скрыты во дворцах родовой и финансовой аристократии, наконец-то стали доступны широкой публике.
После падения недолговечной Венгерской советской республики, завершившегося унизительной румынской оккупацией, шедевры старых мастеров вернулись в буржуазные особняки на улице Андраши и аристократические виллы на холмах Буды. В отличие от товарища Белы Куна, регент Венгрии Миклош Хорти уважал право частной собственности.
Революционный задор молодых венгерских искусствоведов, столь типичный для начала прошлого века, стал причиной первого, но отнюдь не последнего в истории Венгрии отчуждения собственности в виде произведений искусства. История многочисленных конфискаций художественных ценностей в этой стране может послужить отличным примером того, что происходило в Европе в ХХ столетии.
В 1944 году, после падения режима Хорти, когда началась немецкая оккупация, а к власти в стране пришел марионеточный фашистский режим Салаши, настал черед собственности будапештских евреев. При Хорти, хотя и вводились антиеврейские законы, депортации венгерского еврейства в немецкие концлагеря и конфискации еврейского имущества старались избегать. После того как Хорти был арестован, молодчики из партии «Скрещенные стрелы» (Nyilaskeresztes part — отсюда название «нилашисты», по имени лидера партии Ференца Салаши назывались также «салашистами») начали широкомасштабный погром. Богатые коллекции еврейских промышленников, возведенных в дворянство императором Францем-Иосифом, стали добычей венгерской тайной полиции и СС. Их судьбу разделили собрания аристократических семей, не испытывавших симпатий к режиму Салаши.
Когда советские войска подходили к Будапешту, коллекция Музея изящных искусств вместе с конфискованными еврейскими картинами была вывезена немцами и сопровождавшими их венгерскими фашистами в Австрию, однако большинство шедевров так и не пересекли австрийскую границу. После падения Будапешта советские трофейные бригады (судя по всему, это были бригады Гохрана, подчинявшиеся НКВД) конфисковали то, что еще оставалось в сейфах различных городских банков. Тем временем американские войска обнаружили в венгерском местечке Шентготтхар вблизи австрийской границы эшелон, набитый венгерскими картинами. Они были отправлены в Мюнхен, на сборный пункт MFA&A (организации «Охрана памятников, произведений искусства и архивов», созданной американцами в 1943 году), а затем возвращены в Венгрию.
Однако к моменту возвращения будапештских художественных сокровищ многим из их владельцев стало ясно, что новые венгерские власти вряд ли вернут им похищенную собственность. Попытки бывших владельцев полотен Эль Греко и Гогена добиться от американской военной администрации возвращения своей собственности не увенчались успехом. (В первые послевоенные годы американцы передавали найденные произведения искусства в страны, откуда они были вывезены, возлагая ответственность за их возвращение законным владельцам на национальные правительства. Позднее власти США отказались от этого принципа. Многочисленные случаи, когда правительства стран «народной демократии» национализировали возвращенные культурные ценности, заставили США пересмотреть свою политику.)
Шедевры, отправленные американцами из Мюнхена в Будапешт, были частично возвращены бывшим хозяевам, которые тут же попытались вывезти их из страны. Незаконный вывоз стал официальной причиной национализации лучших из возвращенных полотен. Круг замкнулся — картины, выставлявшиеся в Музее изящных искусств во время «революционной» выставки 1919 года, опять вернулись в его стены.
В том же 1944 году бойцы из 49-й армии обнаружили в местечке Рейнсбург неподалеку от Берлина железнодорожный вагон с картинами из Будапешта. Это были картины из тех же самых еврейских коллекций, что и найденные американцами. Вагон был доставлен в город Горький, и картины передали на хранение в местный музей. Долгое время музейные работники не имели ни малейшего представления о том, кому же на самом деле принадлежали «подаренные» музею шедевры. Как и во всех других музеях бывшего СССР, картины убрали с глаз долой и спрятали в хранилище. Только в 60-е годы, когда готовилась передача в ГДР коллекций Дрезденской галереи и других восточногерманских музеев, московским экспертам удалось установить, что вывезенные из-под Берлина картины на самом деле принадлежали венгерским евреям. Установить это было несложно — шедевры из коллекций Хатвани и Херцога неоднократно экспонировались на выставках до начала Второй мировой войны и были воспроизведены во многих каталогах.
Сегодня наследники венгерских коллекционеров пытаются вернуть свои сокровища, оказавшиеся в России, через суд. Согласно российскому закону о перемещенных художественных ценностях, жертвы расовых и политических репрессий, чья собственность была конфискована нацистами, а затем вывезена на территорию РФ, имеют право востребовать ее в судебном порядке. Добьются ли наследники будапештских коллекционеров успеха, пока неизвестно. Потомки барона Херцога уже проиграли суды в двух инстанциях.
Торжество справедливости и его последствия
Несмотря на шумные международные форумы, такие как вашингтонская конференция о собственности эпохи холокоста (Тhe Washington Conference on Holocaust-era assets, 1998), специального законодательства, регулирующего права частной собственности на произведения искусства, не существует. Права собственности здесь, как мы уже говорили, регулируются гражданским правом.
Зачастую симпатии публики оказываются не на стороне владельцев, пытающихся изъять свою собственность из музейных залов, а на стороне музейщиков, разглагольствующих об общем благе. Такую реакцию можно понять — законные владельцы часто борются не столько за справедливость, сколько за деньги. Порой поведение их становится прекрасным материалом для «комедии нравов» и затмевает удаленное от нас во времени преступление, в результате которого собственность была отчуждена.
Несколько лет тому назад в одном из американских музеев была обнаружена картина известного французского постимпрессиониста, конфискованная нацистами в Париже. Внучка владельца, благообразная и весьма состоятельная старушка, сразу же стала звездой американской прессы. Во время многочисленных интервью она рассказывала о том, что неожиданная находка утраченного шедевра равнозначна для нее находке похищенного в детстве ребенка. Многочисленные общественные организации поспешили на помощь старушке-жертве. Присты женный музей довольно быстро вернул ей картину. Через несколько недель после возвращения полотно было продано владелицей Стиву Вэйну, хозяину гостиницы-казино Беладжио в Лас-Вегасе. В этой гостинице Вэйн организовал оригинальный «музей», в котором посетитель может купить любую понравившуюся ему картину. Многомиллионная сделка оставила неприятный осадок — борцы за справедливость, дружно бросившиеся на защиту старушки, испытали тяжелое разочарование. Я случайно стал свидетелем того, как один из директоров престижной общественной организации метался по своему кабинету, крича: «Потерянный ребенок, потерянный ребенок! А когда ей этого ребенка вернули, она немедленно продала его в бордель!»
Кричать не стоило. Поступок пожилой владелицы, возможно, не соответствовал высоким моральным принципам, за которые сражался радетель об общественном благе, но был реализацией ее права. Собственность принадлежала ей, а собственность на произведения искусства не лучше и не хуже любой другой частной собственности. Обо всех человеческих конфликтах, порожденных частной собственностью, нам давно рассказали писатели XIX века. Но, к сожалению, ничего более совершенного человечество пока не придумало. Да и к чему может привести борьба за общее благо, мы знаем не понаслышке.
Неизвестно к чему может привести и разработка законодательства о правах произведений искусства, столь милая сердцу профессора Жейма. Пока попытки реализации подобной концепции приводили, скорее, к конфузам. Например, Федеральный закон о правах художников (Visual Artists Rights Act), принятый в США в 1990 году, запрещает «изменение, повреждение или уничтожение произведений искусства без согласия художника». Не заказывайте фрески для вашего нового дома во Флориде! По закону вы не сможете его перестроить!