Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 5, 2003
Торопец не просто малый город. Это очень маленький городок — «на ход ноги», как говорят сами торопчане. За пятнадцать минут можно обойти весь центр.
«А почему здесь такие пластилиновые дома?» — растерянно спросил сынишка моих друзей из Санкт-Петербурга, впервые оказавшийся в Торопце в середине девяностых годов. Конечно, по сравнению с военной выправкой питерских дворцов постройки провинциального городка, давно требующие ремонта, производят такое впечатление, словно их изрядно помяли, намереваясь переделать, а потом передумали и… бросили. Что не так уж далеко от истины. Кто только и как только не «мял» такие города!
Нелегко представить, что некогда Торопец был пограничной заставой, городом-крепостью, и горожане в 1662 году с горькой гордостью писали в челобитной царю Алексею Михайловичу: «…Порубежный город Торопец искони стоит на крови»[1].
Сегодня в облике Торопца не осталось ничего воинственного. Купола соборов отражаются в широкой озерной глади, на площади и главной улице притулились купеческие особнячки позапрошлого века, как правило в два этажа с балкончиками, украшенными витыми решетками, а по окраинам разбежались деревянные дома… О бурной истории ныне мирного и тихого городка напоминает лишь его герб — щит с изображением сторожевой башни и лука. Торопец дремлет на берегу озера Соломено, как престарелый ветеран-пограничник, которому осталось в жизни лишь одно — предаваться воспоминаниям о боевой молодости.
В погоне за ускользающим пространством
По российским меркам Торопец — город древний, впервые упоминается в летописи под 1074 годом. К этому времени он уже был крупным торговым центром на пути «из варяг в греки» и вторым по величине и значению городом Смоленского княжества. В середине XIV века великий князь Ольгерд присоединил Торопец к Литовскому княжеству, а в 1503 году его отвоевал Иван III.
Войдя в состав московского государства, Торопец потерял значение центра, вокруг которого организуется пространство, и превратился в окраинный, пограничный город. Но это положение имело и свои преимущества, которыми Торопец не преминул воспользоваться. К концу XVII века он стал одним из самых значительных торговых центров Русского государства. Местные купцы вели «торговый промысел» с Кенигсбергом, Данцигом, Франкфуртом-на-Майне, Голландией, Англией и Китаем. Везли «за море» изделия местных портных, сапожников, кузнецов, скорняков, воскобойников, сыромятников, рукавишников, сафьянников и других мастеровых людей, которые, по выражению современника, «работают работу, кто чему горазд». Петр I, который всячески поощрял «зарубежные контакты», в награду за предприимчивость пожаловал торопецким купцам привилегию — право платить пошлины наравне с иностранными торговцами.
Однако пространство вокруг продолжало меняться. Не прошло и века, как граница стремительно расширяющейся империи отодвинулась далеко на запад, и Торопец утерял статус «свободной экономической зоны». Новые торговые пути пролегали теперь в стороне. Большинство купцов и мещан-ремесленников покинуло город.
Приходя в упадок, Торопец бесконечно «менял прописку». У него вообще весьма сложные отношения с картами и границами. В начале XVIII века его включили в состав Ингерманландской губернии, позже он состоит в Великолукской провинции Петербургской губернии, затем в губернии Новгородской, с 1777 года это уездный центр Псковской губернии. Административно-территориальные блуждания Торопца продолжались и после Октябрьской революции: он успел побывать райцентром Великолукской области, но и здесь не задержался, а через некоторое время «переместился» в Калининскую область (теперь постарому — Тверскую), где и пребывает поныне. По этой причине историю города писать непросто: документы разбросаны по нескольким областным архивам.
Окончательное погружение городка в мерзость запустения на время отсрочила советская власть с ее плановым хозяйством. Более того, окружающее пространство приобрело еще одно измерение, а торопчане еще один способ перемещения в нем. С областным центром открылось воздушное сообщение. «Антоны» летали вполне исправно.
Торопец изменился не столько в размерах, сколько в качестве. Оставаясь малым, он приобрел черты большого города. В нем появились промышленные предприятия: мебельно-деревообрабатывающая, швейная и обувная фабрики, авторемонтный завод, леспромхоз, завод тароупаковочных изделий, десятки строительных организаций, литейно-механический цех, авторемонтный завод, две районные больницы и четыре участковые здравницы, оснащенные тем же современным оборудованием, что и в больших городах, несколько школ, Дом культуры, публичная библиотека, Дом пионеров…
Мифология древняя и новая
Малый город стремится закрепиться и выделиться в огромном пространстве России именами своих уроженцев. Городской пантеон начал формироваться еще в девятнадцатом веке. Попадали в него не только те, кто родился и вырос в Торопце, но и те, кто просто был тесно связан с городом, — как, к примеру, композитор Модест Мусоргский, родившийся во Пскове и приезжавший в Торопец слушать местных «песняхорок» и использовавший затем их мелодии в своих сочинениях.
Советская власть норовила создать свой пантеон, вытеснив из него неугодных. Но торопчане держались твердо и своих помнили. В самые атеистические времена продолжали чтить память, скажем, патриарха Тихона, в миру Василия Ивановича Белавина.
Некоторые имена, включенные в «торопецкий патерик», знает вся Россия. Но в Торопце они пользуются особым почитанием. Чтят здесь известного генерала, крупного военачальника и ученого А. Н. Куропаткина, имение которого располагалось в сельце Шешурино близь Торопца. Любят упоминать о том, что немало имен выходцев из Торопца значится на карте мира. Так, именем вице-адмирала М. И. Ратманова, в молодости участника первого русского кругосветного плавания на фрегате «Надежда» под командованием И. Ф. Крузенштерна, назван остров в Беринговом проливе — самая восточная точка России. Именем адмирала Петра Ивановича Рикорда, начальника Камчатки в 1817–1822 годах, названы пролив между островами Кунашир и Кета на Курилах, мыс на острове Итуруп и остров в заливе Петра Великого. Школьники-краеведы подсчитали, что «торопецкая земля подарила России 19 адмиралов»[2], но адмирал Рикорд — любимый торопецкий герой, которому недавно был поставлен памятник на берегу озера — гранитная глыба, опоясанная цепью с якорем.
Впрочем, это отнюдь не первый в Торопце народный памятник. Четверть века назад несколько бывших выпускников школы № 1, достигшие в жизни успеха, в складчину пригласили столичных скульпторов, которые изваяли памятник Народному учителю — первый и единственный в России.
Первый торопецкий историограф священник Петр Иродионов сокрушался в 1777 году: «Ни в котором месте не находится в таком пренебрежении воспитание детей как в сем городе. Не многие отцы обучают здесь детей своих порядочному чтению и письму Российскому; иностранным же языкам и другим наукам и художествам не попускают они им или по своему неразумию, или по худым примерам и злоупотреблению, обучаться. По чему, пока их дети станут способными к торговле и другим промыслам, младыя их лета проходят в праздности, в детских забавах и бесполезных увеселениях, каковыя здесь нередко случаются»[3]. Но впоследствии торопецкие учителя, несомненно, памятник заслужили. Список их учеников, сумевших оставить след в истории, внушителен.
Не одна благодарность побуждает торопчан ставить памятники. Торопец стремится вырваться из аморфной массы безликих и безвестных малых городов, имя коим легион, и утвердить свою особость. Один из древнейших русских городов, он тем не менее постоянно ищет подтверждения и доказательства своей древности. «Археология здесь — увлечение массовое», — сообщает книга «Торопец», выпущенная лет тридцать назад к девятисотлетию города[4]. Потребность в сборе подтверждений возникла не вчера и не позавчера. Одержим ей был уже Петр Иродионов, который отпустил Торопцу несколько двусмысленный комплимент: «…Нельзя сумневаться, что оный из самых древних городов в России… Вышепомянутое мнение кажется мне тем доказательнее, чем больше примечаю я здесь застарелых мнений, древних обычаев и других обстоятельств»[5]. Далее следует описание различных языческих обычаев, которых торопчане придерживались еще «в недавных годах» (т. е. в середине XVIII столетия). Примечательно, что эти обычаи и суеверия священник описывает весьма благодушно, для него, видимо, важнее то, что они подтверждают древность города.
Город стремится «закрепиться» в ускользающем пространстве физически ощутимыми маркерами. Именно потребность в «ощутимости» побудила городские власти установить на одной из площадей макет рубленной из бревен сторожевой башни — вроде той, что изображена на гербе Торопца. Башня совсем небольшая, сувенирная, чуть повыше избушек, которые ставят на детских площадках.
Боюсь, новый памятник окажется недолговечен. Мыслимо ли надолго сохранить новодел, если городу не удалось уберечь древние свои достопримечательности. Не сохранился, к примеру, дуб Александра Невского. Князь венчался с полоцкой княжной Александрой Брячеславной в Торопце, родном городе своей матери — княгини Феодосии, дочери торопецкого князя Мстислава Удалого. После свадьбы на обратном пути из Торопца в Новгород Александр с молодой женой сделал привал у озера Наговье и посадил на берегу дубок. Памятное дерево простояло не одно столетие. Во время Великой Отечественной войны дуб горел, но выжил и поправился. После войны в него ударила молния и расколола могучий ствол пополам. Спас дерево врач местной больницы, стянув его железным обручем. В 1978 году неосторожные рыбаки развели у подножия костер и спалили дотла заповедное дерево, которому было тогда 739 лет.
Внятного смысла у городской символики не обнаруживается. Знаменитый Оковский камень, что стоит в лесу близ города, пока еще не разбит и никем не украден. Но и он вряд ли может служить надежным ориентиром в мифологическом времени и пространстве. Всякий в Торопце если не видел сам, то хотя бы слышал об этой массивной каменной глыбе, наполовину вросшей в землю. Если приглядеться, сквозь мох на камне проступают некие таинственные письмена. «Увы, прочесть эту каменную страницу трудно», — вздыхает современный автор[6].
Неопределенность и нечитаемость старых символов — это, похоже, бич Торопца. На берегу озера Соломено, у моста на Красный остров, стоит на постаменте самолет. Я расспрашивала о нем нескольких молодых торопчан. Откуда взялся самолет? Что он означает? Никто не знал. Самолет для них — привычная деталь городского пейзажа. Точно так же, как камень в лесу — смутное и неопределенное напоминание о далеком прошлом.
Когда я стояла у памятника Неизвестному самолету, рядом остановилась «Волга», украшенная лентами. Жених поднял невесту на руки и понес по длинному мосту через Торопу.
— Такой у нас обычай, — пояснили мне. — Жених должен перенести невесту через семь мостов.
«Волга» ползла следом за новобрачными. Когда жених перенес невесту на другой берег, оба сели в машину и поехали дальше.
— К следующему мосту? — спросила я.
— Нет, что вы! Теперь обычно носят только через один… Через этот, он самый длинный.
Ну что ж, редуцированный обряд отлично сочетается и с камнем в лесу, и с самолетом на берегу… Новое время уже не помнит того, что знало старое. Число семь утеряло для современных молодых людей свой магический смысл, как утерял его обряд перехода через мост. Молодой муж не знает, зачем и почему необходимо нести новобрачную через семь мостов, а если бы знал, то не стал бы лениться и понес бы через все. Но для него суть обряда столь же загадочна и непостижима, как надпись на Оковском камне.
Город и рад бы обзавестись новой ясной и всем понятной символикой, которая естественно вошла бы в уже сложившуюся мифологию. Однако порой происходит это помимо его воли и не совсем так, как хотелось бы…
Режиссер Владимир Хотиненко снимал здесь фильм «По ту сторону волков», а после выхода фильма сказал в телевизионном интервью, что выбрал для натуры именно Торопец потому, что город совершенно не изменился за последние полстолетия. Потом автор статьи о проблеме «трагического отсутствия организованного общества на огромных просторах Сибири, Урала, да и в центре России» в почтенном столичном журнале в качестве примера привел «городок Торопец Тверской области, отлично показанный в новом фильме “По ту сторону волков”». Жуткие, не ремонтировавшиеся года так с 1914-го дома, люди, запуганные не какими-то вурдалаками, а бандой малолеток-конокрадов, брошенные предприятия, вынужденное (и привычное) безделье…»[7].
Торопчане очень обиделись. Сами они отзываются о своей нынешней жизни еще и похлеще. Однако всегда как бы держат в уме образ былого величия.
На ком земля держится
Они действительно в большинстве своем живут сейчас плохо. Жизнь в малом городе сложна сама по себе — даже в более спокойные и благополучные времена, нежели наши. Специалисты говорят даже о синдроме малых городов. Психоэмоциональные нарушения возникают у людей под влинием нескольких факторов, особенно сильно давят прямая зависимость уровня жизни от дальнейшего развития города, отсутствие перспективы роста по служебной лестнице и все возрастающая зависимость от начальства, постоянная угроза безработицы и отсутствие возможностей в полном объеме реализовать свой интеллектуальный потенциал, специфика замкнутого пространства малого города, когда все и всё у всех на виду[8].
В последнее десятилетие трудности лишь усугубились. В Торопце прекратили работу часть предприятий. Закрылся деревообрабатывающий завод, от обувной фабрики остался один цех, где шьют тапочки. Резко сократилось количество рабочих мест на швейной фабрике. Ликеро-водочный завод, маслосырзавод, мясокомбинат, хлебокомбинат работают на половину, если не на четверть мощности. О новых рабочих местах и мечтать не приходится. В муниципальных домах нет горячей воды, отопление работает так, что ночью в постель приходится ложиться с залитыми кипятком бутылками, а плата за жилье, воду, тепло и прочие «услуги» растет.
У города вновь обострились взаимоотношения с пространством. Одна из местных жительниц жаловалась:
— Прежде от нас можно было по железной дороге напрямую доехать до Мурманска, Петербурга, Киева, Риги, не говоря уже о Москве. А сейчас никуда не доедешь…
Город располагается, казалось бы, рядом с большими культурными центрами, а добраться до них невозможно. При зарплате учителя, библиотекаря, работника культуры, врача или медсестры поехать куда-то — сейчас то же самое, что для жителя столицы отправиться за границу. У людей возникает ощущение заброшенности, оторванности от мира.
Как ни парадоксально, телевидение и Интернет лишь усиливают это ощущение — для неимущего торопчанина, у которого нет своего автомобиля и денег на частые поездки на поезде или автобусе, большой мир перемещается все дальше и дальше в область чисто виртуальную. Торопец, который так страшился затеряться, раствориться в российском пространстве, оказался почти полностью от него изолированным.
Разрыв транспортных связей не только сказался на качестве жизни, но порой и попросту для жизни опасен.
— Из-за того, что во многих поселках нашего района закрыли медицинские стационары и фельдшерские пункты, количество больных, которые приезжают в больницу, резко увеличилось, — с досадой говорил мне заведующий хирургическим отделением районной больницы Николай Владимирович Медведев. — Автобусное сообщение очень плохое, в некоторых селах только на попутке до Торопца доберешься, поэтому больные приезжают запущенные. Раньше их хотя бы фельдшер мог осмотреть, дать вовремя совет, а сейчас они терпят до последнего. Вот привезли женщину из деревни. У нее уже перитонит. Если бы операцию сделали на три дня раньше, случай был бы не такой тяжелый…
Николай Владимирович — из тех людей, благодаря которым жизнь в городе Торопце остается пусть не благополучной, однако пристойной и достойной. Он несомненно — один из кандидатов в героический торопецкий пантеон.
В пантеоне этом лекари занимают почетное место. Как-то, желая сократить путь, я свернула с главной улицы в переулок между одноэтажными деревянными домиками. Возле одного из них — лавочки и столик, за которым две женщины и мужчина почтенного возраста играют в карты.
— А вот вам и Пелагея Ивановна! — воскликнул мужчина и с торжественным видом бросил на стол последнюю карту.
Я невольно задержала шаг. Господи, век без малого прошел! А ее все еще продолжают поминать! О знаменитой Пелагее Ивановне я уже знала из записок (к сожалению, не опубликованных) торопчанина Леонида Ивановича Харинского[9]. Вот что он пишет: «Имя нашей единственной “ученой” акушерки Пелагеи Ивановны было настолько популярным, что я даже не запомнил ее фамилии. Вряд ли в Торопце нашлась бы семья, в которой Пелагея Ивановна не приняла того или другого ребенка, и всегда удачно. Практика ее была очень обширна, и она пользовалась не только популярностью, но также и авторитетом и большим уважением со стороны торопчан. <…> Несколько худощавая, с седыми волосами, с большим апломбом, не терпящая возражений, она, действительно, производила выгодное впечатление и умело им пользовалась. Некоторые называли ее Пиковой дамой. И среди картежников “дама пик” иначе не называлась как Пелагея Ивановна». Так называется она в Торопце и до сих пор.
Точно так же помнят здесь и четырех сестер Харинских, которых в Торопце безо всякой иронии прозвали «женами-мироносицами». В отличие от чеховских героинь, сестры не рвались в Москву. Сдав выпускные экзамены, они решили заняться преподаванием, и трое из них открыли в своем домике частную начальную школу, которой заведовала младшая сестра Анна Павловна. Открылась школа где-то в 80-х годах XIX столетия, просуществовала не менее сорока лет, а закрыли ее в 1919 году, когда частные школы ликвидировали. «Плата взималась в зависимости от материальной обеспеченности родителей и, кроме того, несколько человек обучались бесплатно, — рассказывает в своих записках Леонид Иванович Харинский, племянник «жен-мироносиц». — Большого заработка от школы тетки не имели, так как всегда вели удивительно скромную жизнь. Им даже приходилось часть ягод, получаемых со своего сада, продавать на сторону, чтобы покрыть непредвиденные расходы. Все они относились к детям ласково, заботливо, с любовью, что создавало обстановку близкую к семейной и влекло туда детей. <…> Неудивительно, что желающих отдать своих детей в ту школу было так много, что из-за недостатка помещения приходилось многим отказывать в приеме. Сестры посвятили свою жизнь школе, и, кажется, других интересов, захватывающих их так, как школа, не имели. На всю жизнь они остались безбрачными, и в том, вероятно, виновато было любимое дело, ради которого они отказались “от личной жизни”. Мне по крайней мере точно известно, что за Верой Павловной очень ухаживал один уездный учитель и даже сделал ей предложение, но она уклонилась от того брака. Может быть, не без внутренней борьбы, в которой интересы школы были поставлены на первое место. Семейная жизнь четырех сестер отличалась поразительным единодушием и сразу бросалась в глаза. И даже несмотря на неодинаковое здоровье, смерть не смогла нарушить их, так сказать, семейного порядка: умирали они одна за другой в порядке старшинства».
Я привела столь обширную выдержку из рассказа об учителях-подвижниках былых времен не только из-за колоритности самих записок, но еще и потому, что биография сестер как-то удивительно перекликается (чуть ли не рифмуется) с жизнью одного из современных педагогов — Елены Васильевны Леонтьевой, директора торопецкого Дома детского творчества.
Как-то в разговоре я спросила ее, почему большая часть учителей не бросила школу и осталась работать, несмотря на то что преподаватели не получали своей и без того скромной зарплаты иной раз по несколько месяцев.
— Но что же делать! — воскликнула Елена Васильевна. — Ведь наши дети не виноваты, что попали в такое время, вернее, безвременье. И мы в ответе за то, чтобы они не остались обделенными знаниями и заботой…
Елена Васильевна — заслуженный учитель России, что само по себе говорит уже о многом — этим званием педагогов ее специализации, как правило, обходят и присваивают им его лишь в исключительных случаях. Она пришла в работать в Дом пионеров, когда ей было девятнадцать лет, и проработала здесь всю жизнь, потому что, как она выразилась, «сама ходила сюда заниматься. Для меня это был дом родной».
Сказано не ради красного словца. Когда будущий муж сделал ей предложение руки и сердца, Елена Васильевна сказала ему:
— Работа для меня — все. Посмотри на меня и подумай хорошенько. Другой я стать не смогу.
Ей повезло больше, чем «женам-мироносицам». Сейчас они с мужем работают вместе. Он — инженер с большим опытом, но когда торопецкая промышленность зачахла и он остался без работы, Елена Васильевна убедила его взять на себя восстановление, а затем и руководство детским оздоровительным лагерем. Кажется, он стал ничуть не меньшим фанатиком детского воспитания, чем его супруга.
Именно на таких людях и держится город. Их много. Ангелина Викторовна Тенкс, директор городской библиотеки, выбила для библиотеки грант, на который приобрели компьютеры, выпускают книги по краеведению и опубликовали сборник стихов торопецких поэтов. Раз в месяц в библиотеке собирается «Литературная гостиная», куда приглашают читателей и интересных людей.
Что значит для Торопца эта работа, я поняла, слушая одну удалившуюся на покой школьную учительницу, которая признавалась мне, что всю жизнь мечтала путешествовать по стране, когда выйдет на пенсию.
— Хотела всюду побывать — на Урале, на Байкале, в Сибири. А нынешней моей пенсии не хватит даже на то, чтобы до Москвы добраться… Не знаю, как бы жила, если б не библиотека. Я благословляю тот день и час, когда впервые заглянула в «Литературную гостиную». Сейчас для меня это — единственная отрада.
Юрий Григорьевич Попов, житель деревни Блазново, переехавший сюда из Караганды, по образованию горный инженер, кандидат технических наук, а по душевной склонности — краевед. Он с энтузиазмом окунулся в исследование памятных торопецких мест и уже успел выпустить при помощи библиотеки несколько книг: «Лиза из Волока», «Патриарх Тихон», «Куропаткин в Шешурино»… По его инициативе в деревне Наговье установлен памятник А. Н. Куропаткину.
Валентин Петрович Пажитнов, ученый-биолог, который в течение уже не одного десятка лет проводит уникальный эксперимент — впервые в мире он выращивает и воспитывает медвежат, оставшихся без матери, в обстановке, максимально приближенной к естественным условиям, и они оказываются способны жить далее самостоятельно[10].
Биологическая станция, на которой проводит свой долгосрочный эксперимент Валентин Петрович, именуется «Чистый лес», и это вовсе не метафора. Торопец окружен лесами, раскинувшимися на 238 тысяч гектаров, и они действительно чистые. Когда сюда приезжают специалисты, биологи и экологи, с Запада, они просто не могут поверить, что в треугольнике между Москвой, Петербургом и Смоленском сохранились уголки абсолютно дикой природы — нетронутые леса, где водятся медведи, волки, кабаны и прочие дикие звери.
Охотники, те верят — точнее, давно уже знают о роскоши здешних охотничьих угодий и приезжают из Германии бить тетеревов, глухарей… К удивлению наших мужиков заезжий немецкий jager, подстрелив селезня, выдергивает два перышка себе на шляпу, а убитую птицу отдает русскому егерю. (Наши — если кого убьют, то непременно съедят.)
Нетронутая природа оказалась вдруг важным ресурсом, ценностью, которая отчасти компенсирует недостатки жизни в маленьком городе. Более того, не только для ученых-биологов, но и для многих в Торопце именно природа — решающий аргумент при выборе места жительства. Один из них — хирург Николай Владимирович Медведев, о котором я уже упоминала, — специалист высокого класса, который несомненно мог бы без труда найти работу в любом крупном или столичном городе.
Забавно, что время от времени по городку проходит слух: «Медведев уезжает». Непонятно, как он возникает. Сам врач ни о чем таком даже не задумывался. Но горожане, среди которых чуть ли не добрая половина — его пациенты, в глубине души убеждены, что для профессионала такого класса мелковат Торопец.
Однако врач, как и учитель, — самодостаточная профессия. Нельзя работать гидростроителем в пустыне, невозможно дирижировать симфоническим оркестром в заброшенной деревне. Но хороший врач или учитель способен полностью реализовать себя где угодно. Самого же хирурга Медведева жизнь в Торопце привлекает прежде всего близостью к природе. Но он не охотник, и сам объснил, почему:
— Охотиться я попытался, но не смог. Купил много лет назад ружье. Застрелил белочку. Посмотрел на ее растерзанное тельце, и так мне ее жалко стало. Больше ружья в руки не брал. Рыбалка — другое дело. Вот вчера был на озере и наблюдал, как гуси летели. Ветер встречный, и они на лету перестраиваются, как живой организм. Когда гуси низко пролетают, можно услышать совершенно особый, неповторимый звук —воздух поступает им в легкие, а из легких в кости — они у них полые и организм благодаря этому лучше обогащается кислородом. А при выдохе воздух из костей снова выходит в легкие… Гуси остановились на открытой поляне. И я обратил внимание, что у них сторожа есть, охраняют своих. Однажды медведя встретил. Мы с ним буквально нос к носу столкнулись. Я, признаться, испугался. И медведь тоже. Вскрикнул он каким-то странным голосом и бегом назад. Я тоже скатился вниз с бугра и еще какое-то время слышал, как он продирается сквозь кусты…
Сможет ли стремление к жизни среди чистой природы, не загрязненной вымершим или заглохшим производством, стать основой для выработки новых жизненных ценностей, нового смысла? Едва ли. Сын Николая Медведева, Иван, закончил МГУ, почти сразу после окончания принял приглашение работать на «Майкрософте» и теперь живет и трудится в Сиэтле, где природа тоже вполне чиста, а атмосфера прозрачна.
Торопец, как в конце XVIII века, начали покидать жители, и прежде всего специалисты. Население сократилось почти до десяти тысяч человек. Поговаривают даже о том, чтобы сменить статус Торопца и причислить его к поселкам — для города населения в нем маловато…
А впрочем, только за полвека, когда летопись города вел Петр Иродионов, город четыре раза горел и дважды тонул в наводнении, а все стоит. Будем надеяться, устоит и теперь!
[1] Побойнин И. Торопецкая старина. М., 1902. С. 183.
[2] Неелов А. Путешествие по Красному острову. Торопец, 2002. С. 10.
[3] Иродионов П. Историческия, географическия и политичecкия известия до города Тоpопца и его округа касающияся. Собраны из российских летописей и достоверных свидетельств того же города, Покровской церкви священником, Петром Иродионовым. Издана вторым тиснением в Санкт-Петербурге при Императорской Академии наук в 1788 году. Девичник в Торопце. Гравюра XIX века со старинной картины
[4] Лапченко Б. Торопец. М.: Московский рабочий, 1974.
[5] Иродионов П. Указ. соч.
[6] Лапченко Б. Указ. соч. С. 6.
[7] Трифонов Е. Тень олигархии // Новое время. 2002. № 44. Вид города Торопца в середине XIX века. Гравюра К. Вейермана
[8] Специфика экологических и медико-социальных проблем жителей малых городов на примере города Пущино [http://www.psn.ru/ep/kosyakova/diss3.shtml].
[9] Леонид Иванович Харинский (1883–1957), закончив гимназию в Торопце, поступил в СанктПетербургское коммерческое училище, видимо по настоянию своего отца, купца 2-й гильдии, но потом, следуя зову сердца, перешел на юридический факультет. Успешная деятельность на этом поприще оборвалась после революции. Внутреннее несогласие с методами судопроизводства того времени заставило Харинского снова переменить профессию. Он вернулся в родной город и стал работать учителем.
[10] Подробнее см.: Пажитнов В. П. Лесные питомцы // Наука и жизнь. 2001. № 5.