Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2005
(из разговоров с нелегалами) Я ехал в экскурсионном автобусе по Андалусии. Посмотрите направо, посмотрите налево, говорил гид. Мы смотрели. Показывали Испанию. Голос из радиопанелей над головой рассказывал про историю городка за окном, чем занимается здесь народ, когда сюда пришли арабы, когда началась Реконкиста, когда высадилась марокканская конница генерала Франко. Основная тема, естественно, история Испании. Основная, но не единственная. «Олива считается в Испании главным деревом, — говорил гид. — Не скажешь, что красивое, да? Это потому, что оливу в определенном возрасте специально обрезают. Крону формируют, чтобы сборщики могли дотянуться до каждой ветви. Это очень важно.
Олива колючая, все руки обдерешь, пока снимешь все оливки. Можно, конечно, и по-другому, можно “труси.ть”, как у нас говорят. Расстилаешь под деревом брезент и трясешь ветки. Но тогда оливки бьются. Их принимают другим сортом. Заработок, разумеется, уже не тот».
Вот это уже интересно. Я начал косить глазом в сторону гида. Русский. Лет тридцати. Высокий. Худощавый. Стройный. Стоит впереди, в проходе, правой рукой упирается в стойку над кабиной шофера, в левой — микрофон, который он подносит к губам жестом рок-звезды. И, действительно, поет — речь его течет свободно, с шуточками и лирическими отступлениями, почти вдохновенно. В паузах перебрасывается с шофером какими-то фразочками, демонстрируя свой испанский. Видно, как нравится ему вот так стоять перед нами, смотрящими на него снизу вверх, нравится объяснять нам, направлять, вразумлять: «Обычно русские считают испанцев скупыми. Это потому, что вы приезжаете сюда отдыхать и тратить деньги. А люди здесь еще и работают. Попробуйте представить себя, скажем, на монтаже опалубки фундамента в котловане при тридцати пяти градусах жары…»
На одной из остановок я подошел к нему:
— Ну а вы тут как — живете или только работаете?
— И живу, и работаю.
— Давно?
— Шесть лет.
— А по образованию — историк?
— По образованию — одессит. Работал стюардом на международных линиях. В Барселоне отпустили на берег погулять. Прошелся я по Рамблас, кофейку попил, коньячку глотнул, вокруг посмотрел и понял, что Испания — это как раз для меня. И через полгода перебрался сюда. Вначале, конечно, помыкался, но теперь, как видите, все о’кей. Работа — дай бог каждому. Вид на жительство уже получил. Осталось получить гражданство.
Через пару дней я продолжил этот разговор с Йорданом, болгарином из турфирмы, опекавшей меня:
— Да, русских тут много. Русских, украинцев, болгар. Испанская молодежь выбирает сейчас туристский бизнес — языки учат, менеджмент, гостиничное дело. Соответственно возникают проблемы с рабочей силой на сельхозработах и в строительстве. Это уже работа для нелегалов. Ну а кто из приезжающих не может или не хочет, те работают на Танжер.
— А это что такое?
— Черная дыра. Марокканский канал. Наркотики, проституция, угон и переправка через Гибралтар машин и так далее. В прошлом году я домой на месяц уезжал, в отпуск, машину возле дома оставил. Вернулся — нет машины.
— И что?
— А ничего. Полиция даже не стала делать вид, что будет искать. Безнадежно — девяносто процентов, что машина уже переправлена паромом в Танжер. Акт для страховой компании составили, я получил деньги и купил новую.
Разговор этот происходил вечером в холле моего отеля в Беланмадене, курортном пригороде Малаги. Слушая Йордана, я вспоминал свою поездку в Малагу. В тот день я гулял по городу, домой возвращался на электричке и в ожидании поезда курил на верхней платформе, рассматривая двух русских. Парня и девушку. Смотрел, естественно, на девушку. Уж очень хороша была: тоненькая, стройная, с темными вьющимися волосами, в позе, в жестах — грация балованного подростка. Но завораживало другое — сочетание со всем этим тяжести во взгляде и легкой хрипотцы в голосе. Видно было, что не туристка, что Испания вокруг — не объект любования или хотя бы любопытства, а среда жизни. Жизни достаточно специфической. Она стояла в трех шагах от меня, потому я не только смотрел, но и слушал.
— Ничего я этим уродам не обещала. Честно. Но этот мудило решил, что мы согласны… Ты скажи своим, что я не виновата. Скажи, что они сами вцепились.
— Ладно, не парься, — говорил ее спутник. — Отмажем тебя. И насчет козла твоего… Я Стасу позвоню. Он сделает.
Профессиональная принадлежность парня угадывалась легко: по шрамам на лице и следам на плече, оставшимся от безуспешной попытки свести тюремные наколки.
Что оказалось для меня неожиданным в Испании, так это густота и плотность нашей, вполне российской жизни. Чтобы найти в той же Малаге русских, напрягаться не надо. «Ну, Дим, сколько раз говорила, не покупай сметану у цыганок, только у испанских бабушек. Неужели до сих пор не научился их различать?» По набережной среди гуляющих в субботний предвечерний час шествует классическая молодая семья с ребенком в коляске.
— Не скажете, как отсюда добраться до автовокзала?
— Скажем, отчего же не скажем, — легко отвечают они. — А вы здесь давно? Как там дома?
И уже через пару минут — вполне оживленный разговор, параллельно с которым я в уме делаю выжимку для записи: Дима. Русский. 26 лет. Из Краснодара. Работает на стройке — столяр, плиточник и, если надо, сантехник. 1 000 баксов в месяц. «Вроде как большие деньги, но здесь и траты большие. Только за квартиру 280. Дома получаешь меньше, но и тратишь меньше. Так на так получается». — «Но, пока молоды, надо мир посмотреть», — вступает жена Таня. Ей 21, и видно, что мир она намерена смотреть еще долго. Ребенку скоро годик. Мальчик. Таня, естественно, не работает, она при ребенке.
— В общем-то здесь нормально, не жалуемся, — продолжает отец семейства. — Полиция в нашу сторону вообще не смотрит. Русские здесь — люди законопослушные. В основном. Если закон не нарушаешь, а просто работаешь, то и на здоровье. У некоторых нелегалов дети даже в испанскую школу ходят. У родителей документов нет, а дети учатся. Недавно испанцы закон приняли, по которому все нелегалы, имевшие на тот момент работу, получали вид на жительство. Мы к этому закону не успели. Подождем следующего.
— Ну а вообще, как это делается? Как становятся нелегалом?
— Элементарно. Можно через агентство по трудоустройству. Можно через знакомых, которые здесь уже освоились. Или на свой страх и риск: покупаешь тур на неделю, дня три-четыре жируешь в отеле, а потом шмотки собираешь и идешь в сквер. Там тебя устроят. Сквер-то знаете где?
— Нет.
— В центре, недалеко от собора. Да знаете наверняка. Там туристы всегда толкутся.
Сквер я нашел в следующий свой приезд через несколько дней. Оказалось, это тот самый старинный сквер у порта, в центре Малаги, с запахом конского навоза (там стоят пролетки для туристов), через который я уже пару раз проходил, но ничего особенного не замечал. Не туда смотрел. На небольшой площадке у входа тихо гудела деловая русско-украинская тусовка, вызвавшая воспоминания о московских уличных собраниях прогоревших вкладчиков. Особенно если посмотреть на тесно сидящих на скамейке людей, заполняющих какие-то анкеты. Люди стоят в сквере небольшими группами по трое-четверо, как бы порознь, но при этом чувствуется, что они здесь — вместе. Я медленно прошел сквозь толпу, выбрал полупустую скамейку с краю. На скамейке сидела женщина лет пятидесяти и две помоложе.
— Вы не подскажете, как отсюда до вокзала добраться? — обратился я к старшей с уже проверенной фразой.
— Из России?
— Да.
— Отдыхаете или как?
— Отдыхаю. А вы?
— А я работаю.
— И как устроились?
— Хорошо.
Опрятно одетая, спокойная украинка. Пятьдесят два года. В Испании полтора года. Из Львова. Тридцать лет простояла у конвейера на заводе «Электрон»: «Кончился завод. Все порушили, даже будинок разломали. Работа во Львове есть, но за нее надо много заплатить». Языков не знает, осваивает на месте испанский и английский. Работает домоправительницей. Испанцы для такой работы предпочитают выбирать славянок среднего возраста и старше. Дом прибрать, еду приготовить, в садике цветы полить и газон, «малых» из школы и детсада забрать. Пятьсот долларов в месяц плюс проживание, еда и проездной на электричку. Работает «интерно», т. е. круглосуточно, а бывает еще «экстерно» — это которые приходящие, почасовики. Раз в неделю приезжает в сквер со знакомыми повидаться и по делам: «Чоловика своего хочу сюда привести. Но у него профессии нет, он шофер. Такому только с нашими бандитами работать. Я не хочу. Я хочу, чтоб он на стройку пошел. Тут один мужчина, Володя из Дубны, обещал помочь, он на стройке работает, но прихожу уже третий раз, и нет его».
К нашей скамеечке подходит мужчина.
— Добрый день, — аккуратно обращается он ко мне.
— Добрый день.
— Работу ищете?
— Да нет. Просто интересуюсь, — говорю я так же аккуратно.
— Работа есть. Нужен сварщик, нужны бульдозеристы для работы в горах. Если нет рабочей профессии, можем устроить на плантации. Жилье, питание будет. Присматривайтесь. Если надумаете, подходите.
Действительно все просто.
На последний вопрос, который я задал тогда женщине из Львова: «Как же вы потом домой возвращаться будете?», она махнула рукой — пустое. «Я знаю, в каком кабинете, кому и сколько нужно дать, чтоб выправили документ. Это легко».
Как это «легко» на самом деле, я наблюдал спустя несколько дней в аэропорту Малаги при прохождении паспортного контроля. В стеклянной будочке сидел пожилой благодушный испанец. Он лениво брал паспорта, неторопливо листал, глядел задумчиво, и очередь вокруг меня злилась, потому как время уходит, и лучше бы по «дьюти фри» пройтись, чем томиться в неподвижной очереди: «Это невозможно! Чего они все чухаются — два часа убили на регистрации, теперь здесь… Совок, честное слово. Совок стопроцентный». Не участвовала в этом клокотании молодая женщина, стоявшая передо мной. Она как будто вообще ни в чем не участвовала. За руку ее теребила четырех- или пятилетняя дочка, и женщина с усилием, будто откуда-то издалека, наклонялась к девочке, выслушивала и снова замирала. Первое, что мне пришло в голову, — люди на вокзалах, сорвавшиеся в дорогу «по телеграмме». Но не похоже. Видно, например, что в дорогу они собирались без спешки, тщательно и сосредоточенно. И в багаже никакого сувенирно-туристского мусора. Нет, это напряжение не от горестного потрясения, это страх. Просто страх. Ошибиться трудно. И когда наконец подошла ее очередь, она судорожно, даже как-то со всхлипом вздохнула и двинулась вперед. Таможенник с тем же благодушно-сонным выражением лица взял паспорт, полистал, взглянул на фото, потом на нее, на монитор компьютера, потянулся за штампиком, чтобы поставить отметку на соответствующей странице, и вдруг застыл. Он смотрел в паспорт, как бы не веря своим глазам. Изумление показалось мне чуть наигранным. Я уже понимал, что он там увидел: разрыв — и, надо полагать, более чем приличный — между датой въезда и сроком действия визы. Лица женщины я, естественно, не видел. Видел только спину с опустившимися плечами и слышал тихое поскуливание ребенка, нывшего уже не столько от усталости, сколько от передавшегося ей невыносимого напряжения матери. Таможенник вздохнул, глянул на девочку, потом на женщину, сокрушенно покачал головой и резко клацнул своим аппаратиком, как бы отмахиваясь: сгинь с глаз моих, пусть с тобой дома разбираются. И протянул ей паспорт. Женщина кивнула головой, и я услышал тихое: «Грация, синьор».
Вот чего я не могу себе представить, так это повторения подобной сцены в Шереметьево. Будем надеяться, что женщина знает, как вести себя и дальше.
Октябрь 2004 года. Греция. Крит. Маленький отель в селении под городом Ханья. Я пытаюсь на своем «литл инглиш» объясниться с девушкой-портье. Она вежлива, она очень старается, но не понимает. «Момент, — говорит она, выходит из-за стойки, открывает дверь ресторана и кричит: — Владимир!» В дверях появляется могучий мужчина в белом фартуке, у него крупная голова, нос картошкой, лысина и остатки рыжих волосы над ушами:
— Какие проблемы, земляк?
— Да ерунда, в ванной комнате лампочка над раковиной, а выключателя нет, весь номер обшарил.
— Понятно, — говорит Владимир, проходит через холл и высовывается в сад: — Мыкола! Мыкола!
Из кустов появляется Мыкола, стройный, черноволосый, в круглых очечках, похожий на Джона Леннона.
— Николай, можно Коля, — представляется он мне. — С приездом!
— Ты куда в 27-м выключатель от светильника в ванной запрятал? Человек обыскался.
— А что б я помнил, — говорит юноша. — Пойдемте в номер. Я думаю, найдем. Нашли.
Элегантная пипочка справа от зеркала, которую я принял за декоративное украшение.
— Последний писк дизайнерской моды, — говорит мне Коля. — Телевизор настроить? До вас тут немец жил, под себя настроил, а я могу вам с антенны вывести первый московский канал.
— Нет, спасибо. Глаза б мои не глядели на него.
— Зря, — говорит Коля. — Родину любить надо.
— Родину-то я люблю, у меня с телевидением проблемы. Ну а вы, Коля, родину любите?
— Конечно, — отвечает Коля. — Но без взаимности. Пришлось перебираться на родину историческую. Папа у меня — грек, мама украинка, ну а я проходил как еврей.
— Были проблемы?
— Бог миловал, серьезных не было. Проблема одна — работа. Устроился после института на завод, а он тут же обанкротился. Начались сокращения, мне предложили работу электрика. Ну а если уж в рабочие идти, то лучше в Греции, чем в Харькове.
— Уже натурализовались?
— Еще нет. Нелегал.
— А Владимир?
— Он тоже. Володя здесь третий год, я — скоро два.
— Не тоскливо?
— Мне — нет. Мне нравится. Тут полно наших — из Киева, из Луганска, ну и поляки, словаки. Славянский клуб, короче.
В тот же вечер после ужина в саду отеля я увидел Володю за столиком у бара.
— Присаживайтесь, — сказал он мне. — Вы-то что ж один приехали? Имейте в виду, конец сезона, наши девки уже отработали и разъехались по домам, а с гречаночками будут проблемы.
— И замечательно, деньги целее будут.
Разговор, естественно, зашел о русских за границей, и длился он с перерывами все две недели моего отдыха — других русских ни в отеле, ни на пляже, исключительно немецкоговорящем, за четырнадцать дней я так и не встретил.
Кое-что за Володей я, по своему занудству, записывал.
Сорок восемь лет. Квартира в Гатчине. Там живет мать, туда он уезжает на зиму. Пятнадцать лет проработал поваром на плавбазе в Тихом океане, два года ходил матросом в загранку, работал в ресторане в Алма-Ате, потом вернулся домой в Гатчину, заскучал и начал искать себе место под солнцем. Буквально.
— У меня еще в Охотском море мечта была: домик в Крыму, чтоб там все лето жить. Заработки тогда были у нас приличные, мог себе позволить. Но не успел. И не жалею. На Крите лучше. Правда, домик здесь хрен купишь. Цены заоблачные. Но заработок, особенно по нашим представлениям, вполне приемлемый. За неквалифицированную работу нелегалу платят 3 евро в час. Это вот Коля сейчас так зарабатывает. Ну а я повар. У меня, естественно, расценки повыше. Правда, если б вид на жительство был, получал бы как минимум в полтора раза больше. Ждем с Колей очередной амнистии для нелегалов.
— Думаете, объявят?
— А куда они денутся! Вы пройдитесь по здешним магазинам, в каждом третьем есть русскоговорящая продавщица. Нет, раз наши начали ездить сюда на отдых, грекам без нас уже не обойтись.
Про мои испанские впечатления Володя слушал внимательно. Хмыкал.
— Был я в Испании. Насмотрелся там на наших. Знаете, какая их главная проблема? Куриные мозги. Вы только представьте: человек решается бросить свою страну, язык, родных, друзей — и при этом ему лень посидеть в библиотеке, чтобы разобраться в законах той же Испании! Вот русских и обдирают на месте. Свои же и обдирают. Я видел таких, которые были твердо уверены — им кто-то рассказал, видите ли! — что за месяц заработают две-три тысячи баксов. Откуда они такие цифры берут?! Испания, по европейским меркам, страна бедная. Больше двадцати евро в день на плантации не заработать. Я, например, как сделал: я пошел в агентство у нас в Питере, послушал, как они мне лапшу на уши вешают, высмотрел себе там мужика потолковее, дождался, когда он перекурить во дворик выйдет, и подошел к нему еще раз. И он мне за пять минут растолковал, как все на самом деле обстоит. Максимум, который можно привезти домой после месяца работы в Испании, — 600–700 баксов. Если повезет. Агентство может сделать туристскую визу на месяц, которая дает право на сезонные работы, устроить на чартерный рейс и дать координаты хозяйства, где может быть работа. Остальное зависит только от тебя. И еще он мне сказал: «Как услышишь в Испании русскую речь, переходи на другую сторону улицы. Не вяжись ни с кем, кто будет обещать что-то более выгодное. Кинут. Считай, что не на заработки едешь, потому как при ломовой работе, которая тебя там ждет, эти 700 баксов ты и дома заработаешь. Считай, что на разведку едешь. Работу за границей лучше искать самому».
И я поехал. Все оказалось, как он сказал. Ну, почти. Вставали затемно, работали до двенадцати или до часу, потом до пяти спали — жара. Потом снова в поле. Пять дней отдыхал. В выходные и праздники там вся работа останавливается. Даже немного поездил, поглядел окрестности. Красивая страна. Но я понял, что Испания — не мой вариант. Потом так же съездил в Турцию. Потом на Португалию нацелился, но в последний момент переиграл на Грецию и не ошибся — работа по специальности, отношения с хозяином нормальные, а через него и с местными полицейскими, так сказать, неформально. Здесь я зарабатываю на порядок больше, чем в той же Испании. Да и кто б меня в испанском отеле на кухню пустил?
Именно от Володи я услышал наконец то, что не давало мне покоя, когда я смотрел на наших нелегалов. В лицах тамошних русских — почти всех, исключая, может быть, Володю, — было что-то пришибленное, напряженное, как отпечаток тяжелой болезни, которую они вынуждены переносить на ногах. Над всеми наши ми разговорами висел непроизнесенный, но очевидный вопрос: зачем мы тут? что случилось? И Володя оказался единственным из моих собеседников, который попробовал этот вопрос сформулировать: «Вот на чем меня здесь клинит, так это порядок. Нет, не в смысле чистоты на улицах или там охраны порядка. Порядок жизни. Тот же Крит взять… И земля здесь хреновая — камень наполовину, и с водой пресной проблемы. Да и люди у них — не скажу, чтобы семи пядей во лбу. Обычные люди. Но у них получается. Посмотрите на моего хозяина, ведь на роже написано, что раздолбай. А отельчик у него — картинка. Порядок, как на линкоре. Персонал — это ведь все местные девки, по-нашему, «деревенские», а как вышколены, как по-английски, по-немецки чешут… А теперь и мы, русские, на этот порядок горбатимся. И у нас тоже получается, но — только здесь. Почему не дома, а?»
При взгляде на сегодняшних нелегальных эмигрантов трудно избавиться от ощущения, что эти люди устраивают себе что-то вроде тотальной провокации. Сознательно или бессознательно они ставят себя в экстремальные условия, когда хочешь не хочешь, надо выложиться до конца и обрести то, о чем мечтал: достаток (по нашим, разумеется, меркам), внутреннюю независимость, наконец, возможность нежиться раз в год на ласкающих русский слух Канарах. И сегодня там, на этих самых «Канарах» (в курортной Турции, Греции, Испании), сходятся лоб в лоб две породы «новых русских» — те, что зубами роют тамошнюю землю, отвоевывая себе место в благоустроенной Европе, и те, что приехали сюда отдыхать и уже воспринимаются нелегалами как часть вожделенного «порядка жизни». Потому что для русского нелегала нет разницы между немецкими, польскими и русскими туристами, живущими в одном отеле и говорящими утром друг другу «монинг» у лифта. И русские, которые проезжают на арендованных «вольво» и «тойотах» мимо соотечественников, долбящих асфальт, не обязательно бандиты или чиновники-казнокрады. Это те, кто научился жить и зарабатывать дома, в России. Но соотечественников-нелегалов они практически не видят, потому что в Европу вошли не с черного хода и представляют собой вполне органичную часть европейской жизни. По крайней мере на две недели своего тура.
Не берусь здесь кого-либо осуждать или жалеть. Не мое это дело. Мне в данном случае интересна просто фактура, сегодняшний вариант старого русского вопроса: «Кто мы в Европе?»