Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2004
Общая теория человеческой деятельности, или праксеология, выводит логические следствия из аксиом человеческого действия как такового. В отличие от психологии, сосредоточенной на состояниях сознания, праксеология строит логические концепции действия, понимаемого как осмысленный целенаправленный акт. Казалось бы, в исследованиях той школы экономической мысли, которая, в соответствии с принципами праксеологии, трактует человека как уникальное духовное существо, чья деятельность определяется представлениями и замыслами, феномен собственности должен быть описан достаточно развернуто. Для сравнения заметим, что во вспомогательных экономических дисциплинах, таких как счетоводство и учет, корпоративные финансы и корпоративное управление, обстоятельно изучены многие, если не все, важнейшие технические аспекты собственности. Однако собственности не нашлось места в словаре праксеологических и теоретико-экономических терминов (теоретическая экономика — приложение праксеологии к определенному классу человеческой деятельности). Деятельность как выбор лучшего, субъективность понятий о «лучшем», обмен как способ ненасильственного взаимодействия, позволяющий людям достигать своих целей путем сотрудничества, деньги, процент, время, прибыль и убыток — собственность выпадает из этого ряда[1].
И тому есть объяснение. С праксеологической точки зрения собственность принадлежит к общим условиям человеческой деятельности. Понимаемая таким образом, она служит предпосылкой всех наук, изучающих человека в его общественном бытии, и именно поэтому остается за пределами самих этих наук. Единственным корпусом знаний, где категория собственности получила естественное развитие, является право.
Все общественные науки, включая и правоведение, по причинам исторического характера проникнуты скептицизмом в отношении универсальности принципа собственности. А между тем атаки на собственность всегда оказываются атаками на принцип свободы. Неслучайно понятие собственности активно разрабатывалось в политической философии. В рамках доктрины естественного права была создана концепция свободы, в основу которой положен принцип собственности человека на самого себя (Р. Овертон, Дж. Мильтон, Дж. Локк, Т. Пейн, Т. Джефферсон, Б. Пирсон, Г. Спенсер и др.). Согласно этому принципу, иногда называемому также принципом самопринадлежности, в мире земном каждый человек — в конечном счете единственная инстанция, правомочная принимать решения, определяющие его судьбу. Вне зависимости от веры в мир небесный и от конкретных представлений о загробной жизни, в этом мире человек не освобождается от ответственности за свои действия и, следовательно, признается суверенным собственником себя самого. В реальной исторической (эмпирической) действительности собственность индивидуума на самого себя может быть узурпирована, людей можно силой или убеждением удерживать на положении рабов или винтиков государственной машины — логическая и праксеологическая природа человеческой суверенности от этого не меняется. Если речь идет о рабе, господство над которым основано на силе, то самый способ установления такого господства допускает возможность перемены участи. Не исключено, что господин станет рабом, а раб — господином. Когда убеждение человека в своей изначальной несвободе обусловлено воспитанием, системой образования, господствующими идеями и т. п., оно терпит крах, столкнувшись в его сознании с другими убеждениями, знаниями, идеями. Нежелание вникнуть в те или иные идеи (например, рассмотреть гипотетическую возможность быть свободным) — тоже результат свободного выбора.
В этом смысле человек свободен по определению. Свобода — предпосылка любой человеческой деятельности, в том числе и подавления других людей или интеллектуального противостояния идеям свободы. Всем известные случаи добровольного отказа от своих прав на себя в пользу других, когда люди уверены, что они принадлежат другим, не опровергают праксеологической универсальности принципа самопринадлежности. Самопринадлежность (свобода) человека есть свобода в мыслях и поступках. Что касается рабства, то именно подвластный человек утверждает право других на себя, именно раб определяет, является он рабом или нет. Это и означает логическую первичность свободы, или самопринадлежности: чтобы быть рабом, нужно иметь свободу считать себя таковым.
Собственность — распространение воли человека на объекты материального мира — производна от самопринадлежности (свободы). Очевидно, что установление собственности возможно либо путем преобразования тех природных объектов, на которые никто не заявляет своих прав (первоначальное присвоение), либо путем дарения, обмена, получения по наследству и т. п. Иногда говорят, что собственность легитимна, когда она приобретена без применения насилия. Это верно, однако защиту легитимной собственности тоже можно рассматривать как насилие — в таком случае надо различать легитимное и нелегитимное насилие: первое связано с охраной и/или восстановлением прав собственности, второе — с «первичной агрессией», нарушающей эти права.
Вопреки мнению противников принципа собственности, утверждения о совместном, общественном, общенародном, государственном характере собственности дела не меняют. Праксеологически собственность остается непоколебимой. Все грабители, от самых примитивных, не умеющих обосновывать свои поступки ссылками на божественное право или общую пользу, до служителей современного welfare state, прибегающих к изощренной аргументации для оправдания гигантских программ перераспределения благ, могут отнять у других только то, что принадлежит этим другим. Для того чтобы право собственности было нарушено, оно должно быть определено. Белка, разоряющая дупло другой белки, по нашим понятиям не грабитель, поскольку нам ничего не известно о субъективных оценках белками подобных действий. Когда люди берут чужое, в этом акте «присутствует» понятие собственности. Независимо от того, оформлена собственность юридически или нет, в своем практическом поведении (даже в случаях воровства, грабежа и т. д.) люди исходят из существования собственности как из непреложного факта.
* * *
Юридический смысл категории собственности можно коротко изложить так. Первичным понятием здесь является субъект — лицо, особый статус которого по отношению к объектам собственности признается всеми другими лицами. Этот статус предполагает полную юридическую власть данного лица над имуществом или, шире, объектом собственности. Исключительная власть лица над объектом собственности (право владения), возможность употреблять его по своему усмотрению (право пользования), возможность совершать различные действия по отчуждению объекта собственности — такие как продажа, дарение, сдача в аренду (право распоряжения) образуют классическую триаду прав собственности.
К двум основным категориям (субъект и полная власть субъекта над объектом собственности) нужно добавить еще одну пару понятий. Первое понятие — принцип юридического равенства лиц, означающий всего лишь презумпцию обоюдного согласия при заключении договора. Второе — претензии, в частности, заявление прав на наследство, что должно обеспечить возможность перехода объекта собственности после исчезновения его субъекта к другому владельцу и тем самым — вечное существование собственности.
Любопытно было бы проследить, как правовая мысль прошлого столетия санкционировала политические меры, ограничивавшие действие юридического принципа собственности. Такого рода политика характеризовала не только страну победившего социализма: она была итогом длительной эволюции общественного сознания и общественной практики. Наша страна находилась не в центре, а на периферии общего движения от признания неприкосновенности собственности к компромиссной правовой системе, подчиненной решению «новых задач». Фактически право обслуживало начавшийся в XX веке процесс утверждения и распространения современного типа государства — милитаризованного государства социального обеспечения (warfare and welfare state). В СССР это госу дарство приняло наиболее одиозные формы, но, при всем сочувствии к жертвам советской государственной машины, можно сказать, что в теоретическом плане такой вариант, в сущности, не представляет интереса — отчасти потому, что здесь полнота поглощения государством общества снижала спрос на строгие и тонкие построения правоведов.
Чтобы уяснить, как трансформировались реальные отношения собственности в XX веке, надо исследовать трансформацию всех перечисленных выше элементов четырехчастной правовой конструкции. Возьмем в качестве примера трансформацию первой пары понятий — субъект и его полная юридическая власть. Искажался, прежде всего, универсальный характер этих понятий. Политическим мерам по ограничению правосубъектности собственников сопутствовало юридическое оправдание их дискриминации. И «капиталистические», и «социалистические» юристы обосновывали дискриминацию лиц, только критерии отбора дискриминируемых были разными. В Англии, например, дискриминации подвергались работники, не состоящие в профсоюзе, а в СССР — так называемые лишенцы или, позднее, лица, занимающиеся «индивидуальной трудовой деятельностью». Последовательно рассматривая другие элементы юридического понятия собственности, можно изучить другие формы ее узурпации и трансформации в XX веке. Устанавливались ограничения юридической власти лиц над объектами собственности с различными количественными характеристиками («много — мало») и различной природы («средства производства — предметы потребления», «движимость — недвижимость», земельные участки разного назначения и т. д.). Подводилась теоретическая база под решения не распространять на тех или иных лиц, на те или иные сделки принцип юридического равенства и т. п.
* * *
История дает обширный материал для изучения феномена собственности. Важнейшей темой полемики у историков второй половины XIX века стало происхождение земельной собственности. Так, исследователи Античности разделились на две группы. А. Эсмен, П. Виолле, Э. Лавеле, У. Риджуэй полагали, что изначально у греков существовала общинная («коммунистическая») собственность на землю: субъектом собственности было племя, или совокупность родов. Племя передавало отдельные участки в пользование родам, роды — семьям. В периодических перераспределениях земли эти ученые усматривали подтверждение верховенства племени как полновластного земельного собственника. Многочисленные ограничения, касающиеся оборота земель, указывали, по их мнению, на существование более древней системы собственности. Другие историки — Н. Д. Фюстель де Куланж, П. Гиро, Р. Пёльман — считали неотчуждаемость общественных земель следствием эволюции, в процессе которой земли, первоначально составлявшие собственность семей, «отдавались» в общее владение, или «отбирались» общиной. Немаловажным фактором такой эволюции, с точки зрения этих историков, было развитие религиозных представлений (перерастание культа семейных божеств в культ богов местности, где обитала община); к верованиям прибавлялись соображения военной безопасности (общие земли легче защитить от вторжения). Полемика, связанная с генезисом земельной собственности, не завершилась победой той или другой точки зрения.
Отстаивая свои концепции, ученые обеих школ обращаются к одним и тем же эмпирическим данным. Например, в трех стихах из «Илиады» Эсмен видит эпизод передела общественной земли, а Пёльман, отрицающий сам факт переделов, — сцену распри совладельцев, принявших решение разделить участок.
…Двое мужей, находясь на полях пограничных,
С мерой в руках о меже состязаются, громко друг с другом
Спорят о малом пространстве, чтоб равным владеть им наделом[2].
Аналогичные разночтения вызывает описание изображений на щите Ахилла («пахарей много, идя по всем направленьям, яремными правят волами»). По-разному толкуются и опасения Андромахи, что, если Ахилл убьет Гектора, их маленький сын лишится надела. Что подразумевает Гомер — что участок без хозяина-мужчины должен вернуться в общественный фонд или что вдова с маленьким ребенком будет не в силах отстоять право собственности на свой участок земли?
При всех дискуссиях никто из историков не сомневается в существовании самого отношения собственности. Ведь если это отношение не установлено, не может быть установлен и его субъект. Бессмысленно говорить о собственности семьи, рода или племени там, где нет различия между «своим» и «чужим». Любая коллективная собственность поступает в ведение лиц, которые от имени всей группы осуществляют действия, предполагающие полноту юридической власти. Таким образом, собственность как феномен логически предшествует конкретным формам ее организации. Неважно, возникает ли общественная собственность в результате изъятия собственности отдельных лиц (семей) или же некоторая этническая общность занимает какую-то местность под началом своих вождей, доверяя им военные, религиозные и хозяйственно-распорядительные функции. И в том и в другом случае у членов общины есть понятие «своего» и «чужого», есть и представление о праве собственности, о его нарушении и защите.
В классическую эпоху у греков существует собственность, принадлежащая более или менее многочисленным семьям, или родам (genos). Семья владеет, прежде всего, земельным участком, некогда полученным по жребию (kleros). Историки отмечают наличие в этот период уже достаточно развитого института удовлетворения претензий. Закладываются основы наследственного права. Завещание, появившееся, по Плутарху, благодаря реформам Солона, имеет пока еще ограниченную силу и не находит широкого применения: завещать можно только в пользу членов семьи, и само составление завещания Солон предусматривает единственно в случае бездетности. Собственность наследуется по мужской линии, что вполне понятно. Мужчины занимают доминирующее положение, только они могут быть гражданами полиса, т. е. обладать политическими правами в первоначальном, широком, смысле этого слова (женщины не распоряжаются имуществом, на совместные трапезы их допускают лишь в качестве прислужниц, как на Крите, либо не допускают вовсе, как в Спарте, и т. д.). Однако, вынужденные решать практические задачи, греки модифицируют свои правовые установления, в частности вводят изощренно-бюрократическую процедуру передачи собственности через наследниц (epiklе — roi), суть которой в том, что не имеющий сына отец обретает наследника косвенным образом: дочь остается условным субъектом права наследства, пока не родит ребенка мужского пола, вступив в брак с одним из братьев или сыном одного из братьев отца. Рожденный ребенок при этом формально-юридически считается сыном своего деда.
Утвердившийся в греческом обществе взгляд на родовой надел (oikos) обнаруживает в известном смысле относительный характер земельной собственности. Общественное неодобрение продажи ойкосной земли, зафиксированное во мно жестве источников, говорит о том, что собственность на «отеческую» землю воспринималась как некое временно-постоянное держание. И для членов семьи, и вообще для граждан полиса глава семейного хозяйства был, в первую очередь, хранителем родового имущества, передаваемого от отца к сыну.
В диалоге Платона «Законы» один из собеседников (Афинянин) красноречиво выражает чувства тех из своих соотечественников, которые, на пороге смерти собравшись написать завещание, негодуют оттого, что исполнение их последней воли сопряжено с ограничениями. «О боги, какой ужас!.. Свое собственное имущество я не вправе отказать или не отказать, кому хочу: одному больше, другому меньше, сообразно с тем, насколько плохо или хорошо относились ко мне люди…» Для таких граждан, говорит Афинянин, у совершенного законодателя найдутся убедительные слова: «сегодня вы есть, а завтра вас нет; трудно вам сейчас разобраться в вашем имуществе, да и в себе самих… …Вы не принадлежите самим себе, и это имущество не принадлежит вам; все нынешнее поколение и его собственность принадлежат всему вашему роду, как предшествовавшим, так и будущим его поколениям, и, более того, государству»[3].
Во времена Платона Афинское государство уже находилось в состоянии системного кризиса. Разлад экономико-политического механизма полисной жизни стал одной из причин поражения Афин в Пелопоннесской войне, потери флота по унизительному миру со Спартой, перехода к олигархическому строю. Воззрения Платона формировались в тяжелый для государства период (двадцатилетний Платон познакомился с Сократом за четыре года до падения осажденных спартанцами Афин). Пораженный картиной кризиса, Платон связал ослабление экономической, политической и духовной основ общества с неравенством в земельной собственности, порождающим, по его убеждению, алчность, зависть и прочие пороки; проявления этих пороков он усматривал, в частности, в торговле и ремеслах, в любом производстве не для потребления, а на продажу. Растрата Периклом общественных средств, в том числе и собранных Афинами на общие нужды с других государств Морского союза; разлагающее действие все шире практиковавшихся раздач, превращавших членов полиса в иждивенцев и фактических заложников власти и одновременно ставивших политические органы в полную зависимость от прихотливого народного мнения; подкуп судостроителями членов Совета; милитаризация афинской жизни — все это не привлекло внимания философа.
Нужно учитывать, однако, что тексты Платона нередко внутренне противоречивы. Порой он очень близко подходил к пониманию социально-экономической сути разделения труда, работы на рынок и обмена, но как будто терял интерес к этому направлению своей мысли. Платон сознавал, что специализация заключает в себе огромный потенциал роста эффективности труда. Должностные лица обрисованного им в «Законах» государства строго следят за тем, чтобы каждый занимался только одним ремеслом, и обосновывается такой порядок именно большей результативностью разделения труда в масштабах полиса в сравнении с экономической замкнутостью, автаркией каждого ойкоса. В «Государстве» Платон приводит перечни необходимых и полезных профессий. Целесообразно, говорит он устами Сократа, чтобы земледелец обеспечивал своей продукцией других. Земледелец сможет удовлетворить потребность собственной семьи в продовольствии, потратив лишь четверть того времени, которое займет у него работа с расчетом на рынок; но без обращения к другим остальные три четверти «ра бочего времени» ему придется потратить на строительство дома, на изготовление одежды и обуви. Однако более глубокое осмысление преимуществ обмена деятельностью требовало ревизии общественного идеала Платона и было несовместимо с ностальгией по старым добрым временам, когда не существовало ни богатых, ни бедных, потому что никому не дозволялось продавать или дарить свои земельные участки.
Р. Пёльман, характеризуя реформаторские устремления Платона, писал, что его проекты, призванные предотвратить имущественное расслоение, нельзя считать итогом трезвого анализа; это идеологические грезы адепта определенной социально-политической системы, принимающего за действительность свои желания и надежды[4]. Для такого вывода есть все основания. Создается впечатление, будто Платон не видел отрицательных последствий ограничения хлебной торговли, запретов экспорта сырья и продукции земледелия, ограничений на импорт, вмешательства в денежное обращение и кредитные операции, периодического установления преимущественных и монопольных прав государства на те или иные сделки и т. п.
В сочинениях Платона ярко проявляется представление греков о государственной власти, которая сливалась для них с их повседневным бытием, проникая во все сферы их жизни, в том числе и в частную хозяйственную деятельность. Индивидуальная свобода воспринималась членом полиса как право быть живым органом государства — участвовать в народном собрании (экклесии), становиться судьей, магистратом, общественным стражником, таможенником и т. д.
Политико-правовая организация повседневной экономической жизни означала отсутствие идеи о естественном или, в не секуляризированном обществе, божественном характере собственности и, соответственно, о ее незыблемости. Отсюда — неизбежные проблемы, порождаемые столкновением политического и общественно-нравственного идеала греков с практическими нуждами достаточно развитой цивилизации, уже напрямую зависящей от свободы собственности, обмена, кредита и т. п.
Такие проблемы решались постоянно — в буквальном смысле этого слова. Афиняне на каждой сессии народного собрания заново определяли свое отношение, например, к высоким ценам на те или иные товары. Специфически греческое понятие блага, тесно связанное с понятием нравственной добродетели, в социальной практике вело к постоянному пересмотру содержания права собственности и нарушению единства трех его компонентов. Греки заботились о том, чтобы владение, пользование и распоряжение имуществом были «благотворными» для всех членов полиса, и стремились не допускать «вредных» способов реализации права собственности.
Граждане единодушно признавали, что вся экономическая составляющая жизни полиса (прежде всего, собственность и действия с нею) — это область приложения энергичных усилий законодателя, что для регулирования хозяйственных актов, выходящих за пределы семьи, нет иных преград, кроме физической невозможности. Законодателю служила выборная, хорошо оплачиваемая и эффективно функционирующая администрация, состоящая из сограждан — соседей, компаньонов, конкурентов — тех, на чью хозяйственную деятельность общественное благо требовало наложить ограничения. Аристотель называл экономическую политику города-государства «многообразнейшей» и «легчайшей». Немецкий историк И. Г. Дройзен сочтет некоторые мероприятия греков чудовищными в политико-экономическом отношении.
Краткий перечень ограничений, обычных для экономики афинян, свидетельствует о том, что греки являются народом-основоположником в более широком смысле, чем это обычно понимают.
- Ограничения на внутреннюю торговлю зерном (квоты, особые режимы продажи, гарантированные цены).
- Комплекс мер против «дороговизны» (установление фиксированных и максимальных цен, репрессии против торговцев по договорным ценам, запрещение скупки зерна посредниками, ограничения на право перевозки хлебных грузов).
- Запрет экспорта сельскохозяйственной продукции из опасения потери хлебной независимости.
- Запрет экспорта сырья, используемого в местной промышленности.
- Запрет импорта ячменя как протекционистская мера, принимаемая в интересах земледельцев, выращивающих эту культуру на скудных аттических почвах.
- Установление определенных мест погрузки-выгрузки товаров, штапельные сборы и таможенное обложение внешнеторговых операций.
- Преференции полиса в приобретении товаров, объявляемых стратегическими.
- Монополии на некоторые виды деятельности и торговые операции.
- Организация общественных работ с целью занять избыточное население города (создание бригад муниципальных служащих, штрафовавших домовладельцев за двери, открытые наружу и мешающие проходу граждан, введение должностей по контролю за стандартом ежедневных порций еды, выдаваемых домашним слугам и рабам).
- Определение ставок вознаграждения коммунальных работников административными решениями, монополия города на многие виды коммунальных работ и услуг (санитария, уборка улиц, ремонт фасадов зданий и т. п.).
Предоставление частичной свободы в этой сфере всегда толковалось как уступка, вызванная случайными обстоятельствами. В таких уступках, которым, как правило, предшествовали шантаж, подкуп, манипулирование толпой, виде ли доказательства пагубности частной собственности — прежде всего для нравов — и наглядное подтверждение грубого эгоизма собственников. Следствием растущей социальной напряженности, во многом связанной с высокой плотностью населения, была постоянная готовность пустить в ход политическую машину. Граждане демократического полиса гордились столь замечательным государственным устройством. Удачно выбранное место для собраний, их периодичность, тщательно продуманные процедуры постановки вопросов на голосование, обычай обращаться к согражданам — все это было колоссальным достижением и осознавалось как таковое. Наивная вера во всемогущество закона рождала иллюзию, что и сама логика человеческих взаимодействий подчиняется воле законодателя: тот, кто облечен законодательной властью и не страдает недостатком решимости, способен творить чудеса.
Чего только не испробовали греки, стремясь выиграть войну с бедностью, а на деле подрывая основы своей цивилизации! Коринфский тиран Периандр, один из «семи мудрецов» Древней Греции, запретил частный труд, в том числе работы по найму («нужно, чтобы все трудились»). Полагая, что танцовщицы отлынивают от общественно-полезного труда и отвлекают от него тех, кто праздно любуется их мастерством, он распорядился… утопить всех представительниц этого ремесла. Он же учредил своего рода ведомство социального контроля, которое должно было следить, чтобы никто не расходовал больше того, что зарабатывает. Начиная с Солона, афиняне вводили и непрерывно уточняли ограничения при покупке земельных участков и прочей недвижимости. Регламентировали они и потребление, принимая «законы против роскоши», «законы против праздности» и другие законы, охраняющие «общественное благонравие».
* * *
История показывает, что игнорирование праксеологической сути собственности не может быть компенсировано юридической изощренностью и практической эффективностью мер, принимаемых законодателем из благих побуждений. Одной из причин падения античного полиса была определенная философия, в которой государство представало как благожелательный и могущественный субъект. Но история, как справедливо заметил Л. фон Мизес, не может открыть нам ничего, что было бы истинно для всех видов человеческой деятельности, тем более для деятельности будущей. В отличие от естественных наук, опирающихся на данные лабораторных экспериментов, история не может ни доказать, ни опровергнуть ни одного общего утверждения, потому что исторические факты по природе своей не тождественны фактам экспериментальных наук. Исторические явления могут быть объяснены только с использованием понятийного аппарата теорий, разработанных на другой основе. Концепция самопринадлежности и юридическая теория собственности, внешние для исторической науки, в известной мере предопределяют историческое понимание смысла прошедших событий и обозначают логические пределы вмешательства государства в отношения собственности.
[1] См., например: Мизес Л. фон. Человеческая деятельность. М.: Экономика, 2000; Mises L. von. Epistemological Problems of Economics. N.Y.: New York University Press, 1976.
[2] Здесь и далее перевод Н. М. Минского. Подробнее об этой дискуссии см.: Кулишер И. М. Очерк экономической истории Древней Греции. Л.: Сеятель, 1925. С. 72–75, 81–90.
[3] Платон. Законы. XI, 922 d; 923 a.
[4] См.: Пёльман Р. История античного коммунизма и социализма. СПб., 1910. С. 337.