Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 4, 2004
Отправляясь в Каргополь, я внимательно просмотрела все сайты в Интернете, где упоминается сам город и села Каргопольского района. В основном это рекламные страницы туристических фирм, приглашающие посетить Русский Север, полюбоваться Каргополем и шедеврами деревянной архитектуры в окрестных селах, поплавать по озерам и поесть шашлыка в национальном парке. Еще могут предложить переночевать в избе и попариться в баньке. В общем, за пять-шесть тысяч рублей вам покажут Север старинный и лубочный, никакого отношения к жизни нынешней и подлинной не имеющий. Что же до иной информации, то в газетах Архангельской области (и крайне редко в центральной прессе) порой попадаются статьи, посвященные отдельным случаям возрождения ремесел на Севере, а также модной ныне теме территориальной самоорганизации. В реальности и то и другое встречается нечасто и на жизнь людей практически не влияет. И лишь местные газеты, почти недоступные за пределами района, иногда затрагивают наболевшие проблемы края. Однако люди, которые десятилетиями с этими проблемами сталкиваются, воспринимают их иначе, чем приезжие, имеющие возможность сравнить увиденное с жизнью других мест. Методы изучения регионов в географической науке давно уже выработаны. Литература, в том числе историческая; данные статистики; многочисленные интервью с чиновниками и руководителями предприятий; непременное «хождение в народ» — разговоры с бабушками, поиск людей интересных и неравнодушных, и, конечно, личные впечатления — вот весь наш багаж. Им-то я и воспользуюсь, чтобы на примере уникального и в то же время весьма типичного Каргопольского района Архангельской области попытаться показать, что же такое современный Русский Север с его историей, культурой и насущными проблемами.
Законсервированный город
Каргополь — город действительно уникальный. Считается, что когда-то местные купцы не пустили в город железную дорогу, и она прошла на север к Архангельску стороной, в 79 километрах от Каргополя. Там, где автодорога из Каргополя пересекает железнодорожную ветку, возник новый город Няндома, как две капли воды похожий на сотни пристанционных городов, застроенных типичными пятиэтажками. Новый город давно обогнал Каргополь по населенности, скорости развития и достатку. Но мы, потомки, должны быть благодарны тем купцам, которые «законсервировали» для нас Каргополь, сохранив его почти в первозданном виде.
Ходишь по городу, и ничто не раздражает глаз. Даже выстроенные в ХХ веке многоквартирные деревянные и каменные двухэтажки, укрывшиеся за высокими деревьями, не особенно бросаются в глаза, взгляд чаще задерживается на огромных северных деревянных избах. Каменные особняки можно пересчитать по пальцам, но поражает количество храмов — рядом с низкими домами они кажутся особенно величественными. На небольшом пространстве расположено 11 церквей, в начале ХХ века их было 23, включая два несохранившихся монастыря. Храмы, воспринимаемые людьми как средоточие духа олонецких святых, часто оказывались символом богатства и преуспевания (ведь недаром церкви в изобилии возникали именно в городах торговых и богатых). Сейчас город представляет собой правильную сеть асфальтированных и грунтовых улиц, всякий раз выпрямлявшихся после очередного пожара. Параллельные Онеге улицы имеют длину всего три километра, перпендикулярные — до километра. Размеры города за сто лет почти не изменились, население его в начале ХХ века составляло около трех тысяч человек, сейчас — менее 11 тысяч. Еще 11 тысяч жителей проживают по селам района, застроенным типичными северными избами, уникальными деревянными церквями и часовнями. В начале ХХ века Ф. К. Докучаев-Басков писал о Каргополе как о «маленьком, но цельном образчике Древней Руси»[1]. Цельность и органичная вписанность храмов в окружающий ландшафт и являются главными достоинствами Каргополя и окрестных деревень.
Каргополь считается почти ровесником Москвы. Правда, экономический расцвет города пришелся на XVI век и был связан с приобретением монополии на добычу и вывоз соли. Тогда был воздвигнут каменный собор Рождества Христова, единственный уцелевший от тех времен. Множество деревянных церквей Каргополя, так же как и его крепость, сгорели. Новый всплеск строительных работ был связан с открытием в окрестностях города залежей белого строительного камня. Большинство дошедших до нас церквей построено в XVII веке. Храмы возводили ближе к берегам Онеги, потому город с реки особенно красив. Церкви стоят близко друг к другу — их строили на городских площадях, ныне заросших густой травой. И хотя многие из них требуют срочной реставрации, вид белых храмов, утопающих в зелени, на фоне реки или старинных деревянных домов производит очень яркое впечатление. Часть церквей принадлежит Каргопольскому историко-архитектурному и художественному музею, действуют в городе всего две церкви.
Все это, однако, самая общая информация. Подробно о Каргополе и его архитектуре можно прочитать в любом путеводителе или рекламном проспекте. Обратимся теперь к тому, чего в путеводителях не найти, и начнем с природных условий и демографической истории края.
От деревень к пустошам
Хотя в известном очерке С. П. Кораблева[2], написанном в 1851 году, утверждается, что в этих местах «главное состояние температуры есть холод», погодные условия вполне благоприятствовали сельскохозяйственному освоению района. К западу и к северу от Каргополя расположена так называемая Каргопольская сушь, лежащая на известковых породах. Местные дерново-карбонатные почвы с хорошей структурой нейтрализуют кислотность и долго сохраняют плодородие при использовании удобрений. В этом отношении земли Каргополья близки среднерусским опольям. Правда, в том, что касается температуры, Кораблев все-таки был прав. Лето здесь короткое, июль бывает жарким, но снег сходит поздно, заморозки повторяются порой и в июне, вновь возвращаясь уже в августе. А потому даже относительно благоприятные почвы не отменяют многих проблем, характерных для зоны рискованного земледелия, хотя в теплые годы здесь можно получить высокие урожаи.
Плодородие почв сыграло существенную роль при освоении района. Это сейчас плотность сельского населения в Каргопольском районе — один человек на квадратный километр, однако когда-то район был заселен более плотно, особенно на Каргопольской суши, о чем ясно свидетельствуют старинные карты поселений. Подтверждают это и сведения о числе деревень и их населенности в 1892 году, которые нам удалось найти в архивах Каргопольского историко-архитектурного музея. Если их сравнить с данными более поздних переписей (обнаруженных в другом архиве администрации района), а особенно с последней переписью, то можно ужаснуться масштабам депопуляции сельского населения района. Для анализа убыли населения пришлось «привязать» все поселения и в прошлом, и сейчас к границам современных сельских администраций. Например, в пригородной Павловской администрации, которая лишь частично совпадает с прежней Павловской волостью и включает поселения других волостей, население уменьшилось с 7,5 до полутора тысяч человек. В соседней Калитинской администрации в тех же границах в 1892 году проживало 3,3 тысячи человек[3], а сейчас — всего 260. Несколько лучше население сохранилось на удаленных северных окраинах в Приозерской администрации, но и там оно уменьшилось с 6 до 1,4 тысячи человек. В среднем в районе сейчас живет в пять раз меньше сельских жителей, чем сто с лишним лет назад.
Не менее наглядно процесс депопуляции и сопровождающей ее потери освоенного пространства отражают данные по исчезновению поселений.
Их тоже сохранилась лишь пятая часть, но неравномерность сокращения еще более выражена. Больше всего деревень исчезло именно на Каргопольской суши вблизи Каргополя. На территории пригородной Павловской администрации из 156 деревень осталось всего 12, в соседней Усачевской из 75 — 15, и т. д. До революции в этих местах преобладали мелкие села (малодворки), хотя в каждом из них редко проживало меньше 20–30 человек — ведь крестьянские семьи традиционно были большими. Именно эти мелкие поселения оказались наиболее уязвимы в ХХ веке. Занимались там крестьяне преимущественно земледелием, но хлеб выращивали лишь для собственных нужд. Не только крестьяне, но и мещане активно занимались сельским хозяйством в окрестностях Каргополя, и быт города, стога сена у домов и коровы на улицах мало отличали его от сельской округи (как мало отличают и сейчас). Природоведы, пытаясь понять возраст каргопольских лесов, обнаружили, что почти повсюду на Каргопольской суши под вековыми соснами и елями обнаруживается слой черной паханой земли. Исключение составляли непригодные для обработки земли, а также монастырские леса и так называемые Священные рощи, которые никогда не вырубались. Первый удар традиционному мелкоселенному хозяйству района был нанесен во время коллективизации. Второй — в результате Отечественной войны. Третий — в пору укрупнения совхозов. К 1970 году на территории Павловской администрации из 156 деревень оставалось всего 57, причем 30 из них уже были кандидатами «на вылет», т. е. подлежали сселению, так как насчитывали менее 10 жителей, в основном пенсионеров.
Для северных волостей (Приозерской и Ошевенской администрации), а также северо-западных земель (Лекшмозерская администрация) характерны более крупные населенные пункты. Тайга и болота труднее поддавались освоению, деревни здесь собраны в кусты, а потому и сеть поселений сохранилась несколько лучше, хотя потери все равно велики. Исчезали целые группы деревень, но название куста сохранялось, место же называли «урочищем». Такие заросшие лесами урочища разбросаны по всему району. Часть урочищ до 1990 года распахивалась или использовалась под сенокос, а теперь зарастают и они. В архивах Каргопольского музея мне попалась статья из «Вестника Олонецкого губернского земства» за 1907 год (с. 10–11) о просьбе крестьян деревни Черепаха выделить им безвозвратную ссуду в тысячу рублей на разработку из-под залежей четвертого поля (трехпольная система — пар, озимая рожь, яровые — их не устраивала из-за недостатка земель под сенокос). Тогда в деревне в 46 домохозяйствах проживало 117 человек. И было у них 22 лошади, 24 коровы и 25 овец (район только начинал переходить от хлебопашества к животноводству). По пути в Ошевенск мы отыскали следы этой деревни, когда-то располагавшейся прямо на тракте. Последний дом в ней сохранялся до 1998 года. Сейчас это небольшая луговина среди сплошной тайги, где жители расположенного в четырех километрах от нее куста деревень иногда косят траву там, куда еще не добралась березовая поросль.
Таким образом, приведенные данные показывают, что организующая роль небольшого районного центра оказалась очень слаба. Сказывается еще и периферийное положение Каргопольского района (он не только удален от железной дороги и крупных автомагистралей, но и расположен у самой границы, в глухом углу, на стыке Архангельской области с Карелией и Вологодской областью). В результате сложилась абсолютно нетипичная для Нечерноземья картина: лучше сохранилась сеть поселений не вблизи центра, а на окраинах района. При этом заметно уменьшилось среднее звено поселений с 20–100 жителями. Часть из них уцелела и разрослась (100 и более человек), но большинство умерло или угасает (в них осталось по 3–10 человек). Тем не менее близость к городу все-таки сказывается, если не в сохранении сети, то в росте более крупных населенных пунктов и численности их жителей. На рубеже XX–XXI веков концентрация сельского населения повысилась всюду, а особенно вокруг Каргополя: 95 процентов от общего числа проживает в нескольких крупных деревнях близ города. В других администрациях большинство составляют мелкие села. Их облик с начала века резко изменился: вместо полноценного работающего населения — горстка пенсионеров, доживающих свой век. Можно прогнозировать, что сеть поселений и дальше будет сжиматься к немногим крупным и опорным поселениям.
Напомню, что депопуляция связана именно с миграционным оттоком, так как до середины 1980-х годов естественный прирост был положительным. Показательна синхронность миграций для города и деревни, особенно после 1960-х годов. Это означает, что на сальдо миграций влияли не переток населения из деревни в город, а общий поток из района. Начало 1990-х годов, как почти всюду в европейской части России, остановило отток сельского населения, потянулось население и в Каргополь. Но к 2000 году тренды миграций города и деревни начинают расходиться. Отток из деревни вновь набирает силу (к нему добавилось и естественное сокращение населения), а город становится все более миграционно привлекательным. Приток в Каргополь в действительности гораздо выше, чем показывает статистика, так как она не способна учесть «дачников», сохраняющих прописку в Архангельске или Мурманске. Каргополь манит красотой и обаянием улиц и церквей, спокойствием размеренной жизни. Горожан не пугает отсутствие канализации, колонки на улицах и необходимость заготавливать дрова на зиму, не страшат даже низкие зарплаты, ведь и жизнь здесь гораздо дешевле.
У населенных пунктов района есть еще одна особенность, осложняющая жизнь любого приезжего человека. Кустам сел люди дают свои названия, но на карте таких имен нет и в помине. А так как большинство деревень исчезло или близко к исчезновению, то на местности часто обозначено название только самой крупной деревни из всего куста. Выходит, что каждое место часто имеет три разных именования: одно на карте, официальное, другое написано на указателях, а третье — обиходное. Если вы, например, соберетесь в Лядины взглянуть на ансамбль из трех деревянных церквей и колокольни или в Ошевенск с его огромными высоченными избами на подклети, деревянными часовнями и монастырскими развалинами, то найти их на карте вы не сможете. Ошевенск — это куст сел Погост, Ширяиха и Низ, которые и отмечены на карте. Лядины — это деревни Гавриловская, Антоновская и Киселевская. А по пути еще будет куст Печниково, хотя на дороге стоит указатель «Ватамановское», по названию самого крупного села. Но это на значит, что оно будет первым по дороге. Некоторые туристические схемы дают вперемешку народные и официальные названия, внося еще больше путаницы. Распространился этот принцип и на фамилии жителей. Так, официально у женщины фамилия Мочатова, а в деревне ее все зовут Барменкова, официально — Коренева, а в деревне – Коробейникова, и т. д. Дело в том, что в деревнях живет много родственников-однофамильцев, отсюда и традиция деревенских фамилий.
От сельского к лесному хозяйству
Несмотря на сложности природных условий и «тающее» сельское население, главной сферой занятий в районе долгое время было сельское хозяйство.
Однако доля зерновых в посевах в советское время уменьшилась с 80 до 40 процентов, район стал животноводческим. Большая часть произведенной продукции вывозилась за пределы района. Каргопольское сельское хозяйство снабжало такие крупные города области, как Архангельск и Северодвинск. Это было возможно только с большими дотациями и гарантированным сбытом продукции. В 1960-х годах местные колхозы были преобразованы в девять животноводческих совхозов. Зерновые культуры (овес, ячмень, озимую рожь) стали выращивать только для собственных нужд. До середины 1970-х годов растили даже лен, а в поселке недалеко от Каргополя работал льнозавод, однако неуклонная депопуляция района сделала выращивание льна невозможным — не хватало рабочих рук. Посевные площади резко сократились еще во время коллективизации; Каргопольская сушь, прежде сплошь распаханная, почти вся покрылась лесом. К 1990 году посевные площади занимали около четырех процентов территории района. Клочки пашен (обозначенные на картах в форме правильного круга) затеряны среди лесов вокруг деревень, бывших и нынешних.
Послевоенное поголовье крупного рогатого скота в 12 тысяч голов выросло к 1990 году до 27 тысяч голов, возросли и удои (с 1 600 килограммов в год на одну корову в 1960 году до 3 000 в 1990 году). Казалось бы, на сочных лугах местное животноводство чувствовало себя относительно благополучно. Однако если сравнить тренды роста поголовья скота в совхозах и уменьшения сельского населения, то станет очевидно, что начиная с 1970-х годов они начали столь резко расходиться, что требовались существенные изменения в технологии производства и самом хозяйственном механизме. На подобную модернизацию оказались не способны ни совхозы, ни население, так как долгие годы уезжали отсюда молодые и наиболее активные люди.
В 1990-е годы в сельском хозяйстве грянула настоящая катастрофа. Причины и симптомы ее, общие для всей России, усугубила ориентация района на животноводство. На Севере его продукция имеет очень высокую себестоимость и без дотаций существовать не может. Все совхозы стали убыточными, заготовкой трав заниматься перестали, скот голодал, и его резали. Местные руководители оказались абсолютно не готовы к самостоятельному управлению. Мало что давало преобразование совхозов в АО, СПК и т. п., не помогало и «вылезание из собственной шкуры» со сменой имени предприятия и перераспределением долгов. Поголовье скота в районе сократилось до четырех тысяч голов. Посевы зерновых сохранил только самый южный кооператив «Кречетово», засевавший овсом и пшеницей всего 300 гектаров. А вот ячмень, необходимый для скота и расплаты с работниками, хозяйство сеять не может — его быстро уничтожают журавли со всей округи. Прежде ячмень сеяли все хозяйства, хватало и журавлям, и скоту. А в северной части района зерновые сеют разве что… лесники, чтобы приманить медведей для охотников.
Из всех агропредприятий только три — пригородный Каргопольский и два на северном Архангельском тракте, Приозерный и Комсомольский, — имеют шансы подняться. Именно эти хозяйства дают три четверти молока, получаемого в коллективных предприятиях района, поэтому именно им в первую очередь администрация района помогает провести реструктуризацию долгов. Остальные предприятия выживают как могут. Лихорадочная смена руководства ничего не дает, психология у большинства руководителей остается типично советской, и в изменившихся условиях они впадают либо в истерику, либо в уныние.
Правда, встречались и исключения. Так, на севере, в бывшем Ошевенском СПК, а с нынешнего года СПК «Чурьега», руководителем выбрали единственного на всю округу фермера. Поднимать хозяйство пришлось почти с нуля: оставшиеся 300 голов скота (было более 2 000) просто нечем было кормить. Для начала привели в порядок технику для сенокошения, посадили 20 гектаров однолетних трав и четыре гектара картошки. И это на 3 000 гектаров пашни, ко торые официально числятся за СПК! Треть пашни уже заросла лесом, ее не вернуть, довольно быстро зарастают и оставшиеся площади. Тем не менее новый руководитель, не страдающий советской гигантоманией, пытается малыми шажками, с крестьянской осторожностью, возродить хоть какое-то растениеводство, главным образом на корм скоту. Да еще растит картофель на продажу в Карелию для «живых денег» (за молоко каргопольский молкомбинат денег не дает, расплачивается кормами).
В Лекшмозерском хозяйстве — подсобном для Национального парка — коллективное агропроизводство совсем угасло, а руководитель, наоборот, стала фермером. Она убеждена, что в этой зоне могут выжить только мелкие хозяйства. Ее семья из четырех человек имеет 50 гектаров, где выращивает картошку и овощи, товар в этих краях прибыльный. Пользуясь преимуществами бывшего руководителя, хозяйка хочет выкупить совхозную ферму для свиней и технику. Приходится ей, единственному фермеру в округе, нелегко — сколько обвинений в ее адрес мы выслушали от жителей деревни. Впрочем, ругают здесь любого активного человека, пытающегося затеять какое-либо новое дело: завести товарное хозяйство, принимать туристов, открыть местный музей и т. п. — «все неспроста, все ворованное».
Есть случаи переплетения общественного и частного хозяйства. Например, руководитель СПК «Весна» (бывшее «Ухотское», на юге района) уволилась в 1990-х годах, проработав в совхозе 25 лет, и открыла свой магазин в Няндоме. Сейчас ее вновь позвали руководить хозяйством, а частный магазин очень помогает и с реализацией продуктов, и в случаях нехватки наличных денег.
Когда смотришь сельскохозяйственную статистику, становится непонятно, каким образом выживают эти сплошь убыточные предприятия с высочайшей себестоимостью продукции. Есть одна особенность — все бывшие совхозы держатся на плаву… за счет леса. Лес дает прибыль, а главное — живые деньги.
В этой зоне основное богатство — именно лес. И хотя крупных леспромхозов здесь не осталось — для их гигантских масштабов нет сырьевой базы, зато работает множество мелких предприятий, занимающихся рубкой круглого леса и вывозом его на запад в Карелию и на восток до Няндомы и далее по железной дороге. Куда бы вы ни поехали, вам всюду придется обгонять мощные лесовозы с кругляком. Рубят все породы: сосну, ель, березу — все, что толщиной более 12 сантиметров. Многие хозяйства оснащены пилорамами.
В 1990-е годы нагрузка на леса резко возросла. Если в 1970–1980-х годах вырубалось 30–40 процентов расчетной лесосеки, то сейчас по хвойным — все 100 процентов. Не имея возможности создавать собственную инфраструктуру, многочисленные частники в первую очередь рубят лес вдоль дорог и вокруг деревень. Таким образом создается монотонный мелколиственный ландшафт: бывшие поля и пастбища быстро зарастают молодым лесом, а старые хвойные леса (возраст сосняков здесь, на бывших пашнях, достигает 80 лет) активно вырубаются.
Все леса района делятся на Гослесфонд и сельские леса (30 процентов общей лесной площади), за состоянием которых следит специальный лесхоз. Он устанавливает лимиты вырубки леса в год для всех сельскохозяйственных и муниципальных предприятий, остальное идет на аукцион для частных фирм. Иначе с лесами Гослесфонда: крупные лесозаготовители рубят там лес на правах долгосрочной аренды (около половины всех вырубок), а агропредприятия и муниципалитеты получают леса только для краткосрочного пользования.
Сельскохозяйственные производители получают 16 процентов всех выделяемых под вырубку лесов, в том числе около 40 процентов сельских лесов. Часть полученных лимитов они вырубают сами, остальное перепродают другим пользова телям. Доля оборотных средств, получаемых агропредприятиями от леса, возрастает. Но и лесозаготовительные предприятия обращаются к сельскому хозяйству, ведь при этом их налоговая база облегчается. Например, на месте Печниковского совхоза образовано два ЗАО, основная деятельность которых связана с лесозаготовками. При этом они сохраняют небольшое поголовье крупного рогатого скота, разводят свиней. Так в последние годы возникает и крепнет симбиоз сельского и лесного хозяйства.
Собирательство — регресс или прогресс?
А вот другой симбиоз — коллективных предприятий и частных хозяйств населения — с кризисом бывших совхозов разрушается. И хотя частный сектор производит здесь более 40 процентов молока и мяса, его доля возросла только за счет сокращения поголовья скота в крупных предприятиях. На самом деле поголовье скота в частных хозяйствах падает. Хозяйств, работающих на продажу, в районе очень мало, люди только выращивают немного картошки и овощей себе на прокорм. Можно назвать несколько причин, объясняющих отказ населения района от содержания своего скота и сокращение индивидуального хозяйства в целом. Первая причина — организационная: раньше скот содержали за счет кормов из совхозов, они же помогали и с заготовкой сена. И хотя травы кругом в изобилии (ведь совхозные поля никто не пашет), мало кто косит вручную и копает огороды лопатой. В начале 1990-х, когда предприятия перестали выдавать зерно и сено в виде натуроплаты, но еще были живы, население пыталось само выращивать зерновые на корма. Но для этого тоже нужна техника: вспашка участков, обмолот зерна и т. п. Поэтому вскоре и эти попытки прекратились. Брошенная техника, как памятники былого благополучия, разбросана всюду, и в деревнях, и у заброшенных ферм с прогнившими или разобранными на дрова крышами. Само без помощи совхоза население организоваться не может, хотя во многих селах появились ТОСы — территориальные органы самоуправления.
Вторая причина — экономическая: корма подорожали, а денег у людей нет. Третья причина — некуда девать излишки продукции. Раньше молоко сдавали в совхозы, теперь его должен принимать Каргопольский молокозавод (ему выдаются специальные дотации на закупку молока у населения), но до многих сел его машины просто не доходят. Мясо население сдает в Каргополь в райпо, где есть колбасный цех, но его мощностей не хватает. Зимой, когда совхозы начинают сбрасывать скот от бескормицы, частникам туда не пробиться. Хотя, как показывает опыт других районов, если есть устойчивая товарная продукция в больших объемах, то перекупщики находятся. Помимо объективных причин, упадок частного хозяйства объясняется особенностями самого населения, его инертностью. Главное — все же социально-демографическая структура населения. Содержанием скота занимались в основном представители среднего и старшего поколения, которые сейчас стареют и умирают. А молодежь в селах не остается и после школы сразу уезжает в города: Архангельск, Северодвинск, Петербург, в крайнем случае — в Няндому. Немалую роль играет и то, что люди в этом северном районе предпочитают сельхозработам иные заработки. Это, прежде всего, постоянная или временная работа у лесозаготовителей, где, в отличие от агропредприятий, платят зарплату. Некоторые промышляют ловлей рыбы: ловят сетями в озере Лача и других озерах, лицензия на лов для каргопольцев стоит всего 150 рублей, для приезжих — 600 рублей. Вылавливают за один раз от 50 до 500 килограммов рыбы (судак, лещ, окунь, иногда семга) и сдают в магазины или на Каргопольский рыбокомбинат. Многие села, расположенные у воды, живут только ловом рыбы. Однако главное занятие населения — это сбор грибов и ягод, которыми эти места поистине изобилуют. В ягодный сезон сюда отовсюду слетаются перекупщики (не мешает и удаленность района). В каждом селе есть несколько человек, с которыми перекупщики заключают договора. Хозяева-заказчики из Каргополя, Няндомы, Костромы и т. п. (часть из них работает на более крупных заказчиков) регулярно наезжают в села и забирают у своих посредников в деревне по 200–400 килограммов ягод (они имеют 10 процентов от сбора). На ягодах можно очень хорошо заработать. Морошку принимали в этом году по 90–100 рублей за килограмм, но период ее сбора довольно короток. Зато весь июль и август можно собирать чернику и голубику (20–25 рублей за килограмм), осенью время брусники и клюквы (ее можно собирать и весной). Сборщики ягод к делу относятся по-разному: одни ходят в лес, как на работу, и могут при желании заработать неплохие деньги (например, одна семейная пара только на клюкве заработала в год 60 тысяч рублей), другие соберут немного, а деньги тотчас пропьют.
Пьянство населения, особенно в сельской местности, — одна из главных причин депрессии таких районов. Энергичных, предприимчивых людей — единицы, но увлечь за собой остальных им не удается. Более того, к ним самим относятся, как правило, враждебно, особенно, если они еще и преуспевают. Вот и сводятся жалобы большинства руководителей к одному и тому же — нет работников, на которых можно положиться, нельзя сподвигнуть людей ни на какие начинания. Общинная психология здесь очень устойчива, что не удивительно — ведь к началу ХХ века в Каргопольском уезде крестьян-собственников было крайне мало и только в пригороде, а преобладающей формой земледелия была общинная[4]. Консерватизм, пассивность и тяга к общинности — увы, главные особенности сознания того сельского населения, что осталось после десятилетий миграционного оттока самой активной его части.
Впрочем, миграции ли виноваты? Обратимся вновь к известной книге Ф. К. Докучаева-Баскова «Каргополь», написанной в 1912–1913 годы и переизданной недавно в Архангельске. Грибным промыслом и тогда занималось все население, собирали, главным образом, рыжики, которыми край особенно славился. Сбором рыжиков, читаем мы, «крестьяне уплачивают подати, покупают новые предметы для своего хозяйства, справляют осенние праздники, заводят обновки» (Докучаев-Басков, с. 41). Поход за грибами за восемь километров от Каргополя напоминал автору народные гулянья, так велика была плотность населения и деревень в то время. Но весьма интересно и общее наблюдение над состоянием жизни уезда, сделанное Ф. К. Докучаевым-Басковым: «Резкое повышение цен на многие продукты выразилось сразу по постройке вологодско-архангельской железной дороги, а затем росло и растет, хотя главные поставщики этих продуктов крестьяне — неся последнее яйцо или последнюю кринку молока в город — от этого повышения богаче не стали, так как главный предмет их благосостояния — земледелие, остается в том же положении. И если бы даже крестьяне и все свое имение продали по самой высокой цене, то и тогда скоро остались бы нищими, так как в отношении улучшения производительности труда и других разумных мер они столь же самодвижимы, как человеческие уши — исключая самоподвижность в винные и пивные лавки!» (с. 26).
Перспективы есть
И все же хочется закончить очерк о Каргополье на оптимистической ноте. Перспективы у района все-таки есть. Можно прогнозировать, что ряд агропредприятий, хотя далеко не все, уцелеет. По оценкам самих руководителей, гиганты эпохи социализма здесь не смогут выжить, если в них не вбухивать государственных денег, чего уже не будет. Но предприятия с количеством крупного рогатого скота в 300–500 голов вполне смогут существовать на собственных зеленых кормах и на покупном зерне. Главным лимитирующим фактором станет сокращение сельского населения (помимо миграционного оттока естественная убыль по району составляет около 200 человек в год). Тем не менее перспективы развития района все-таки связаны не с сельским хозяйством. Лес, озера и их дары — вот главное его богатство. К тому же частным лесозаготовителям, в отличие от гигантов-леспромхозов, ресурсов леса хватает.
Нет ничего страшного в том, что люди вновь занялись собирательством. Ведь это можно рассматривать и как углубление разделения труда между Севером и Югом. Грибов и ягод в нашей лесной стране продается непростительно мало. А где же еще их брать, как не в таких удаленных районах, где других занятий не так много? В Каргополе мы посетили консервный цех, где производят соленые грузди и волнушки, а также протертую с сахаром голубику (грибы и ягоды принимают у населения). Банка такой по-домашнему вкусной ягоды стоит около 30 рублей. Продукции не так много, но и ее не знают, куда сбывать. А в Москве все полки заставлены дорогими импортными искусственными джемами. Есть где развернуться и производителю, и перекупщикам, нет только инвестора, который «раскрутил» бы хорошо известную в прошлом даже в Европе каргопольскую марку.
Есть и еще одно перспективное направление. Каргопольский район с его природными и архитектурными красотами — старинным городом с белокаменными храмами, северными деревнями с огромными бревенчатыми избами и традиционным укладом жизни, деревянными церквями — может стать туристической Меккой, не уступающей в популярности, например, тому же Суздалю. И от Москвы сравнительно недалеко — ночь на поезде до Няндомы и чуть больше часа на машине до Каргополя.
Туристический потенциал района далеко не исчерпан. Гостиница на 50 мест заполнена только наполовину, строится еще частная дорогая гостиница на 20 мест. Архангельское агентство «Лаче» организует экскурсии по Онеге и на озера. Есть туры в Каргополье и у ряда московских фирм, о которых упоминалось вначале. Главное же достояние — Кенозерский национальный парк, созданный в 1991 году и охватывающий всю северо-западную часть района с Лекшмозером (большая часть парка раскинулась вокруг Кенозера в соседнем Плесецком районе). В деревне Морщихинская — самой крупной на территории парка в пределах Каргополья — строится «Визит-центр». Чуть севернее, на месте исчезнувшей деревни Масельга (за водоразделом бассейнов рек Белого и Балтийского морей) в избах на берегу озера устроился экологический лагерь. Однако общее число туристов не превышает 4 000 человек в год, что по меркам туриндустрии очень немного. Не стоит забывать и об услугах частного сектора в Каргополе, в Ошевенске, в Морщихинской — местах для туристов необычайно притягательных. В Морщихинской местные жители пытаются сдавать дома туристам, в том числе и по договору с агентствами. Пока же в Каргополь едут в основном любители подлинной старины, а таких мало.
Помимо природы и архитектуры, туристов может заинтересовать возрождение северных ремесел. Вот что рассказывает Докучаев-Басков: «Из гончарных изделий можно видеть различную черную посуду. Из той же черной глины лепятся различного рода игрушки, неизменно бывающие на базаре <…> Из деревянных изделий бывают коробки, ушаты, ведра, лохани, чашки, тарелки, поварешки, ложки. Изделия из сосновой драни: коробы, бураки. Изделия из бересты: лапти и так называемые порочки (посуда цилиндрической формы с деревянным дном и деревянной же крышкой — в последнюю вдевается дуга, захватка)» (с. 27). Берестяные изделия, а также глиняную игрушку пытаются в Каргополе возродить. Двадцать лет назад, когда еще были живы старые мастера, А. П. Шевелев организовал и возглавил артель «Каргопольская игрушка». Артель существует и поныне. Ее сказочные, веселые изделия можно свободно купить в городе. Потомки Шевелева создали частный музей игрушек и берестяных изделий, устроили магазин, ведут мастер-класс для всех желающих. Небольшие музеи открывают энтузиасты и в селах. В Лядинах учительница школы, где осталось всего восемь учеников, организовала этнографический музей. Она сама и дети не только работают экскурсоводами (а туристы наезжают регулярно: комплекс деревянных церквей в Лядинах входит в их стандартные маршруты), но и выращивают лен, прядут и ткут на старинных прялках и ткацких станках. Так что жив еще Север людьми интересными, болеющими за свой край и любимый город.
Тем не менее очевидно, что район проигрывает знаменитым северным местам: Кижам, Великому Устюгу. Каргополье — лишь один из очагов туризма, рассеянных по Северу и отстоящих друг от друга на сотни километров. Здесь и не надо бы раскручивать туриндустрию и гнать одну за другой туристические группы со стандартной программой. В Каргополе и его окрестностях может расцвести турбизнес малый, частный, рассчитанный на туриста разборчивого, эксклюзивного. Для одних важны история и архитектура, для других — охота и сбор грибов, для третьих — народные ремесла, которым можно научиться. И те первые шаги, которые делают Шевелевы, учительница в Лядинах и другие — и есть зародыши такого туризма, неважно, зарегистрирован он формально или нет, сугубо коммерческий он или подсобный. Дело властей — холить и лелеять эти зародыши или, по крайней мере, не мешать и не душить.
И последнее. Сельское хозяйство и туризм не альтернативы для таких территорий, они должны дополнять друг друга. Уже говорилось, что ценность этого района в том, что нет лубочности и музейности. Деревянные церкви вписаны в типичные северные села, окруженные лугами. Насколько потерялось бы впечатление от такой церкви, если бы рядом стояли избы с пустыми окнами-глазницами и провалившимися крышами, а вокруг вплотную подступал бы лес. Поэтому охранять надо весь ландшафт, причем ландшафт освоенный, измененный человеком. Там, где сохранились памятники культуры, государство должно платить людям и даже доплачивать агропредприятиям, если они еще живы, только за то, что они косят луга, содержат скот, спасая землю от запустения. Только так мы сможем сохранить непреходящую красоту этих мест.
[1] Докучаев-Басков Ф. К. Каргополь, 1912–1913. Архангельск: Архангельский центр Русского географического общества, 1996.
[2] Кораблев С. П. Этнографический и географический очерк города Каргополя. 1851. Архангельск, 1993.
[3] Численность населения по волостям, обществам, поселениям или деревням. Олонецкий сборник, 1893.
[4] Тормосова Н. И. Экономическое положение Каргопольского уезда в конце ХIХ — начале ХХ века // Каргополь: Летопись веков. М.: Каргопольский гос. историкоархитектурный музей, 2004. С. 57–76.