Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 5, 2003
[*]
Ограничения свободы мнений крайне нежелательны — их нельзя оправдать ни религиозными, ни семейными, ни общинными соображениями. Государство не вправе порочить честное имя инакомыслящего или угрожать ему репрессиями. Казалось бы, взгляды одного человека имеют ценность только для него самого, и подавление его свободы наносит ущерб только ему или небольшой группе лиц. Но на самом деле ограничение свободы мнений означает нарушение прав всех людей и наносит ущерб всем, в том числе и грядущим поколениям.
Хотя закон всемирного тяготения не подлежит критике и не может быть оспорен, в свое время мир оказался не в состоянии признать его правильность и истинность. Каких только возражений не выслушал выдающийся мыслитель Исаак Ньютон! С какими только формами религиозного высокомерия не пришлось столкнуться этому просвещенному человеку и выразителю истинных взглядов! И что же? В наши дни его правоту признают все — умные и глупые, те, кто открыт знаниям, и тенденциозные последователи религии, хотя их действия и слова часто находятся в противоречии с почитаемыми ими же религиозными учениями. Так вот: именно последние и сегодня создают ситуацию, в которой у оппонентов нет шанса быть выслушанными. Именно из-за этих людей их единоверцы даже не задумываются о том, как ответить на возражения, потому что возражения эти остаются неизученными и неопровергнутыми. Именно из-за них грядущие поколения могут отвернуться от религии, встретившись с аргументами, звучащими убедительно только потому, что они не были изучены и оспорены. На самом деле неразумное поведение этих людей лишь доказывает всему миру, что религия, которой они следуют, уязвима для возражений противников. Если кто-либо из приверженцев их религии желает открыто обсудить какой-либо вопрос без оглядки на догмы, они считают его отступником и неразумно принимают друга за врага. <…>
Несомненно, в целом желательно и полезно оглашать мнения «за» и «против» как можно шире — неважно, о каких вопросах идет речь, религиозных или мирских. Это позволило бы отдельно изучить их — с тем, чтобы определить, какое из них верно, или оценить в каждом случае систему обоснований. Мы никогда не можем быть полностью уверены, что точка зрения, которой мы стараемся последовательно противостоять, действительно является ложной. Но даже если мы твердо убеждены в неправоте оппонента, замалчивать его взгляды вредно.
А что, если идея, распространению которой мы противимся, на самом деле верна, хотя она не по вкусу нам и нашим единомышленникам? Следует иметь в виду, что все люди небезупречны. Никто не имеет права принимать решения за всех и лишать других возможности руководствоваться собственным мнением. Отказываться выслушать противоположную сторону только на том основании, что мы убеждены в ее неправоте, — то же самое, что заявлять о собственной непогрешимости; а запрещать обсуждение и дискуссию — то же самое, что ставить себя выше пророков: я один-де никогда не заблуждаюсь. <…>
Как известно, человек, не вполне доверяющий собственному мнению, обычно примыкает к мнению «всего света» — или, как говорят некоторые, «мнению большинства», «убеждениям большинства». Но нужно разобраться, чтo такие люди называют «всем светом» и «большинством». Все они подразумевают под этими понятиями ограниченное число лиц, которые внушают им доверие или находятся с ними в непосредственном контакте (например, узкий круг друзей), — или тех, кто близок им своим образом мышления, связан с ними родственными узами, занимает сходное служебное и общественное положение. Иными словами, размеры «всего света» и «большинства» не так уж и велики. <…>
Какова бы ни была позиция такого человека, она не внушает доверия и уважения. Родившись в мусульманской семье, он будет благочестивым мусульманином, а если бы вырос в семье христианской или языческой, то стал бы ревностным христианином или язычником. Он никак не может взять в толк, что целые поколения и даже весь мир — не говоря уже о его мнимом «большинстве» — могут ошибаться ничуть не меньше, чем отдельные люди. <…>
Без свободы мнений истинность какой бы то ни было идеи не может быть удостоверена с должной тщательностью. Мы не можем подтвердить или обосновать приемлемость или правильность идей, которые кажутся нам наиболее приемлемыми и правильными, до тех пор, пока всем не предоставлена возможность попытаться их опровергнуть. Конечно, и прошедшие самое широкое обсуждение взгляды нельзя с полной уверенностью считать безукоризненными. Тем не менее, допустив такое обсуждение, мы получаем максимально полное в существующих условиях подтверждение правильности обсуждаемой идеи. Если дискуссия по этому вопросу продолжится, то у нас есть основания надеяться, что понимание предмета со временем улучшится и уточнится; сейчас же мы вправе полагать, что достигли максимально возможного в наше время уровня познания истины. Короче говоря, у смертного, подверженного заблуждениям, нет иного способа судить о чем бы то ни было хоть с какой-либо уверенностью, нежели тот, что описан нами. Именно к этому и сводятся мои скромные комментарии к знаменитому положению исламского учения: «Истина превыше всего, и нет ничего выше истины».
Существует, однако, серьезнейшее заблуждение, ведущее к тому, что общество и даже благонамеренные правительства ограничивают свободу выражения мнений. Оно связано с понятием полезности, которую в высшей степени ложно именуют «общим благом». Как говорит пословица, «если у эфиопа белая кожа, его ни за что признают мусульманином». На этом основании считают возможным запрещать обсуждение правильности тех или иных идей, учений, верований, утверждая, будто приверженность к ним народа благотворна и служит его процветанию, — даже если сами они ложны. В настоящее время эта точка зрения весьма распространена в Индии, особенно среди мусульман, — причем дело дошло до того, что этот порочный подход считают возвышенным.
Таким образом, дискуссии по какому-либо вопросу, относящемуся к вере или мировоззрению, оказываются под запретом не потому, что те или иные идеи неверны и не доказаны, а потому, что так якобы нужно для общей пользы. <…>
Сопутствующая ошибка обычно заключается в указании, что запрещается обсуждать лишь то, истинна ли идея, а не то, полезна ли она. При этом от внимания ускользает, что истинность идеи сама по себе входит в понятие общих интересов. Невозможно вести обсуждение полезности какого-либо убеждения, если мы перед этим не убедились в его правильности. <…>
О каких бы религиозных представлениях, нравственных проблемах и научных теориях ни шла речь, опыт, накопленный человечеством, подтверждает правильность моих рассуждений. Как мы знаем, создателям вероучений, ученымпервопроходцам, проводникам новых идей удавалось наполнять сердца последователей убежденностью в осмысленности, целесообразности и благородстве их суждений лишь потому, что они вели со своими оппонентами дискуссию, в которой каждая сторона стремилась к утверждению своей правоты. Но как только какое-либо учение завладевает умами людей, дискуссии прекращаются, оно останавливается в своем развитии, и его приверженцы утрачивают интеллектуальную живость, смелость и силу. На этом этапе они не в состоянии противостоять оппонентам так же успешно, как раньше. На смену готовности отстаивать свои убеждения приходит молчаливое самодовольство, переполненность ложной гордостью и неподобающим высокомерием. Каких-либо возражений они теперь и слышать не хотят. Изо всех сил они стараются оградить членов своих сект от дискуссий по вопросам веры, запугивая их опасностью впасть в ересь и баснями о муках ада. Они не понимают, что им не дано противостоять свету знаний, который распространяется как лучи солнца, и свежему ветру иных мнений, — если, конечно, эти мнения верны.
Это именно тот этап, на котором вера или учение, с величайшим трудом утвержденные прежними вождями, приходят в упадок. Тогда те, кто ныне почитается в качестве духовных лидеров, начинают жаловаться, что верующие не принимают веру сердцем. Наружно они признают все догмы, но на их поведение, нравственность, привычки и культуру эти догмы не оказывают большого влияния. Увы, все эти набожные люди даже не понимают, что сами виноваты в столь печалящей их ситуации! Говорю откровенно и без всякого страха: все, что я сказал, имеет самое прямое отношение к тому положению, в котором теперь находятся мусульмане!
[*] “Azadi Ra’I” (Freedom of Opinion) from Sayyid Akhmad Khan, Maqalat-I Sir Sayyid. Edited by Maulana Muhammad Isma’il Pani Pati. Lahaur: Majlis-I Taraqqi-yi Adab, 1962, pp. 151–164 (выборочно). Глава из книги Modernist and Fundamentalist Debates in Islam: A Reader, ed. Moaddel, Mansoor and Kamran Talattof. Palgrave Macmillan, 2000. ї Mansoor Moaddel and Kamran Talattof, 2000. Перевод с английского Валерия Г. Волкова. Сайид Ахмад Хан (1817–1898) — пионер исламского модернизма в Индии. Стремился привести в согласие положения ислама и европейской науки, предлагал внести ряд изменений в ортодоксальные исламские методы рассуждения, что позволило бы исламу адекватно отвечать на интеллектуальные вызовы времени. Разрабатывал концепцию, близкую к европейской естественной теологии. Согласно Ахмад Хану, в Коране нет ничего, что противоречило бы законам природы. Естественная теология Ахмад Хана искала соответствие между Кораном как словом Божьим и природой как творением Божьим. Поскольку у них один Создатель, Коран и природа не могут друг другу противоречить. В одной из своих работ высказал близкую к пантеизму формулу: «Ислам — это природа, а природа — ислам». Публикуемый фрагмент является его защитой интеллектуального плюрализма в исламе. Можно обратить внимание на то, что, в частности, критика специфического для XIX столетия утилитаризма ведется Ахмад Ханом с антирелятивистских позиций, что характерно и для современной теологической мысли в том виде, как она существует, например в католицизме.