Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 4, 2004
Схлынула миграционная волна из стран Содружества в Россию, вызванная коллапсом социально-экономической системы, распадом Союза и развитием межнациональных конфликтов начала 90-х годов в постсоветских странах и захватившая в течение прошедшего пятнадцатилетия преимущественно русскоязычное население. Сюда ехали как те, кто в свое время жил в России, так и впервые решившие в ней остаться. Гонимые угрозами и преследованиями, боясь за судьбу своих детей, люди перебирались в Россию в надежде на лучшее будущее. Кто-то — чтобы переждать смутное время и затем вернуться, кто-то — насовсем, лишь бы избавить себя и своих близких от страха и ужасов войны, ктото — поддавшись общему настроению. Люди чувствовали угрозу своей безопасности в бывших республиках СССР, и их переезд был оправдан.
Сегодня проблема беженцев и вынужденных переселенцев, на первый взгляд, теряет свою актуальность. Статистика свидетельствует о значительном, более чем в три раза, спаде этого потока. Число беженцев и вынужденных переселенцев достигло максимума (1 191 900 человек) к 1998 году, а к началу 2004 года опустилось до 360,8 тысячи.
Почему же произошел такой резкий спад? Безусловно, во многом это процесс объективный, так как большинство конфликтов на постсоветском пространстве либо урегулированы, либо заморожены. Но, кроме того, в последнее время изменилось отношение государства к этой проблеме. Теперь соответствующий статус предоставляется в крайне редких случаях. Например, в 2003 году его получили лишь 4,7 тысячи человек. Многих не явившихся на перерегистрацию просто сняли с учета, независимо от того, выполнило ли государство свои обязательства перед ними. Власть явно спешит закрыть данную проблему. Конечно, может быть, и сами люди не обращаются за получением статуса, не видя в нем большой необходимости. После распада Союза в Россию из стран СНГ и Балтии прибыло около 11 миллионов мигрантов, из них 1 миллион 300 тысяч получили с 1992 года по настоящее время официальный статус, предусматривающий некоторые льготы. Но лишь 500 тысяч человек успели реально воспользоваться этими льготами.
Мы решили взять у переселенцев серию интервью, чтобы выяснить, действительно ли проблема обустройства потеряла свою актуальность[1]. Побеседовав с людьми, которых называют обидным для многих словом «мигранты», мы пришли к выводу, что их ситуация по-прежнему крайне сложна. Им пришлось фактически заново строить свою жизнь, далеко не всем удалось взять с собой вещи, мебель, кто-то сумел переправить сюда контейнер с имуществом, но ведь многие — особенно те, кто уезжал из «горячих» точек, — бежали буквально в том, что было на них. Кому-то не удалось продать свою квартиру, многие надеялись в скором времени вернуться. А те, кто продал, на вырученные деньги смогли купить в России «лишь пару сапог».
Предваряя анализ ситуации вынужденных мигрантов в России, замечу, что людей, отторгнутых тем обществом, в котором они жили многие годы, отнюдь не всегда ждет здесь приветливое отношение. Бюрократы всех сортов и разрядов не торопятся оказывать им помощь, чиновничий произвол унижает, жесткость законов не позволяет адаптироваться к и без того сложной жизни, местные жители видят в них чужаков и нежеланных гостей, органы правопорядка преследуют и вымогают взятки, пытаются списать на них все правонарушения. И все это несмотря на то, что подавляющее большинство мигрантов составляют русскоязычные.
Не все, с кем мне приходилось беседовать, имели статус беженцев или вынужденных переселенцев, но ситуация с обустройством практически одинакова у тех и других, их проблемы аналогичны. Причем не важно, как долго эти люди находятся в России, — два-три года или уже 10—15 лет. Проблемы вынужденных переселенцев Из множества трудностей, с которыми сталкиваются переселенцы, наибольшие связаны с получением гражданства Российской Федерации, в основном это объясняется несовершенством миграционного законодательства и всевозможными бюрократическими препонами («Отправили меня в паспортный стол паспортно-визовой службы, там сказали, что мне надо получить вид на жительство. Это значит, пять лет ждать гражданства и еще полгода собирать справки. А я уже живу здесь около 10 лет и присягу принимал в России»). Не облегчают положение и принятые поправки к Закону «О гражданстве Российской Федерации». К тому же эти поправки коснулись лишь небольшой части переселенцев. Большинству из них в гражданстве отказывают. Ситуация совершенно нелепая: около 30 процентов мигрантов, живущих в России более пяти лет, до сих пор не имеют гражданства. При этом, как сказал бывший директор Департамента социального развития аппарата правительства Е. Гонтмахер, «вряд ли приходится надеяться на скорое решение проблемы из-за бюрократической консервативности и неповоротливости»[2].
Часто без регистрации вынужденным переселенцам не предоставляют гражданство, а без гражданства не регистрируют, отказывают и в ссудах на жилье. Таким образом, возникает замкнутый круг («Сыну не давали гражданство, говорили: „пропишись“, а прописку давали на шесть месяцев. Сказали, как пропишешься на по стоянное жительство, дадут гражданство. А в ЖЭКе, наоборот, говорили: „Когда гражданство получишь, тогда тебя пропишем постоянно“. И так целый год его мучили»; «Сославшись на то, что с гражданством я немного запоздала, мне отказали в ссуде на жилье»; «Вырваться из заколдованного круга практически невозможно, надо только уезжать. А куда уедешь?»).
Наиболее свежим примером нарушения прав мигрантов может служить ситуация, которая сложилась с обменом паспортов. Для многих соотечественников, уже прибывших или прибывающих в Россию, чисто техническая процедура превратилась в дополнительную повинность, в ходе которой необходимо еще раз доказывать свое право на гражданство Российской Федерации.
Мигрант оказывается заложником конкретного чиновника («Так, как я решил, так все и будет. У меня все “схвачено”. Рот закрой, ты здесь никто»). Если чиновник не хочет зарегистрировать мигранта, он найдет тысячу способов, чтобы этого не сделать. Захочет получить мзду — устроит такую бумажную волокиту, что человек будет вынужден заплатить деньги.
Процедура регистрации не отрегулирована и полностью зависит от правовой грамотности и честности чиновника, милицейского работника. По прошествии пяти лет у 40 процентов вынужденных переселенцев, с которыми мне удалось побеседовать, до сих пор не решена проблема регистрации (прописки). Еще большее недоумение вызывает прописка «на всю жизнь», получив которую, человек не может никуда уехать, потому что нигде в другом месте его регистрировать не будут. Фактически это нарушение прав человека на свободу передвижения («При заселении мне сказали, что это квартира до моей смерти. И если бы я захотела уехать, меня отсюда выпишут, но больше нигде не пропишут»)[3].
Проблема жилья. Те переселенцы, которые имели на прежнем месте жительства собственный дом либо большую комфортабельную квартиру (а это, как правило, не очень молодые люди), вряд ли когда-либо смогут восстановить прежние жилищные условия. Рассчитывать на помощь государства не приходится. Е. Гонтмахер приводит следующие данные: «В очереди на жилье стоят 154 тысячи самых нуждающихся. На их обустройство в бюджете 2004 года выделено 250 миллионов рублей, что позволит купить квартиры всего лишь для двух тысяч человек. Остальным же, кто ждет по пять-шесть и более лет, придется ждать еще несколько десятков лет. Многие ли этой государственной милости дождутся?»[4]
Мне практически не встретились переселенцы, которые смогли на заработанные в России деньги купить себе жилье. Почти все мои собеседники на тот момент проживали либо в общежитиях, либо в полузаброшенных и развалившихся хибарах (бараках, сараях, вагончиках), которым уже давно пора на снос («потолки протекают, обои отваливаются»). Немногим посчастливилось получить квартиры в домах, построенных Федеральной миграционной службой специально для вынужденных переселенцев. Я видела несколько таких домов и в Пензенской, и в Рязанской, и в Самарской областях. На фоне жалких «хибар» местных жителей они производят неплохое впечатление. Но построены они из непрочного материала, ведь это временное жилье, и оно тоже понемногу рушится.
Однако проблема не только в отсутствии нормального жилья, но в и том, что переселенцам не дают возможности оформить это жилье на себя. В Пензенской области я видела дом, в котором живут переселенцы. Это старая полуразрушен ная школа, которую давно списали, по сути дела, барак. Люди кое-как приводят ее в порядок, но даже такое помещение им не разрешают оформить в собственность. Переселенцы — люди энергичные, они готовы ремонтировать, достраивать, но если ты не уверен, что завтра у тебя это отремонтированное жилье не отберут, пропадает желание его восстанавливать («Где гарантия, что завтра нам не скажут: Выметайтесь отсюда?»; «Живем на птичьих правах, в любой момент нас могут отсюда выселить»). Из тех, с кем довелось побеседовать, проблему жилья сумели решить около половины. Есть и такие, кто приехал в Россию в самом начале 1990-х годов и до сих пор снимает жилье.
Проблема трудоустройства, вопреки ожиданиям, оказалась менее острой. Большинству удается ее как-то решить, особенно тем мигрантам, кто живет в крупных городах. Правда, чаще устраиваются на работу не по специальности («Моя сноха — инженер с высшим образованием, а работает лопатой»). Специфика переселенческой ситуации состоит в том, что мигранты, не имеющие регистрации и гражданства, вынуждены работать только неофициально. Им гораздо труднее найти работу, чем коренному населению, они — аутсайдеры на рынке труда, ведь у местных жителей гораздо больше информации о наличии рабочих мест, шире контакты, в большей степени развиты возможности протежирования. Нередко отношения мигрантов с работодателями основываются не на трудовом законодательстве, а на абсолютном диктате последних. Мигранты, не получившие гражданства РФ, не могут рассчитывать и на пособие по безработице.
Распространенная форма трудоустройства мигрантов — работа за жилье. Но жилье, которое предоставляют человеку на таких условиях, привязывает его к месту, люди оказываются в положении заложников. Большинство из моих интервьюеров, работающих за жилье, — люди с высшим образованием. Как правило, зарплата у них очень низкая, к тому же ее часто задерживают. Должности — вахтеры, электрики, дворники, сельскохозяйственные рабочие. Нередко людей обманывают, вовремя не выплачивают зарплату. Пользуясь тем, что человек «повязан» жильем, не прописывают, боятся, что мигрант после прописки сразу уволится. Поэтому предприятия тянут как можно дольше с предоставлением прописки («Нам по два-три месяца зарплату не платят, хотя работа адская. А заикнешься об увольнении — все, освобождай жилье»).
Чтобы полноценно решить проблему трудоустройства мигрантов, на помощь должен прийти мелкий и средний бизнес, необходимо, чтобы открывались магазины, пекарни, предприятия сферы обслуживания, соцкультбыта и т. п. Большая роль в активизации мелкого бизнеса должна принадлежать государству. А спрос на такие предприятия есть, особенно на селе. Но и здесь все идет не гладко. В Пензенской области в начале 90-х годов была построена пекарня. Сначала там работали переселенцы: кондитеры, кулинары, но постепенно местные их вытеснили.
Пока наиболее реальным выходом из положения является отходничество. Но это в основном удел мужчин, женщины чаще оказываются не востребованными («Я даже на бирже уже не стою. Работу они не предлагают, надо искать самим. А если предлагают, то такую, как нянечкой, с окладом 150 рублей, а мне на дорогу надо 400 рублей»; «В совхозе можно устроиться дояркой, и то по блату»). Совхозы сейчас переживают не лучшие времена, работы там мало. Поэтому даже такая профессия, как доярка, оказывается дефицитной. И хотя опыт адаптации городских жителей в селе в целом неудачен, многие переселенцы, особенно неполные семьи — женщины с детьми, — вынуждены ехать в село, где они надеются выжить с помощью подсобного хозяйства.
Роль государства и общественных организаций
Мигранты, прибывающие в Россию, в первую очередь обращаются за помощью в миграционные службы. Россия предпринимает определенные усилия по приему и обустройству переселенцев. Эти усилия наращивались во время существования Федеральной миграционной службы России, но в дальнейшем, когда начались ее непрерывные реорганизации, вся ее деятельность постепенно сошла на нет. В нескольких, увы, немногочисленных рассказах переселенцев звучат слова благодарности в адрес ФМС («Это единственное, что мы увидели в России хорошее, доброе. Счастье наше, что есть крыша над головой»).
Но чаще можно услышать упреки и нарекания («Моя сноха ходила в миграционную службу, там ей сказали: Поезжай туда, откуда ты приехала»; «Мы предоставили справки, но нам не поверили, сказали, что они купленные»). В отличие от миграционной службы, которая не всегда внимательна к переселенцам, общественные переселенческие организации, как правило, оказывают действенную помощь. Конечно, они не имеют возможности купить мигранту жилье, предоставить весомую материальную помощь, но их консультация, а иногда и просто доброжелательное отношение, совет часто помогают. В переселенческих организациях переселенцы отмечают «сердечное отношение и внимание» к своим проблемам. Здесь консультируют вынужденных переселенцев по вопросам оформления гражданства, помогают людям сориентироваться на новом месте жительства, оказывают помощь в трудоустройстве, создании рабочих мест, регистрации, строят компактные поселения («Единственная организация — “Самарский переселенец”, здесь другое отношение, сочувствуют, выслушивают, как-то пытаются помочь»).
Вместе с тем отсутствие необходимой финансовой поддержки со стороны государства вынуждает эти организации работать на общественных началах, делает невозможным привлечение необходимого числа квалифицированных юристов. Большинство юристов — волонтеры, работающие безвозмездно, на одном лишь энтузиазме.
Государству следовало бы подумать о том, чтобы поддержать эти организации, которые оказывают неоценимую помощь переселенцам. Кроме того, помощь государства была бы необходима при организации собственных производств, которые готовы создавать и создают общественные переселенческие организации по месту жительства переселенцев.
Взаимоотношения с местным населением
Уровень терпимости населения по отношению к мигрантам в целом невысокий, поэтому для переселенца очень важно выбрать место поселения. В крупных городах переселенцев значительно реже волнует отношение местных жителей к ним. В поселках и деревнях мигрантофобия заметно острее, так как здесь люди больше сталкиваются друг с другом, им сложнее затеряться, все на виду. В селе болезненна проблема пьянства, нередки случаи бандитизма, хулиганства, воровства. Поэтому нельзя безоговорочно согласиться с выводом Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа, сделанным на основе обследования сельских регионов Оренбургской области[5], — о том, что «в противоположность горожанам, сельское население относится к мигрантам гораздо дружелюбней». Этот тезис является скорее исключением, нежели правилом. Как показали беседы с переселенцами, чем выше статус населенного пункта, тем ме нее остра проблема взаимоотношений. В крупных городах (Москве, Самаре, Пензе) респонденты значительно реже жалуются на враждебное отношение со стороны местных жителей, в небольшом городе (Сызрани) даже руководитель общественной переселенческой организации подвергается травле («Я никогда не думала, что столкнусь с жестокостью и непониманием. На моем подъезде написано „Чечня“, меня взрывали, издевались, а я не реагировала»).
В одном из интервью было высказано мнение, что отношение местного населения к мигрантам зависит от их собственного настроя. Если человек сам готов идти навстречу, помогать другим, к нему тоже относятся доброжелательно («Я уживчивая, люди здесь нормальные, я нахожу контакт с ними»). К сожалению, очень часто враждебность со стороны местных жителей к мигрантам присутствует изначально и проявляется вне зависимости от поведения приезжих.
«Мы сами стараемся обходить конфликты. Своим соседям помогаем, особенно одиноким бабушкам. Но даже те люди, которым мы здесь помогаем, называют нас за глаза „чечены“», — говорит один из переселенцев. Чего только не приходится слышать приезжим в свой адрес: «Буржуи, чужеземцы проклятые», «Зачем вы приехали?», «Чтоб вы сдохли», «Вы здесь не нужны». Есть случаи, когда местные жители ведрами били детей переселенцев, издевались, взрывали их жилье.
Проблеме толерантности было уделено значительное внимание на Всероссийском чрезвычайном съезде в защиту мигрантов (20—21 июня 2002 года), на котором была принята резолюция по поводу ксенофобии и расовой дискриминации в отношении к мигрантам, но это не изменило общего настроения.
Отношение молодых людей к проблеме обустройства в России
Несмотря на трудности, выпавшие на долю их родителей, большинство детей счастливы, что приехали в Россию, и единодушно считают, что «здесь лучше» («Не было бы счастья, да несчастье помогло»; «Жить там после тех условий, которые мы имеем здесь — свет, тепло, я просто уже не смогу»). Свое будущее они связывают с Россией. Все молодые респонденты, с кем приходилось беседовать, намерены получить высшее образование и четко представляют себе свои перспективы. Это вселяет определенные надежды на будущее.
Заключение
Несмотря на то что прошло уже довольно много времени с начала переселения бывших сограждан из стран СНГ и Балтии в Россию, думается, России все же рано сбрасывать со счетов проблему их обустройства. Страна не выполнила своих обещаний и взятых на себя обязательств перед мигрантами[6].
Исследования проблем вынужденных переселенцев свидетельствуют о невероятных трудностях, с которыми им пришлось столкнуться в России, причем вне зависимости от места и региона нынешнего проживания. Большинство приехавших — люди энергичные, активные, образованные. Они почти не надеются на помощь государства и властных структур, готовы работать, строить жилье, воспитывать детей, но ситуация с оформлением своего полноправного проживания в России создает им сложности при устройстве на работу, учебу, покупке жилья, обращении в медицинские заведения и просто в обыденной жизни. Эти препят ствия по большей части носят искусственный, волюнтаристский характер. Процессы регистрации и получения гражданства не отрегулированы и создают широкий простор для произвола чиновников. Охота за «нелегалами поневоле» стала доходным промыслом российской милиции.
За время, прошедшее после переезда в Россию, лишь очень немногие сумели восстановить свой прежний уровень благосостояния, однако большинство никогда его не достигнет, слишком велика пропасть между жизнью «там» и «здесь» и слишком много потеряно в одночасье. Вновь и вновь, перечитывая каждую историю, мы поражаемся, как люди сумели не озлобиться, сохранить в себе достоинство, силу духа, любовь к России.
Распространено мнение, что наибольшие сложности в обустройстве переселенцев обусловлены необходимостью больших материальных затрат, связанных с предоставлением жилья, созданием рабочих мест и т. п. Между тем, как показывает опыт, самые сложные проблемы возникают «на пустом месте», вне всякой связи с вопросом финансирования. Государство чинит препятствия переселенцам всегда, даже в случаях, когда решение вопроса зависит лишь от нехитрой бюрократической процедуры. Как сказал М. Г. Арутюнов, президент Международ ной правозащитной ассамблеи, «власти, ограничивая дееспособность уже въехавших мигрантов, вольно или невольно побуждают их к выезду из России, тем самым приближая демографическую катастрофу России»[7]. Можно констатировать, что наше государство не смогло в полной мере использовать резерв трудовых ресурсов, поступавший из стран ближнего зарубежья на протяжении более 10 лет.
В июне 2004 года в ФМС России прошел круглый стол под названием «Что такое иммиграционная амнистия». На нем рассматривался вопрос проведения в России легализации иммигрантов, необходимой, чтобы избавить сотни тысяч вернувшихся к нам соотечественников от позорной участи быть нелегалами у себя на родине.
Переселенцы помогают не только преодолеть последствия демографического кризиса, заполнить вакансии, но также повысить общий уровень образованности населения, обновить культуру (особенно в сельских районах). Это важно понять как властным структурам на местах, так и населению принимающих территорий. Возвращающиеся в Россию переселенцы остро нуждаются в моральной поддержке, они должны чувствовать, что они не чужие, что их здесь ждут.
ИСТОРИИ ВЕРНУВШИХСЯ
Пензенская область
Виктория Вениаминовна, высшее образование, 32 года, замужем, один ребенок
Приехала в Пензенскую область в августе 2001 года из Самарканда (Узбекистан). Основная причина переезда — национальный вопрос. Нас там всячески притесняли. У меня дочь десяти лет. Наблюдая за ней, даже в играх во дворе, при общении с маленькими детьми можно было различить отдельные фразы, оскорбляющие русских. Это проявлялось повсюду: на работе, в общении, в магазине. Моя мама — уроженка Пензы. После окончания института ее направили в Узбекистан. У меня высшее экономическое образование, я закончила кооперативный институт в Самарканде. Работала в поликлинике экономистом. Моей зарплаты хватало на один килограмм сливочного масла и на хлеб. Мы долго надеялись, что будет лучше. Очень тяжело было решиться на отъезд. Потом мама написала в Миграционную службу, чтобы ей помогли вернуться в Пензенскую область. Ей ответили: «Приезжайте. Мы Вам окажем небольшую материальную помощь и предоставим жилье. В течение 10 лет Вам будет помогать государство». Это обнадежило.
В Самарканде у нас была хорошая квартира, которую мы годами обустраивали. Продали ее за бесценок. Я приехала в Пензу с мамой, сестрой и с дочкой, муж приехал позже. Я предполагала, что мы сможем нормально устроиться, но живем кое-как, условия жуткие. Имущество нам удалось вывезти, но очень дорого заплатили за контейнер. Здесь мы столкнулись с большими проблемами, начиная с получения гражданства, всюду палки в колеса вставляют. Сославшись на то, что с гражданством я немного запоздала, мне отказали в ссуде на жилье. Я обращалась в первую очередь в Миграционную службу, ведь письмо было прислано оттуда, потом — в администрацию по месту прописки. Там тоже бумажная волокита, все очень долго. Я подала в суд, ведется тяжба.
Живем вчетвером в квартире 16 квадратных метров в селе Бессоновка — это райцентр, в доме, построенном Миграционной службой для переселенцев. Месяц тому назад приехал муж, и теперь мы впятером на такой маленькой площади. Пока выхода никакого нет. Я не считаю это жилье своим. Понимаю, что моя семья должна отделиться, мы же не можем долго существовать в таких условиях.
Только что получили гражданство, все, кроме мужа, так как он позже приехал в Россию. Дочке тоже дали свидетельство о рождении. Без гражданства мы никуда не могли устроиться на работу. Я пыталась найти работу, но мне это не удалось. Правда, можно было пойти продавцом, но меня не устроило то, что там поздно заканчивается рабочий день и он очень длинный — с 7.30 до 22.30, вечером возвращаться одной страшно, надо, чтобы кто-то встречал. Хорошо, хоть маме сразу дали пенсию. С получением паспорта я прописалась постоянно по месту жительства.
Мы готовы жить в области, на Пензу я не рассчитываю. Но работа в сельском хозяйстве для меня неприемлема. Я готова ездить в город на работу. То, что мы живем близко от города, меня устраивает. У дочки нет проблем с учебой, школа ей нравится, дочь отличница. Живя здесь, реально получить образование в Пензе.
Если на пенсию мамы мы в Самарканде не могли прожить, здесь мы как-то смогли продержаться какое-то время вчетвером. Мы кое-что продали, кроме того, я немного подрабатывала, занималась частной предпринимательской деятельностью, у меня была материальная поддержка. Я думаю, смогу все-таки найти работу, но мне бы хотелось, конечно, по специальности.
Муж пока тоже не работает, очень переживает, что работы нет. Он водитель, но без гражданства не может получить работу и не может получить права на вождение машины. Это все взаимосвязано. У него есть тамошние права, но они недействительны здесь. К тому же права можно получить, только прожив полгода здесь, то есть человек должен быть прописан. Получается замкнутый круг. Ему можно было бы пока устроиться на работу с тяжелым физическим трудом, но он подорвал свое здоровье и пойти туда не может. Сейчас он прилагает все усилия к тому, чтобы получить российские права. Много проблем, загвоздок.
Конечно, мы не жалеем о том, что уехали из Узбекистана. Но сегодняшнее настроение — ужасное, все надежды рухнули, в том числе и на ссуду. Денег елееле хватает на питание. Дом ветхий, с одной стороны осел, крыша ненадежная, протекает. Его надо со всех сторон подправлять. На все это нужны деньги. Мне кажется, что мы сможем восстановиться лет через 10, не меньше. Заново начинать жизнь очень сложно. Хочется надеяться, что у нас что-то получится.
Московская область
Олег Владимирович, 30 лет, незаконченное высшее образование, женат, двое детей
Приехал в 2000 году из Киргизии, мы жили под Бишкеком. Я хотел быть юристом, учился в киргизско-российской академии образования, но пришлось бросить учебу. Последнее время работал в совхозе. Даже если бы я там окончил институт, я бы не смог работать по специальности.
Из Киргизии уходил в армию, служил в Чечне, прямо в Грозном, где получил травму и потерял один глаз. О том, как это случилось, не хочу вспоминать. Полгода был в госпитале, вернулся инвалидом. Но в Киргизии меня уже не ждали. Я это понял, когда меня однажды обозвали оккупантом.
Для русских перспектив там нет. Чтобы не стать жертвой антирусских настроений, мне пришлось бросить добротный кирпичный дом, бросить все, что было нажито родителями, и уехать вместе с семьей в Россию. Несмотря на то что я родился в Киргизии, своей исторической родиной всегда считал Россию. Но сюда мы приехали не от хорошей жизни, а были вынуждены искать прибежище. Нам говорили, что русских переселенцев встречают тут чуть ли не хлебом-солью. Но оказалось, что русские здесь никому не нужны.
В России было желание восстановиться и продолжить образование. Но реальные условия сводят на нет возможности дальнейшей учебы. Здесь очень много проблем: с получением гражданства, с жильем. Чувствуем себя как временно осужденные, постоянно приходится обращаться в паспортно-визовую службу для того, чтобы продлевать регистрацию через каждые три месяца. Складывается такое впечатление, что нам придется всю оставшуюся жизнь чувствовать себя ущемленными.
Мы приехали всей семьей: я с женой и детьми, родители, братья с женами. Еще в 1996 году были попытки найти место в России, куда мы могли бы приехать. Мы с матерью приезжали на разведку в Тульскую область на поиск места жительства, жилья, работы, но там ничего подходящего для себя мы не нашли. В 1998 году мы предприняли еще одну попытку, приехали в Московскую область. В Центре занятости подсказали адрес совхоза, где требуются наши специальности. Директор совхоза обрадовался, сказал, что ему нужны рабочие руки. Мы — сельские жители, работали в колхозе. Директор показал нам недостроенное жилье, обещал помочь отстроить его, обещал прописать. Мы посмотрели и решили, что сделаем все своими руками, как-нибудь обживемся, все сами построим. Директор обещал помочь стройматериалами и т. п. Однако ничего из этого не получилось. Постоянного жилья нет, прописки нет, живем на птичьих правах. Практически у нас каждый день идет война, судимся с ним, но безрезультатно.
Нас поселили в барак в летнем пионерском лагере и объявили нас своими рабами, сказали, что мы должны работать и молчать. Жилье — фанерная постройка, там нас семь семей, есть семьи, которые приехали до нас. Те же обещания давались и им. Из зарплаты в 1 200 рублей у меня за комнату в сарае высчитывали одну тысячу, хотя там практически нет ни воды, ни газа, ни прочих коммунальных услуг. Есть только крыша над головой, которая может в любой момент рухнуть. На 200 рублей я должен был кормить семью из четверых. Когда от таких ка бальных условий я отказался, директор хозяйства решил нас выгнать на улицу и обрезал в бараке отопление. Теперь комната обогревается, как во время войны, с помощью «буржуйки». Раз в неделю директор совхоза присылает кого-нибудь в барак проверить, живы ли мы еще. Повод для визита выбирается очень простой: проверка документов. Даже сам начальник милиции из района приезжал, собирался пристрелить лающую собачку. Мать его спросила: «Сегодня — собачку, завтра — нас?» Пришли с автоматами. Старший сын потом признался: «Я так боялся, что нас застрелят».
Мир не без добрых людей, местные жители в основном к нам относятся с сочувствием, с пониманием. Они шокированы нечеловеческими условиями, в которых мы живем. У меня двое детей, жена с маленьким ребенком. Мои дети, влача лямку бесправия, рожденные в России, не имеют здесь ни детского пособия, ни медицинского полиса.
Старшего сына без прописки не берут в детский сад, а грудной дочке не положена ни патронажная сестра, ни детское пособие, ни бесплатная молочная кухня. Местные власти отказывают нашей семье в регистрации, ссылаясь на то, что у нас нежилое помещение.
Чтобы повлиять на неправомерные действия директора совхоза, мы неоднократно обращались как в государственную администрацию, так и в другие инстанции — ничего не произошло, никаких изменений. Он как бесчинствовал, так и бесчинствует. Так же открыто говорит: «Так, как я решу, так все и будет. У меня все “схвачено”. Ты сюда приехал — рот закрой, ты здесь никто».
Я ушел из этого совхоза, там остался работать отец, чтобы хоть как-то мы имели право занимать это жилье. Если он уйдет, нас оттуда выселят. Отец зарабатывает не больше двух тысяч рублей, директор всю эту сумму пытается забрать в пользу совхоза. Я сейчас работаю на государственном предприятии.
Гражданство мы получили ценой неимоверных усилий. На бумаге для граждан, прибывших из Казахстана, Киргизстана и др., не должно быть никаких длительных процедур, в течение полугода они должны получить российское гражданство. Но на деле это не так.
Пока мы живы, будем стараться, чтобы дети были счастливы здесь. Надежда умирает последней. Если нас отсюда, из этих «веселых апартаментов», выселят, у нас не останется выхода. Наверное, пойдем в лес, будем там землянки копать, устраивать дальше свою жизнь в лесу.
Меня несколько раз задерживал наряд милиции для выяснения личности, хотя милиционеры давно знают меня в лицо. Я уже боюсь просто не сдержаться, если та же милиция меня остановит, от греха подальше добираюсь домой темными переулками. Мы находимся сейчас на положении ленинградских блокадников. Когда-то у нас была общая родина — Советский Союз, теперь у нас — другая родина. Но, судя по всему, ни мы, ни наши дети ей не нужны.
Самара
Ирина Викторовна, 38 лет, высшее образование, врач, разведена, двое детей
Я — коренная жительница Самары, здесь родилась, выросла, закончила школу, институт. Попала в Баку по распределению мужа. Муж — офицер. Начинала я учиться в медицинском институте здесь, в Самаре, а заканчивать его уже пришлось в Баку. Это еще было в 80-х годах, когда был Советский Союз, было все тихо, мирно, хорошо. Мы тоже, как все офицерские семьи, долго мотались по об щежитиям, много пережили. Получили квартиру, когда уже родился ребенок. Нормальная, хорошая квартира. Прожили мы до начала военных действий в Баку. Раньше еще Сумгаит был, и эта волна дошла до нас. Мы жили там до последнего, потому что никак не ожидали, что в Баку может что-то произойти.
Мы — самые настоящие беженцы, потому что когда там уже началась неспокойная обстановка, всех наших мужей забрали, в военных частях остались только их жены и дети. На нас было нападение, мы пережили ужас. Дочке было четыре года, к нам стучали в дверь и врывались, говорили по-азербайджански, и никакие мольбы о том, что мы русские, не помогали, хотя конфликт начался между армянами и азербайджанцами. Почему они перекинулись на всех, непонятно, но было очень страшно. Я стала просто кричать, бить по батареям палками, будоражить весь дом, чтобы люди выходили на балконы. Там жили не только азербайджанцы, но и русские. Не только военные, но и гражданские. Может быть, нападающих это как-то напугало. Они на какое-то время затихли, что-то между собой говорили, а потом снова стали ломиться в дверь. Это продолжалось всю ночь, потом мы все-таки через балкон ушли к соседям и до рассвета оставались там. А телефона не было, сообщить никуда мы не могли. Мы жили в довольно отдаленном от центра районе. Когда утром пришел муж, я была в жутком состоянии и сказала, чтобы он нас отправил в Россию, ребенок тоже был в шоковом состоянии. Мы успели вылететь в этот же день гражданским самолетом. Прилетели в Самару, здесь жила моя мама. Оплачивали дорогу сами. Когда мы сюда прилетели, уже по телевизору смотрели, как ночью начались настоящие боевые действия.
Потом связи с мужем не было долгое время. А когда он дозвонился до нас, сказал, что есть возможность уволиться. Он советовался со мной. Я сразу же сказала, чтобы увольнялся. Я была военный врач. После пережитого назад я в любом случае не вернусь ни за что. Уехали оттуда, ничего с собой не взяв. Я была в таком состоянии, что на ребенка не взяла то, что должна была взять. Муж приехал спустя месяц. Квартиру закрыл и тоже взял с собой, что мог, некоторые вещи из одежды, больше ничего. Мы приехали сюда как гражданские. Поселились в однокомнатной квартире у моей мамы, в обычной «хрущевке», 16 квадратных метров. Жили на текущую зарплату мужа, перебивались. Сначала нам дали временную прописку, потом через какое-то время прописали постоянно.
А потом на этих 16 метрах возникли большие проблемы в семейной жизни. Мы с мужем расстались, он уехал к своим родителям в Казань. У мамы начались обострения болезней. Очень много пришлось пережить. Муж ездил еще раз в Баку. Я туда не возвращалась, во-первых, было страшно, во-вторых, и материально не было никакой возможности. Муж сказал, что квартиру там заняли азербайджанцы, местные жители, поставили железную дверь. Хорошо, что у нас на руках были все документы, вплоть до прописки. На тот момент Миграционной службы как таковой вообще не было. Это был 1990 год. Нам дали справку, чтобы мы как беженцы обращались в администрацию по месту прописки. Нам было выделено 200 рублей, больше никакой помощи не было. Я устроилась на работу, с этим проблем не было. С гражданством тоже, потому что мы были гражданами Советского Союза.
А вот проблемы с жильем серьезные. Мне сказали: «Вставайте на очередь по месту прописки и по месту работы». Стоим на очереди до сих пор. В 1992–1993 годах, когда Миграционная служба возникла, когда уже беженцев появилось много, меня там поставили в очередь на жилье. В эти годы у меня начались хождения по мукам. Везде я обивала пороги. Брала справки из медицинских учреждений, что совместное проживание с больным человеком невозможно: у мамы были частые ночные приступы, мы не спали, и ребенку было невозможно там находиться. Но поскольку здесь у нас было много знакомых, мы ночевали в разных местах.
Потом я каким-то образом прослышала, что в Миграционной службе стали давать жилье, когда я туда обратилась, проверили, что мы беженцы, но конкретно ничего не сказали. Это был 1995 год. При личной беседе они говорили, что «нет у нас квартир». Я ходила по кругу, меня посылали из одного места в другое: в администрацию по месту работу, администрацию района по месту прописки, администрацию города, администрацию области. Везде были отписки «в отдел миграции». Дошло до того, что мне сообщили, что у меня нет статуса. Когда я пошла по юридическим инстанциям, мне сказали, что мои права нарушены. Положение сложилось такое, что жить негде, не на что, ребенок растет, зарплата мизерная, приходилось подрабатывать где только можно, в основном по профессии, но, бывает, что и не по профессии (работа на избирательном участке во время выборов, анкетирование, опрос, перепись). Не хватало сил, ни моральных, ни физических. Также обращалась по месту работы и снова встречала отказ. Юристы посоветовали обратиться в суд.
Моему сыну 16 лет, у него нарушена психика. Друзей привести ему некуда, подружки у него нет, он часто говорит, что не хочет жить. Я как мать прекрасно понимаю, чем это грозит.
Я пока не знаю, что дальше будет. Хочу, чтобы ребенок учился здесь, ведь больше ехать некуда. Здесь у меня есть хоть какие-то знакомые, столько лет я здесь проработала. Первые годы поддерживала связь с соседями по Баку, но оттуда разъехались все, в основном по родным.
Я — член общественной организации «Самарский переселенец». Там активно прорабатывается вопрос о переезде в сельскую местность, часть переселенцев хотели бы построить себе собственное жилье. Сейчас моя дочь заканчивает школу. Мы все вместе можем отработать такой вариант: обеспечить доступ к обучению своих детей в высшие учебные заведения, и в этом случае мы могли бы уехать в сельскую местность. В городе меня держат учеба ребенка и моя работа, я уже всего боюсь. Есть у нас такая категория лиц, которая осела в городе и ни за что не поедет в село. В основном это те, у кого есть родственники, стабильная работа, стабильный заработок, возможность в будущем приобрести какое-то жилье, у кого есть поддержка. У нас ее нету. Такие, как мы, не обустроенные в течение 10 лет, не живущие, а только выживающие, готовы переехать в сельскую местность. Столичный вариант проживания уже уходит, мы уже, считай, на периферии, и третий этап — это, по-моему, будет сельский район. Это насущный вопрос, который надо решать в экстренном порядке. В переезде в село видят единственный выход те люди, которые проживают без регистрации, работают по чужим документам. Если дадут им клочок земли, они смогут что-то посадить, завести скот и за счет этого выживать, а может быть, и жить нормально. И это основная масса людей. Тех, кто хочет остаться в городе, я считаю, немного. Среди беженцев есть специалисты всех профессий, от землекопа до академика. Даже есть кому найти воду, пробурить, чтобы создать для себя нормальные условия проживания. Нам обещают выделить землю недалеко от Самары.
Я не думаю, что местные жители, которые там живут, будут против. Они в более выгодном положении, потому что у них, пусть худая, пусть гнилая, но крыша есть. И этот страх администрации, что земли, которые они дадут, будут стоять мертвым грузом, необоснованный. За три-четыре месяца, даже исходя из наших скудных ресурсов, у нас будут дома. В течение года, я думаю, построим наверняка. Мы готовы рыть землянки, сажать картошку, завести скот. С каждым годом я убеждаюсь, что необходимо подсобное хозяйство. Надо нам кооперироваться всем вместе, иначе не выживем.
Нас государство воспитало, что мы всегда всем должны, мы обязаны. Долг, служба, родина. А когда оно поступило с нами так, что нас переломали, нам никто не помог. Мы уехали в Баку в 1984 году, вернулись в 1990-м. Ребенок родился там, жилье было получено тоже там. А потом у нас все забрали. Я не вижу для себя никаких положительных перспектив. У дочери полностью поломана психика, на грани нервного срыва.
Я обращалась к корреспондентам, но все бесполезно. Стена совершенно непробиваемая. Чиновники, холодные лица, холодные души, которые пересылают в другие кабинеты, только не к ним. Единственная организация — «Самарский переселенец», здесь другое отношение, сочувствуют, выслушивают, как-то пытаются помочь. Хотя на работе тоже чем могут помогают. Наше здравоохранение переживает не лучшие времена, поэтому желание желанием, а возможностей никаких. Меня сейчас вообще вычеркнули из списков очередников. А члены этой общественной организации берутся помочь. Я не знаю, как я сделала, правильно или нет, поскольку я сразу прописалась, может быть, по своей глупости.
Я не знаю, как это делается. Если не прописываться, значит на работу не устроишься. А поскольку прописались, считается, что крыша какая-никакая есть, а какая фактически — это не важно. Хотя бы общежитие нам дали, у дочери был бы свой угол. Но здравоохранение не имеет на балансе общежития. Я думаю, что чем содержать таких проблемных работников, как я, им проще найти других. Я — врач первой категории, на руки получаю 1 600 рублей. Мечтаю хотя бы выспаться.
Сызрань
Людмила Евгеньевна, 52 года, высшее образование, руководитель общественной организации «Переселенец»
Я жила в Чечне, в Грозном. 1 декабря 1995 года город начали бомбить. Народ смотрел на наши войска как на освободителей. Потом выяснилось, что это усугубило наше положение и осложнило нам жизнь.
Я окончила Грозненский университет, экономический факультет. Очень много работала, сразу в нескольких местах, открывала предприятия, подрабатывала методистом на станции юных натуралистов, великолепно шила. Последний раз я покинула Грозный в 1998 году. То есть я уехала в 1996 году, но в силу обстоятельств мне пришлось возвратиться, надо было сдать квартиру, взять документы. А в моей квартире уже были бандиты. Идти туда было опасно, меня бы расстреляли, как расстреляли почти всех в нашем дворе. Я успела уйти, меня спасла моя внимательность. Когда я поднималась по лестнице, услышала голоса в своей квартире, потихонечку, на цыпочках, развернулась и ушла к своей подруге, чеченке. Я смогла выехать. Когда проходил чеченский патруль, меня положили в багажное отделение поезда, на меня набросали вещи. Я терпела, пока мы не выехали с территории Чечни. Мою любимую подругу убили чеченцы, погиб мой брат. Когда я смотрела с экрана фильм о Чечне, у меня внутри все переворачивалось.
В Россию я выехала одна, своих родителей нашла в Сызрани. Первое, с чем я здесь столкнулась, — равнодушие чиновников в Самарской миграционной службе. Ее руководитель предложил: «Сдавайте своих родителей в дом престарелых, а вы живите здесь». Я была в шоке. Вы представляете, что такое приехать с Кавказа и сдать своих родителей? А они были еще в силе. Это же позор у нас на Кавказе своих родителей куда-то сдать! В коридоре ко мне подошла женщи на и сказала: «Вы не представляете себе, что будет, если их сдадут в дом престарелых, отнимут документы, у них высокая пенсия, и Вы никогда их не вернете обратно».
У меня взрослый сын, женат, со своей семьей живет сейчас в Твери. Я — председатель организации вынужденных переселенцев «Переселенец» города Сызрань. Одновременно являюсь председателем Совета Самарской межрегиональной организации. В прошлом году я выиграла грант Фонда Сороса на поддержку организации, шесть тысяч долларов, но это мизерные деньги. Почти все их я потратила на приобретение техники для того, чтобы ни от кого не зависеть и не унижаться, прося сделать тот или иной документ.
В Грозном, чтобы спастись от боевиков, я прыгала с третьего этажа, меня избивали солдаты. Но я никогда не думала, что и в России столкнусь с жестокостью и непониманием. На моем подъезде было написано «Чечня», меня взрывали, издевались, а я не реагировала. Ждали, что я отсюда куда-нибудь перееду. Я не бегала никуда жаловаться. И те, кто это делал, наконец, устали делать мне пакости.
Я видела, как приезжие приходят к юристам, суют им деньги и получают любую прописку, сами никуда не ходят, пользуются юридическими консультациями. В нашей паспортно-визовой службе очень сложно что-либо получить, чиновники стараются не пускать меня на порог.
За то время, что я живу в России, я поняла, что если мы не будем заниматься бизнесом, мы здесь не выживем. Для этого нам необходимо создать рабочие места тем, кто хочет работать. Сейчас наша организация работает по программе помощи и поддержки малых народов Крайнего Севера. Я была в Ямало-Ненецком национальном округе. Мне люди понравились, хотелось бы наладить сотрудничество с ними. Нашу организацию никто не финансирует. Все, что я делаю, я делаю за свои деньги и по своей инициативе. Уж если государство не хочет нам помочь материально, то пусть хоть дадут нам возможность эти деньги заработать. А для этого нам нужен стартовый капитал, который мы просим в кредит. Я знаю, кому надо помочь: кому-то материально, кому-то с жильем. А сейчас у меня нет такой возможности. Сердце хочет, руки готовы отдать все, а дать нечего.
[1] Интервью были взяты в 2002 году у переселенцев, приехавших в Россию преимущественно из Казахстана, Узбекистана, Таджикистана, а также из Чечни, Азербайджана, Прибалтики и проживающих в Центральном и Приволжском федеральных округах. Интервьюированием было охвачено около 100 вынужденных переселенцев как в городах — Москве, Калуге, Рязани, Самаре, Сызрани, Пензе, Рыбном, так и в сельской местности; проживающих как в компактных поселениях, так и дисперсно. Своими проблемами делились руководители общественных переселенческих организаций в городе Чехов Московской области (Региональная общественная организация вынужденных переселенцев и беженцев «Свет»), поселке Воротынск Калужской области (Воротынская общественная организация содействия мигрантам «Воротынск-переселенец»), Самаре (Региональная общественная организация «Самарский переселенец»), Сызрани Самарской области (Общественная организация «Переселенец»), Пензе (Пензенская региональная общественная организация пострадавших в чеченском конфликте) и Рязани (Рязанская областная общественная организация «Содружество»).
[2] Беседа Л. Графовой с Е. Гонтмахером // Вестник Форума. 2004. № 3 [www://migrant.ru].
[3] Права и свободы личности. М.: Юриспруденция, 2003.
[4] Беседа Л. Графовой с Е. Гонтмахером.
[5] Доклад 2002. Государство. Антропоток. ЦСИ ПФО. Гл. 2. Нижний Новгород; Москва, 2002. С. 27.
[6] Артоболевский С. С., Зайончковская Ж. А. Управление миграционными процессами // Миграционная ситуация в регионах России. Вып. 1. Приволжский федеральный округ. М., 2004. С. 16.
[7] Всероссийский чрезвычайный съезд в защиту мигрантов (стенограмма и другие материалы съезда). М.: Информационное Агентство «Миграция», 2002. С. 155.