Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 5, 2003
Памятники советской пропаганды
В пытливом детстве немало порылась я в дедушкином книжном шкафу — библиотеке подмосковного сельского учителя. Среди прочего была изучена книжка профессора Каменщикова «Что видели на небе попы, а что видим мы». Это был вполне типичный агитпроп в духе знаменитой лекции, которую читал на Патриарших прудах Михаил Александрович Берлиоз поэту Ивану Бездомному. Было там: «и про египетского Озириса, благостного бога и сына Неба и Земли, и про финикийского бога Фаммуза, и про Мардука, и даже про менее известного грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтекив Мексике». Несмотря на примитивизм основной идеи товарища Каменщикова и некоторую сомнительность приводимых им естественнонаучных доводов (так, для наглядного пояснения происхождения планет Солнечной системы приводилась схема, где от большого кружка — Солнца пролетавшая комета отрывала капли планет), творение его действительно изобиловало полезными сведениями. (Не читавшим подобного антирелигиозного агитпропа сложно оценить всю глубину иронии Булгакова насчет начитанности и солидной эрудиции Берлиоза, «забиравшегося в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек».)
Однако экскурсы в область сравнительной мифологии были не единственным и не главным направлением советской антирелигиозной пропаганды времен ее самой активной, воинствующей фазы — 20–30-х годов. Дело было ведь не в том только, чтобы разоблачить «сказки об Исусе христе» (именно так — с маленькой буквы), поставив их на одну доску с «россказнями» о прочих богах. Главное было — вскрыть классовую природу религиозных предрассудков, согласно с известными постулатами Маркса, что религия есть опиум для народа и орудие угнетения в руках эксплуататорских классов. Соответственно, большевики стремились всячески разъяснять и доказывать, что служителям религиозных культов свойственно быть на стороне эксплуататоров. Социально-политическая струя была одной из центральных в антирелигиозной пропаганде. На вопрос: есть ли Бог? — ответ следовал: а попы народным трудом жирели и белым помогали.
Вслед за этим само собой получалось, что все религиозники, как тогда говорили, — заодно. И на советской карикатуре по поводу канонизации за границей Николая II изображены стоящие перед его портретом на коленях (и выразительно обращенные к зрителю задами) христианские попы и между ними — раввин. Подпись гласит, что и раввин против канонизации не возражает (Наш ответ папе римскому: альбом карикатур. М., 1930).
Начинали еще довольно сдержанно. Маленькая даже не брошюрка, а тетрадочка в дюжину страничек, издана в 1919 году, издательство ВЦИК, в шапке — «РСФСР» и «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Называется «Мощи», автор И. Ломакин. Информирует публику о результате «осмотра мощей Советскими представителями, рабочими, в присутствии духовенства, монашества и народа». Оказывается, церковники долгое время обманывали верующих: «вместо нетленных останков в раке Александра Свирского оказалась восковая кукла, закутанная в парчу и марлю. В раке Артемия Праведного обнаружены только кирпич и гвозди, обмотанные парчой …В Калязине, в раке преподобного Макария, — кости, наполовину истлевшие, проложенные ватой в количестве до 5 фунтов, и свежие сосновые стружки» и т. д. (с. 3–4). Далее следует разъяснение, что «ни в евангелии, ни в апостольских писаниях мы не находим ни одного слова о мощах и почитании их. И понятно почему: потому, что почитание мощей есть идолопоклонство», приводятся подходящие цитаты из Писания. Во времена чистого раннего христианства «цари и насильники боялись христианства, считали его учением, опасным для себя», вплоть до «царя Константина» (византийского) — «этот хитрый царь сообразил, что христианство можно заставить служить царизму и насилию… нужно только попов и монахов взять на государственное содержание» (с. 5). Тем не менее греческое и католическое духовенство к мощам относилось сдержанно; «иное получилось в нашей, русской церкви: пользуясь темнотою народной, монашество и духовенство, жадные до добычи, без всякого стыда взялись морочить русский народ» (с. 8). «Так, в киевском храме Андрея Первозванного показывают крест, который, будто бы, был водружен апостолом Андреем на Киевской горе… Тысячи людей… идут к этому кресту, прикладываются к нему, зубами отгрызают от него кусочки и, воображая, что в них чудесная сила, уносят с собою. Пишущему эти строки старикдьякон объяснил, что за время его службы при церкви Андрея Первозванного это уже третий крест, — два сгрызены богомольцами» (с. 10–11).
Очень сильно в образованном обществе было раздражение против официальной церкви накануне революции. Спайка с государством стоила церкви потери уважения: богоискатели разных толков на рубеже веков непрестанно обсуждали церковную реформу, возможность создания какой-то новой церкви, причем непременно вселенской. В немалой мере потому, что уж больно много поводов было для разговоров о «жандармах в рясах». Требование отделения церкви от государства и школы от церкви было в числе наиболее действенных революционных лозунгов, наряду с «земля — народу, фабрики — рабочим». Теперь, после победы революции, недовольные отыгрывались. Разоблачали фальшивые чудеса и поддельные мощи. В 1919-м еще не дошло ни до принудительного изъятия церковных ценностей, ни до высылки религиозных философов, ни до воинствующих безбожников. Брошюрка тов. Ломакина еще демонстрирует уважение к сути христианства и как бы даже зовет вернуться к раннехристианской чистоте веры. Была такая идея, что христианство в своей основе близко к социализму. Несколько лет спустя на нее страшно ополчались воинствующие безбожники, как на коварнейшую провокацию.
В предисловии к книге «Суд над богом» тов. Резвушкин ссылается на авторитет «любимца партии» Николая Бухарина: «В первом номере “Безбожника” т. Бухарин выставил такую безбожную программу: “Отмена самодержавия на небесах; отмена всех чинов, орденов, венцов и прочего; выселение богов из храмов и перевод в подвалы (а злостных в концентрационные лагери); передача главных богов, как виновников всех несчастий, суду пролетарского трибунала”» (1925). Правда, прошло полтора десятилетия, и выяснилось, что не все так просто: «Прожженный двурушник и подлый враг нашего народа Бухарин еще до революции был сторонником богостроительских теорий Богданова. Этот убийца (Бухарин, не Богданов. — О. Э.), двуличный и лицемерный, проповедник “врастания кулака в социализм”, действовал на антирелигиозном фронте, как самый настоящий провокатор». Оказывается, он и прочие «холопы капитализма выступали в роли присяжных защитников и покровителей контрреволюционной поповщины», толкали Союз Воинствующих Безбожников «на путь левацких перегибов», их «провокационная программа имела целью разжечь религиозный фанатизм, создать столкновения с верующими… В борьбе против народа правотроцкистские шпионы действовали совместно с попами. И те и другие служили одному хозяину: иностранным разведкам, врагам нашей родины». Так-то. Глаза нам открыла книга Б. Кандидова «Церковь и шпионаж», издана Воениздатом в 1940 году, редактор батальонный комиссар Поповкин Е. Е. (заглянем в содержание: раздел «Церковный шпионаж в царской России»: «Попы-охранники» и т. д.; следующий раздел — «Контрреволюционная и шпионская деятельность религиозных организаций в годы Гражданской войны», в нем: «Союз духовенства с оккупантами и разведкой кайзеровской Германии», «Православные попышпионы в армии Деникина и Врангеля», «Сектанты-шпионы» и пр.; третий раздел — «Подрывная работа церковников и сектантов против социалистического строительства», это про «Контрреволюционную и шпионскую деятельность православных попов», и далее по конфессиям «Католицизм на службе врагов СССР», «Муллы — вредители, диверсанты, шпионы» и даже «Контрреволюционная и шпионская деятельность лам»; наконец, раздел насчет «троцкистско-бухаринских агентов иностранных разведок в союзе с поповщиной»). Приводится много примеров, в первую очередь из времен Гражданской войны — священники помогали белым, муллы поддерживали басмачей, выдавали им коммунистовактивистов, попы присутствовали при офицерских зверствах и т. п.
Вчитываясь в «безбожную программу» Бухарина, понимаешь, что ссылки на шпионаж церковников, как и разговоры про разжиревшего попа в ответ на вопрос о бытии божьем (в разных брошюрках приводились калькуляции, сколько, положим, сеялок могла бы деревня купить на средства, потраченные на один только церковный праздник — правда, включая застолье), были не более чем лукавым уходом от сути дела. Вся эта книжная рухлядь — «Православный культ и производство», «Досуг безбожника» (оказался сборником головоломок и кроссвордов), «Женщина и религия» (господи, нынешним бы западным феминисткам такой накал!), «На Тобольском фронте борьбы с религией» (однако, Тобольский фронт!), «Ислам, его происхождение и классовая сущность», «Ислам на службе контрреволюции» (кстати, большинство подобных книжек, извлеченных мною уже сейчас из солидной московской ведомственной библиотеки, оказались неразрезанными — их никто никогда не читал) — все это, повторюсь, выглядит скорее как дымовая завеса. Что-то главное там явно недоговорено.
Это главное располагалось и не в области «отмены самодержавия на небесах». Оно понятно, что волна революционного задора такой силы, какой она достигла в начале 20-х, должна была докатиться до всяких иерархий, включая церковную. «Союз воинствующих безбожников» развернул крупномасштабное пропагандистское наступление, особенно в деревне, где сильнее держались «религиозные предрассудки». Очень активно издавалась агитационная литература. Рекомендовалось отвлекать людей от церкви организацией альтернативного досуга, в дни церковных праздников устраивать вечера в клубах, чтобы там было интереснее. Главными деятелями были комсомольцы и пионеры, а главным объектом воздействия — женщины. Самым упрямым противником — старики, но на них готовы были махнуть рукой. В брошюрах описывались домашние драмы партийцев — муж утром снимает иконы, а только он на работу — жена вешает назад. Поначалу комсомольцев-безбожников ориентировали на вызывающие формы «борьбы с религией», вроде комсомольской пасхи, когда они устраивали пародию на крестный ход с революционными песнями и нападками на верующих. Поощряли срывание крестов и икон, демонстративное осквернение церквей (вошел в кепке и плюнул на пол). Агитационный смысл этих хулиганских выходок предполагался такой: мол, верующие увидят, что бог не карает немедленно безбожников, и усомнятся в его существовании. Затем — задолго до осуждения и расстрела двурушника Бухарина — спохватились, что все эти хулиганские выходки и акты вандализма отнюдь народ от религии не отвращают, а напротив отвращают от агитаторов, тем более что кончаются они, как и любое другое хулиганское действо, дракой да безобразием. Ближе к концу 20-х пропагандистов предостерегали от слишком явного оскорбления верующих, предлагали больше действовать терпеливым убеждением. Церкви все равно закрывали, но уже делали вид, что при поддержке большинства населения.
При всем при том религию как таковую советские атеисты воспринимали специфически, вполне буквально развертывая программную марксистскую метафору. «Усталая трудящаяся женщина идет туда (в просветительские кружки сектантов. — О. Э.) отдыхать, а там ее опутывают сетями религиозного дурмана» (Женщина и религия. М., 1931. С. 48). Говоря о пережитках прошлого в быту, религию ставили в одну графу с алкоголизмом. Вот, например, таблица, сколько крестьянская семья тратит, с одной стороны, «на культурные нужды», с другой — «на водку с религией» (там же. С. 30). В Московской губернии на культурные нужды — 1 р. 6 коп., на религию и водку — 30 р. 89 к., в Тамбовской — соответственно 14 копеек и 8 р. 3 коп., а в Ярославской — 14 копеек против 16 руб. 40 коп. «Цифры позорные», — заключал автор брошюры. Не очень только ясно, что засчитано в разряд «культурных нужд»? В любом случае, если у нас сейчас стандартная пара «алкоголь и наркотики», то у них были «водка и религия». Брошюра «О борьбе с наследием прошлого» посвящена исключительно искоренению «пьянства и религиозных предрассудков среди членов партии» (Издание Центральной Контрольной комиссии партии, 1925). Предисловие так и называется «Алкоголь и религия»: «Алкоголь и религия… Не случайно эти слова поставлены рядом. Алкоголь и религия всегда служили средством эксплуатации трудящихся. Веками длившееся господство помещиков и буржуазии… так глубоко вкоренило в трудящиеся массы тягу к дурману религии и алкоголя, что великое рабоче-крестьянское восстание против векового угнетения и рабства не смогло в короткий срок окончательно уничтожить эти болезненные привычки» (с. 3). Спасибо, хоть не догадались лечить какнибудь от религии, ограничивались уговариванием и запретами. Религия ассоциировалась с обманом, опутыванием, паутиной, тьмой, неволей. Революция — со свободой, ясностью, светом, порывом к счастью. На обложке книжки «Женщина и религия» нарисованы две женщины: слева маленькая съежившаяся со сложенными у груди руками, согбенной головой, горестным лицом и нависающим над ней большим кладбищенским крестом, напечатана черной краской, справа же и гораздо крупнее, красной краской — бодрая работница с гордо поднятой головой и книгой Ленина в руке, на фоне строительных лесов.
Наши безбожники, по-видимому, не в состоянии были представить себе религию как итог сознательного труда души и интеллекта. Вера представлялась им сном разума сродни наркотической галлюцинации. Поэтому они никак не могли исполнить собственные демократические заявки о свободе совести и исповеданий, просто оставить верующих в покое, счесть это частным делом. (Представьте себе государственную политику «Наркотик — личный выбор каждого»?) Отдельный вопрос — почему столь полное и органичное непонимание феномена веры случилось в стране, традиционно считавшейся глубоко верующей.
И опять же, сказанное еще не объясняет накала богоборческих страстей. Столько энергии, столько агрессии и напора, столько звенящей гордости в их слове «безбожник» — откуда бы? Для чего им понадобился «Суд над богом»? Объясним, наконец, читателю, что «Суд над богом» — это пьеса, постановка для художественной самодеятельности. Действующие лица: «Поп, толстый (контраст пионеру), — не говорит, а гудит; Раввин, подвижный до юркости, — говорит с характерным “акцентом”; Мулла, простоват и грубоват, — говорит с киргизским или татарским выговором; Верующая старуха, — не говорит, а шамкает, не ходит, а семенит; Рабочий, видавший виды, — говорит просто, твердо, уверенно; Комсомолец, развитой, способный рассуждать о тактике антирелигиозной пропаганды, не менее, как член рабкома, даже губкома; Пионер, живой, резвый, маленький, со звонким голосом». Инсценировка написана довольно бойко и не без таланта, изображает очень реалистичное судебное слушание с заседателями, свидетелями, публикой. «Обвиняемый бог на суд не явился. Мы никак не могли его разыскать. Никто не мог указать точного адреса его. Неверующие говорят, что его разыскать нельзя потому, что он не существует. Верующие утверждают, что он пребывает везде, но мы нигде его не обнаружили. Послать радиограмму на небо нельзя, потому что в бесконечном пространстве ни одной радиостанции не имеется. Пришлось ограничиться изображениями богов, которые имеются в большом количестве» (с. 6). В итоге председатель заявляет: «Мы судили бога и показали, что он не существует. Вместе с тем мы открыли и засудили распространителей и укрепителей религиозного дурмана. Мы выражаем твердую уверенность, что лучи просвещения, бросаемые коммунистической партией, быстро рассеют остатки религиозного кошмара, который тысячелетиями тяготел над умами трудящихся… Объявляю суд над богом закрытым» (с. 35).
К инсценировке прилагаются материалы в помощь постановщикам (им давалась свобода самим составлять речи обвинителя и защитника, приспосабливать текст к местным обстоятельствам и проч.). Для речи обвинителя — статья «Бог — величайший преступник мира». «Убедить верующих в несуществовании бога трудно, почти невозможно. Но, основываясь на их же представлениях о боге… легко показать истинное лицо бога… Можно показать, как по священным книгам выходит, что бог — величайший преступник» (с. 36–37). Далее следует перечень актов геноцида: всемирный потоп, уничтожение Содома и Гоморры, казни египетские. «Бог, совершая преступления перед человечеством, не останавливался перед тем, чтобы предавать смерти, уничтожению животных, растений, младенцев и т. д.» (занятная последовательность). В той же книге — все, что может понадобиться для клубного агитационного вечера: цитаты из классиков марксизма о религии, антирелигиозные анекдоты, поговорки, литературные произведения (между агитками Демьяна Бедного и Маяковского невесть отчего затесалось стихотворение П. А. Вяземского «Русский бог»), песни и частушки («Не ругай меня, мамаша, / Что без мужа принесла. / Богородица-то наша / Тож до свадьбы родила» — с. 130).
Обвинение в геноциде, как правило, предъявляется политическим противникам. О коммунизме как религии писали многие. Именно здесь, конечно, коренится объяснение богоборческого пафоса и дерзкого безбожия — это был вопрос о власти. «Надо помнить, что борьба с религией есть борьба за социализм» («На Тобольском фронте борьбы с религией». Тобольск, 1929. С. 8). Борьба была нелегка, а действительность глубоко иронична. «Самый главный, умный и энергичный шаман, чум которого находится шагах в 30 от государственной фактории. На чуме развевается красный флаг, ставший в тундре символом шаманства» (там же. С. 27).
Но следует заметить: советский коммунизм был особенной религией. Не только без бога, но и без «сказок о загробной жизни», которым противопоставлялось достижение счастья народа непосредственно в этом мире, в лучах, испускаемых коммунистической партией («Тундра проснется. Она будет безбожной, культурной, социалистической» — там же, с. 40). Позднее, уже в послевоенные годы, у советских правоохранительных органов существовало типовое обвинение для участников секты «Свидетели Иеговы», их судили, помимо прочего, за «разговоры о скорой гибели советской власти в так называемой Армагеддонской войне», которые трактовали как призыв к «насильственному свержению». Да, большевики мыслили себя в таких категориях. Они отменили загробное счастье и пожелали перенести его в этот мир. Если бы в их силах было отменить смерть как буржуазный предрассудок и пережиток темного прошлого, у них все бы получилось.