Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 2, 2004
Понятие государства в четырех языках: Сб. статей / Под ред. О. Хархордина. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге; М.: Летний сад, 2002. 218 с.
Сборник открывается статьей Квентина Скиннера «The State» (1989). Пытаясь зафиксировать момент возникновения современного понятия о государстве, Скиннер обнаруживает, что латинское слово status, наряду с такими эквивалентами из национальных языков, как estat, stato и state, становится общеупотребительным в разнообразных политических контекстах начиная с XIV века. Однако в этот начальный период данные слова используются главным образом для указания на состояние величия, высокого положения, достоинства и величавости (стати) самих правителей. В основе предположения, что королям «принадлежит» особое свойство величия или достоинства, лежало господствующее тогда убеждение, что верховная власть тесно связана с публичным церемониальным поведением. К концу XIV века термин status начинает активно использоваться также и для указания на состояние или положение королевства или республики.
Чтобы выяснить, каким образом термин status и его производные впервые приобрели современный смысл, Скиннер обращает внимание на книги наставлений, писавшиеся для магистратов итальянских городов начиная с XII века, а также на вышедший из них впоследствии литературный жанр «зерцало государей». Авторы «зерцал» эпохи Возрождения озабочены главным образом одной проблемой: как новым итальянским синьорам, узурпировавшим власть в городах-республиках, удержать их status principis, т. е. политическое состояние/положение действительно суверенного правителя. Одно из непременных условий удержания статуса — сохранение характера существующего режима или системы правления, которые теперь также обозначаются словами из указанного ряда. Второе необходимое условие: границы области, данной синьору в управление, не должны уменьшаться или видоизменяться. В результате такого подхода термины status и stato неизбежно начинают служить для обозначения территории. Однако, как всегда подчеркивается авторами наставлений, наиболее важным условием удержания статуса правителя является сохранение контроля над существующей структурой власти и над институтами правления. Это дает толчок значимой лингвистической инновации: термин stato уже не просто выражает идею господствующего режима, но и конкретно указывает на институты правления и средства принуждения, т. е. на сам аппарат политической власти. Характерно, что из всех авторов наставлений только Макиавелли в «Il Principe» выказывает настойчивое желание разделять институты lo stato и тех, кто ими руководит. И все же это разделение пока еще не ведет к появлению термина «государство» в современном смысле, поскольку Макиавелли изо всех сил также старается подчеркнуть, что аппарат правления должен оставаться в руках государя — что lo stato, как он часто пишет, равно il suo stato, т. е. состоянию самого государя или его способности осуществлять правление.
Затем Скиннер переходит к анализу конкурирующей традиции — республиканской (флорентийской и венецианской) мысли Возрождения. Эта традиция основана на следующей идее: для того чтобы надеяться на достижение optimus status reipublicae[1], следует непременно учредить республиканский режим в форме самоуправления, поскольку всякая иная власть подвержена коррупции. Сообщество в целом должно сохранить за собой верховную власть, придав своим правителям или магистратам статус не более чем избранных должностных лиц, отправляющих правосудие от имени народа. Именно в этой традиции мы впервые встречаем защиту идеи, что существует определенная форма «гражданской» или «политической» власти, которая полностью автономна, существует для управления публичной жизнью независимой общины и не терпит каких-либо конкурентов в качестве источников принудительной силы в рамках своего civitas или respublica. Это уже привычное нам понимание государства как монополиста законной силы. Теоретики-республиканцы больше не говорят о правителях, которые должны «удерживать свое состояние» в смысле сохранения личного господства над аппаратом правления. Они начинают говорить о status или stato скорее как об аппарате, который правитель обязан поддерживать в рабочем состоянии.
И все-таки здесь пока нет современного «государства» как чего-то отличного и от правителей, и от управляемых — ведь классическая республиканская теория отождествляет государство и граждан, которые не «передают», а всего лишь «делегируют» свою власть правителям. Кроме того, в данной традиции терминам status и state предпочитаются civitas или respublica, которые, например, республиканец Локк передает по-английски как city или commonwealth. Скиннер утверждает, что современная трактовка государства восходит не к республиканцам, но к теоретикам светского абсолютизма конца XVI — XVII века. Так, согласно Суаресу, Бодену или Гоббсу, власть в государстве устанавливается не путем передоверения полномочий, но посредством абсолютной передачи и отчуждения верховной власти народа. Имеет место отречение, уступка, отказ, но никак не делегирование. Установленная таким образом власть имеет свои собственные права и свойства, так что ни какой-либо отдельный гражданин, ни все они вместе не могут считаться ее эквивалентами. Очевидно, такой абсолютизм, основанный на естественном праве, не имеет ничего общего с абсолютизмом теоретиков божественного права, утверждающих неразличимость функций короля и его личности. Именно у Гоббса и других авторов, пытавшихся теоретически описать верховную власть, сформировавшуюся de facto в ходе английской революции, мы обнаруживаем это новое понимание state.
В следующих далее статьях Доминика Кола «Политическая семантика Etat и etat во французском языке» и Туйи Пулккинен «Valtio — история понятия “государство” в финском языке» акцентируется, соответственно, свойственное французам (после Революции) отождествление «государства», «нации» и «Франции» и свойственное финнам отождествление государственной и политической сфер. Подробнее остановимся на четвертой и последней в сборнике статье Олега Хархордина «Что такое “государство”? Русский термин в европейском контексте». Автор сообщает, что русское «государство» в латинском языке соответствует скорее словам dominatio и dominium (вотчина, владение), нежели status. Первое политическое использование термина «господарь» относится к 1349 году, когда «славянская версия титулатуры» Казимира III, короля Польского, называет его «господарь руское земле» (в то время Польша присоединила Галицкую Русь). В1427 году Кирилл Белозерский использовал титул «господарь» по отношению к Великому князю Московскому, а в 1431 году митрополит Фотий впервые употребил производный от него термин «господарство». Если титул «Великий князь» подразумевал первого среди равных, то титул «господарь/государь» нес смысл исключительного личного владения имуществом и жизнью подданных независимо от их статуса. «Государство» сперва означало свойство бытия государем, а в XVI веке стало активно использоваться также и во множественном числе со значением ряда подконтрольных царской власти территорий.
Триада «правитель/государство/подданные», формированию которой посвящена статья Скиннера, сложилась в России в два этапа. Сначала государство отделилось от персоны правителя, а государственные дела — от государевых дел. Решающая заслуга в этом деле принадлежит Петру, который в 1709 году, в речи перед Полтавской битвой, четко выразил доктрину общего блага, представив себя как хранителя и попечителя государства, понимаемого как «отечество». Впрочем, эта идея, как и все петровские нововведения, была искусственно навязана «сверху»: «Сыны, наверное, звучит лучше, чем холопы или рабы, но стать сыном отечества надо было, по-холопски приняв навязываемый тебе язык господина» (с. 183). Вплоть до конца XVIII века слова «отечество», «общество» и «государство» употреблялись как синонимы. Лишь у Фонвизина и Радищева проводится их последовательное различение в республиканском духе. Фонвизин пишет: «Где же произвол одного есть закон верховный, тамо прочная общая связь и существовать не может; тамо есть государство, но нет отечества; есть подданные, но нет граждан» (с. 186). А вот что пишет Радищев: «И даже если бы сам государь велел тебе нарушить закон, не повинуйся ему, ибо он заблуждает себе и обществу во вред» (там же). Интерпретация государства как государственного аппарата, отделенного от общества как совокупности частных граждан, была усвоена интеллигенцией XIX века. Но для огромной массы населения даже петровская идея о государстве-отечестве стала частью повседневной жизни лишь после 1917 года. Абсурдную на первый взгляд ситуацию, когда российские монархи навязывали сопротивляющемуся населению идею общего блага и общности (patria, res publica), отличной от личности правителя, Хархордин трактует так: «Апелляция к идее общего блага была необходима для того, чтобы управлять поведением людей и контролировать их действия более тщательно и эффективно, чем это было возможно до тех пор как в Западной, так и в Восточной Европе» (с. 192). Подобные апелляции к общим целям и общей необходимости оправдывали, скажем, дополнительное налоговое бремя, ложившееся на плечи недовольного населения во время военных действий. Анализ истоков и последствий «фикции общего блага» приводит автора статьи к радикальным выводам: «…как утверждали средневековые номиналисты, всеобщие понятия существуют как universalia in re, как комбинация или конфигурация частных элементов. Поэтому было бы ошибочно наделять их отдельным существованием рядом с частными элементами. Для номиналистов одним из таких примеров являлось тело Христово после его смерти: христиане объединяются в нем непосредственно, напрямую, и поэтому не нуждаются в особом отдельном агенте, который выражал бы их единство во Христе. <…> …такой номинализм мог бы спасти нас от проблем, уготованных нам фикцией общего блага. Сегодня слуги государства, якобы представляющие общий интерес, навязывают эту фикцию всем остальным, кому — чтобы не соглашаться с ней и не принимать ее за данность — часто не остается ничего лучшего, как просто игнорировать ее. Новый номинализм был бы тем более оправдан, если бы мы хотели избавиться от остаточных мистических оснований власти, которые все еще позволяют немногим управлять поведением многих с помощью примитивного таинства делегирования» (с. 216–217).
Макс Вебер. Политические работы (1895–1919) / Пер. с нем. Б. М. Скуратова. М.: Праксис, 2003. 424 с.
Составившие сборник статьи и выступления Макса Вебера, посвященные проблемам политики, впервые публикуются на русском языке.
В работе «Избирательное право и демократия в Германии» (март 1917) Вебер, в частности, указывает, что некие заинтересованные лица стремятся внушить обывателям страх перед разрушением аристократической составляющей политики со стороны демократии. Вебер отвечает: да, безусловно, господство подлинной аристократии с политическими традициями следует предпочесть любым формам демократического господства. Но давайте разберемся: а кто такой аристократ? Аристократу, пишет Вебер, присущи холодный ум, способность действовать молчаливо, высокая культура вкуса. И вот такойто аристократии в Германии практически не осталось! Чтобы психосоциальный тип «аристократа» обрел подлинную политическую значимость, надо, чтобы аристократ имел возможность жить для государства, а не за счет него. Одного факта обладания высоким доходом недостаточно: аристократ должен иметь возможность без экономического ущерба для себя отлучаться со службы или с производства. Наилучшие шансы в этом смысле предоставляет профессия адвоката, по духовной интенсивности и ответственности превосходящая все прочие профессии. Если адвокат может быть аристократом по крайней мере в духовном и политическом, если не в сословном смысле, то предприниматель таковым не может быть вовсе. Он не может отлучаться с места работы, он системен, он не способен дистанцироваться от борьбы повседневных частнохозяйственных интересов, и вследствие этого непригоден для политики. В отличие от крупного рантье, который менее зависим, менее включен в ежедневную борьбу, а потому внутренне готов к светскому образу жизни, меценатству и «познанию мира в большом стиле».
Слово «аристократия», таким образом, все более относится к сфере внутренних установок и все менее — к сословной иерархии, которая сегодня сверху донизу пропитана буржуазным духом. Так, возьмем «юнкеров» — средних помещиков. Они, в сущности, хорошие люди, и всякий «…испытает чисто личную радость от общения с ними: на охоте, при хорошей выпивке, при игре в карты, испытав гостеприимство в усадьбе» (с. 86). Но вот когда они стараются походить на «аристократов», сразу видно, что они — плебеи, «…как раз и прежде всего в своих добродетелях, каковые сплошь и рядом носят плебейский характер» (с. 87). То же относится к офицерам и чиновникам, которые независимо от принадлежности к дворянству, экономически и социально, а также по своему кругозору относятся к сословию средней буржуазии. Чиновники (которые, между прочим, ненавидят адвокатов) воспитываются и проходят отбор в среде студенческих корпораций. Здесь они выдерживаются в духовно ущербном мелкобуржуазном рассоле и получают прямую противоположность светскому воспитанию. «Какой-нибудь тупоумнейший английский клуб предоставляет куда больше светского воспитания — сколь бы опустошенными мы ни ощущали себя, например, на спортивных мероприятиях, нередко приносящих одну усталость. В первую очередь, оттого, что при зачастую весьма строгом отборе клубы эти… строятся на принципе строгого равенства джентльменов, а не на принципе школьничества, который бюрократия высоко ценит в наших студенческих корпорациях как пропедевтику к служебной дисциплине» (с. 90). Традиция студенческой попойки, по сути плебейская, сегодня притязает на то, чтобы стать средством аристократического воспитания, дающего квалификацию для руководства государством. В результате мы видим «на самом верху» сплошь лакированных плебеев и парвеню. Так превозносимая литераторами благородная «немецкая форма» — всего лишь набор корпоративных условностей, не пригодный в качестве образца для целой нации, не способный сформировать «народ господ», но лишь «народ плебеев». Ведь подлинно аристократические условности (например, «англосаксонские»), основанные на внутренней дистанции и выдержке в личном поведении, допускают легкую всеобщую имитацию и демократизацию, в отличие от плебейских условностей чиновников. Бесконтрольное господство чиновного духа несовместимо с участием Германии в мировой политике, — заключает Вебер.
«Парламент и правительство в новой Германии: К политической критике чиновничества и партийной жизни» (май 1918) — большая работа, целиком посвященная механизмам контроля над бюрократией со стороны парламента. Отправная точка анализа: «В современном обществе реальное господство — а проявляется оно не в парламентских речах и не в высказываниях монархов, но в осуществлении управления в повседневной жизни — необходимо и неизбежно сосредоточено в руках чиновничества, как гражданского, так и военного» (с. 126). Служащий частной фирмы («менеджер», как говорят сегодня) и служащий государственной конторы занимаются, по сути, одним и тем же делом; в этом смысле современное государство — такое же «предприятие», как, например, фабрика. Рабочий, продавец, солдат, мелкий администратор, ассистент вузовской кафедры — все они являются как бы чиновниками самой низшей категории, они отделены от средств «своего» производства и, в целом, от денежных средств, а внутренней основой любого предприятия становится калькуляция, рациональный расчет, методичное перераспределение разного рода ресурсов. Точно такими же предприятиями являются сегодня политические партии. Их мощь зиждется на качестве организации партийной бюрократии. Однако есть одна проблема, связанная с выдвижением политических лидеров из этой среды: «Если руководящий работник по духу результатов работы является чиновником, и даже сколь угодно дельным, то есть человеком, который привык честно и согласно обязанностям отрабатывать свою должность, выполняя регламент и слушая приказы, то он ни на что не годен ни во главе частнокапиталистического предприятия, ни как глава государства» (с. 147). Следовательно, необходим контроль над бюрократией со стороны монарха и парламента ради сохранения в государстве политики как таковой.
Сам по себе монарх не может контролировать чиновников, более того, он и не должен этого делать. Он не должен пытаться править самостоятельно и не должен выступать публично. А чтобы такого искушения не возникало, необходим сильный парламент. Слабый парламент может оказывать влияние на администрацию лишь через отказ выделения денежных средств и отвержение законопроектов или через неавторитетное ходатайство по поводу жалоб населения, т. е. он может проводить и проводит лишь «негативную» политику. Сильный парламент добивается того, что руководители администрации либо напрямую избираются из его среды, либо их назначение утверждается парламентским большинством. Для эффективного парламентского контроля необходимо, чтобы некоторые депутаты, партийные лидеры, одновременно были министрами или замами. Если при занятии должности в правительстве депутат лишается своего депутатского статуса, то партия при этом лишается руководящего лидера, а страна получает чиновника без профессиональных знаний и без влияния. Бессилие парламента и чисто чиновничий характер правительства ведут к тому, что «…человек с мощным инстинктом власти… вследствие политической структуры государства… должен быть прямо-таки идиотом, чтобы залезть в эту жалкую систему коллегиальной зависти… тогда как его умению и стремлениям открывается поле деятельности, какую предоставляют гигантские фабрики, картели, банки и предприятия оптовой торговли» (с. 163). А ведь только такие люди и способны решать политические вопросы.
Возможность эффективного парламентского контроля над чиновничеством связана с несколькими предварительными условиями.
1. Поскольку власть чиновника основана на знании — профессиональном и служебном, необходима узаконенная практика систематических перекрестных допросов экспертов и участников дела под присягой, проводимых парламентской комиссией с привлечением соответствующих ведомственных чиновников. Парламент должен иметь право на расследование, а также иметь возможность эффективно осуществлять это право. 2. Слушания в комитетах, и в особенности связанные с расследованием деятельности чиновников, должны быть открыты для журналистов, которые, в свою очередь, должны иметь возможность оперативно публиковать свои отчеты. 3. Должен возникнуть класс профессиональных парламентариев, оснащенных собственным бюро, персоналом, имеющих доступ к базам данных и, главное, воспринимающих работу в парламенте как основное дело своей жизни. Именно они, а не партийные чиновники должны фигурировать в кандидатских списках. Парламент должен стать местом отбора лидеров, а не кормушкой для бюрократов. 4. Партии, идущие на выборы, должны быть готовы к осуществлению государственной власти. 5. Патронаж, т. е. практика раздачи должностей сторонникам победившей на выборах партии, должен быть официальным. 6. Ведущие чиновники должны нести ответственность непосредственно перед парламентом.
Главная опасность бесконтрольного господства бюрократии — политическая незрелость народа. Вот что Вебер пишет о немцах: «То, что немец за границей, когда он вылезает из привычной раковины бюрократической опеки, как правило, теряет всякий самоконтроль и всякое чувство безопасности — следствие того, что дома он привык ощущать себя исключительно объектом, но никак не носителем собственного жизнеустройства… А его политическая незрелость… представляет собой следствие неподконтрольности господствующих чиновников и привычки подвластного населения к тому, чтобы без собственной сопричастности к ответственности, а следовательно, без интереса к условиям и процессам чиновничьей работы, прилаживаться к последней. Только политически зрелый народ — “народ господ”: народом называются люди, которые держат в собственных руках контроль над управлением своими делами, а также с помощью избранных представителей решающим образом принимают участие в отборе своих политических лидеров» (с. 296).
После этих слов остается рекомендовать политические работы Вебера российским парламентариям к обязательному прочтению и принудительному конспектированию. А уклоняющихся подвергать строгому партийному взысканию.
Реформа государственной службы России: История попыток реформирования с 1992 по 2000 год / Ред. и предисл. Т. В. Зайцевой. М.: Весь мир; Всемирный банк, 2003. 304 с.
Из Предисловия к русскому изданию: «Перед Российской Федерацией стоит задача создать современную, продвигающую сотрудников по их заслугам и ориентированную на обслуживание населения государственную службу, стойкую к коррупции, основанную на принципах прозрачности, открытости и обеспечивающую четкую внешнюю подотчетность» (с. 9). Данное исследование, обобщающее опыт предыдущих попыток реформирования, профинансировано Всемирным банком.
Первая попытка относится к 1992 году, когда возникла идея создания централизованной организации, ответственной за разработку и осуществление общегосударственной политики в области государственного управления и государственной службы. Агентство «Роскадры» по замыслу должно было стать монополистом в этой области. Однако на деле функция агентства свелась к оказанию образовательных и консультативных услуг. В плане разработки концепции госслужбы были введены в оборот: 1) понятие «кадров Президента Российской Федерации», 2) пять категорий таких кадров, 3) свод правил управления всеми пятью категориями, 4) идея о том, что кадровая политика в вопросах госслужбы является исключительной прерогативой президента, т. е. идея обновленного варианта «государевой службы», подменяющая служение обществу служением президенту. Были поставлены вопросы: 1) об определении границ госслужбы, 2) об особом статусе госслужащих, 3) о разработке специальной управленческой политики, 4) о разработке соответствующих законов. Агентство «Роскадры» было распущено 3 мая 1994 года.
Вторая попытка длилась с 1997 по 1998 год. Здесь «уже явственно намечается политический заказ на административную реформу». В качестве инициаторов выступает группа специалистов в области государственного управления под руководством М. А. Краснова. Несмотря на «отсутствие финансовой… поддержки», с августа 1996-го по март 1998 года группа подготовила 12 вариантов Концепции административной реформы. Авторы предлагали действовать методом последовательных приближений, закладывая в программу реформ механизмы адаптации и самоизменения. Важным нововведением стало внедрение предварительных диагностических исследований. Была разработана новая идеология реформ: на первый план выдвигается идея «истинно публичной» госслужбы, призванной обслуживать интересы «нарождающегося гражданского общества». Госслужба мыслится как социально активная, престижная, эффективная. Предлагается внедрение трудовых контрактов вместо бессрочного найма, новая система отбора и оценки кадров. Сформулирована идея о статусном разделении «политических» и «карьерных» должностей, идея о необходимости изменения акцентов в оплате в пользу денежных форм в ущерб неденежным, идея о передаче части функций госаппарата некоммерческим организациям (впоследствии успешно реализованная). Провозглашаются принципы прозрачности, обратной связи. Предлагается рассматривать граждан как «клиентов», что авторы исследования считают ошибкой, поскольку в этом случае граждане превращаются в пассивных потребителей услуг, тогда как в гражданском обществе граждане должны быть активны. Впервые обсуждается специфика корпоративной этики госслужащих… Вторая попытка провалилась, как и первая. Концепция не только не превратилась в Программу, но даже не была опубликована. Экспертам не удалось найти союзников внутри самого чиновничьего аппарата. Интриги и закулисная борьба сделали свое дело.
Третья попытка началась в 1999-м и закончилась в 2000 году. Она была, как считают авторы исследования, переломной, поскольку задача реформы государственного аппарата была сформулирована в предвыборной программе Путина. Важнейшим шагом вперед стало подключение «административного ресурса», а именно Центра стратегических разработок (ЦСР), имевшего статус предвыборного штаба Путина. Стержнем новой Концепции государственного строительства, как и на втором этапе, стал принцип «merit system»[2]. Но на этот раз разработчикам удалось продвинуться настолько далеко, что они даже успели составить Техническое задание по проведению реформы, отличавшееся «высочайшим уровнем аналитики» и «политической смелостью». Были указаны все стороны, способные саботировать проведение реформ, вскрыты ведомственные и клановые интересы. Было прямо заявлено, что существует опасная тенденция к оформлению «независимой от общественного контроля бюрократической корпорации». Разработаны четыре возможных сценария реформы… Увы, очередная попытка так и осталась на бумаге. Впрочем, хорошо было уже и то, что проблема вышла на уровень публичного обсуждения.
Авторы исследования делают главный вывод: реальное реформирование государственной службы России до сих пор так и не началось. Главная причина — отсутствие заказчика, отсутствие давления со стороны «гражданского общества», которое находится в «зачаточном» состоянии, можно даже сказать, в состоянии зачатия. Главный враг реформ — «молчаливая, но очень сплоченная» номенклатура. Чтобы в очередной, четвертый раз все получилось, необходимо: 1) учредить отдельное министерство госслужбы, 2) дать много денег на дорогостоящие кадровые мероприятия, 3) найти союзников среди окопавшихся бюрократов, сформировать, так сказать, пятую колонну. И тогда реформа наконец начнется.
Государственная служба Российской Федерации: Основы управления персоналом / Под общей ред. В. П. Иванова. М.: Издательство «Известия» Управления делами Президента РФ, 2003. 410 с.
Название и солидное издательство да не введут в заблуждение: о государственной службе в этой книге не сказано ровным счетом ничего. Подозреваю, что авторы сначала написали учебник типа «Основ управления персоналом» или «Основ менеджмента», а потом заменили названия некоторых глав и параграфов. Учебник, надо сказать, плохой, в том смысле, в каком следовало бы признать плохим учебник лунной энтомологии. Представьте себе определение: «Лунные пауки — это отряд пауков, обитающих на Луне и питающихся лунными мухами». А теперь сравните его вот с таким определением: «Законы управления — это необходимые, существенные, устойчивые, повторяющиеся отношения между субъектами и объектами управления в природе и обществе. Они имеют объективный характер, то есть существуют независимо от сознания человека» (с. 9). Кстати, чтобы соответствовать законам управления, система управления должна быть иерархичной и пирамидальной, что весьма напоминает социальное устройство колонии лунных пауков.
Любопытно определение обратной связи: это «…сигналы, выражающие реакцию управляемого объекта на управляющее воздействие» (с. 12). К слову сказать, ученые обратили внимание, что естественной реакцией лунной мухи, попавшей в паутину к лунному пауку, является спокойная сосредоточенность, гармоническое взаимодействие воображения и рассудка, уверенность в завтрашнем дне. Безусловная удача авторов учебника — понятия «декомпозиция целей» и «дерево целей». Речь идет о процессах, напоминающих цикл размножения лунного паука. Ученые подметили, что всякий раз, когда лунная паучиха пожирает лунного паука после спаривания, на Луне появляется новое дерево бодхи.
Авторы учебника уверены, что сотрудники организации — это «…всего лишь ресурсы, активы, которые необходимо заставить эффективно работать» (с. 18). Надо полагать, что самих авторов, которые, безусловно, являются сотрудниками некой организации, никто так и не смог заставить работать эффективно. А поскольку «…высокая результативность является причиной полного удовлетворения» (там же), можно догадаться, что авторы переживают не лучшие времена.
Среди форм воздействия руководителя на коллектив авторы рекомендуют «различного рода ритуалы и обряды» (с. 27). Коллектив, в свою очередь, состоит из органа управления и объекта управления, которые соединены каналами прямой и обратной связи. Сущность управления состоит в непрерывном воздействии органа на объект. Управление, таким образом, представляет собой магический ритуал, осуществляемый с целью интеграции человеческого коллектива в универсальный космический порядок. Эта цель с наибольшим успехом достигается в государственных учреждениях, коллектив которых, в отличие от других, представляет собой «…высокоорганизованную общность людей, предназначенную для обеспечения реализации политики государства» (с. 66). Давно замечено, что лунные пауки избегают открытых пространств. Дело в том, что мозг паука, оказавшегося в открытом пространстве, начинает вырабатывать особый секрет, провоцирующий суицидальные наклонности. Достаточно пяти минут нахождения за пределами закрытого помещения, чтобы лунный паук покончил с собой. Таких пауков называют гуаньинь, из-за особого знака, появляющегося у них на мочке правого уха в момент смерти.
Так, ненавязчиво, авторы подводят нас к самому главному определению: «Власть — это способность субъекта влиять на объект в целях изменения его поведения» (с. 91). Руководитель, т. е. носитель Власти, «…не только создает рациональные и осязаемые аспекты организации, но он также творец символов, идеологий, языка, верований, ритуалов и мифов» (с. 336). Известно, что слюна лунного паука обладает целебными свойствами. Целители используют ее для лечения мочекаменной болезни, гнойных язв, болей в спине, бесплодия, смрадного дыхания, кровотечений и сухого кашля. Лунный паук у некоторых народов почитается как священное животное. На лунном пауке, как говорят, восседал Мара, когда учил людей варить чечевичную похлебку. Лунные пауки живут двести тысяч лет. Амулет из перетолченного лунного паука отводит стрелы и помогает при родах. Укус лунного паука смертелен. Если в полнолуние выпить отвар из лунных пауков, семь лет в доме не будет мышей. Видеть лунного паука во сне — к неприятностям на работе.
Только на с. 404–407 мы впервые встречаем нечто напрямую относящееся к государственной службе, а именно «Общие принципы служебного поведения государственных служащих», утвержденные Указом Президента Российской Федерации № 885 от 12 августа 2002 года. Предваряющий публикацию комментарий авторов учебника мы приводим полностью: «И наконец, приведем документ, из которого можно сделать заключение о государственном взгляде на основы поведения государственных служащих». Как говорится, без комментариев.
[1] наилучшее состояние республики (лат.)
[2] Merit system (система заслуг) — система найма и повышения по службе государственных служащих в США, основанная исключительно на учете способностей и личных качеств. Легла в основу официальной кадровой политики федерального правительства по закону Пендлтона 1833 года, ее правила были формализованы в Законе о реформе гражданской службы 1978 года (Civil Service Reform Act). — Примеч. ред.