Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 4, 2003
| На этом же этаже располагалось книгохранилище. Это было мрачноватое пыльное помещение… По поводу его размеров рассказывали, что в глубине, в полукилометре от входа, идет вдоль стеллажей неплохое шоссе, оснащенное верстовыми столбами. А. и Б. Стругацкие. Понедельник начинается в субботу |
Архивы представляют собой колоссальный ресурс ретроспективной информации. Архивный справочник, изданный на излете существования СССР, дает цифры по тогдашнему государственному архивному фонду: около 340 миллионов дел, из них свыше 200 миллионов находились в государственных архивах, остальное — в ведомственных. Тогда насчитывалось 630 государственных архивных учреждений, хранящих документы постоянно, и 2 616 низовых архивов (городских, районных), хранящих документы временно, до передачи на постоянное хранение[1].
С тех пор, конечно, многое изменилось. Значительная часть этого массива осталась на территории бывших республик, ставших независимыми государствами[2]. Зато российский архивный фонд вырос в объеме за счет приема на хранение документации упраздненных советских учреждений и дел, поступивших в обычном порядке комплектования[3]. Так что объем наших архивов по-прежнему огромен.
Любая область деятельности владеет и оперирует большим объемом специфической, лишь ей свойственной и доступной информации, большая часть которой остальному обществу не только недоступна, но и не нужна: на то и есть специализация. Особенность архивной сферы — в том, что ее главная задача сводится не к созданию некоей совокупности узкоспециальных знаний, а к аккумуляции и организации разнородных и разноплановых информационных массивов, созданных другими. В этом — коренное отличие архивного дела от тесно с ним связанной исторической науки. И от библиотек, вроде бы тоже хранящих информацию «на бумажных носителях»: книги являются результатом целенаправленной переработки информации и имеют ясную тематическую принадлежность, архивы же хранят первичные источники, документы, созданные из практических, прикладных нужд, а вовсе не для обобщения, анализа, истории.
Главными потребителями архивной информации являются: ведомства, которым время от времени требуется поднять те или иные старые дела (например, по истории демаркации границ и внешнеполитических договоров; для пересмотра приговора по архивно-следственному делу; поиск старых чертежей и эскизов здания для его реставрации — да мало ли что может понадобиться[4]); граждане, обращающиеся в архив за справками социально-правового характера (подтвердить место работы и зарплату для начисления пенсии, факт заключения брака, наличие наград и орденов, нахождение на оккупированной территории для получения компенсации от Германии; выяснить судьбы репрессированных родственников; отдельная статья — составление семейной генеалогии…); наконец, профессиональные историки, для которых архив — такая же база для работы, как лаборатория для ученых-естественников.
Связанные с архивным поиском проблемы госстуктур и ведомств, равно как и частных лиц, могут попасть в СМИ только в редких, особых случаях (например, реабилитация знаменитого человека или демонстрация следственного дела Лаврентия Берии), курьезах или скандалах. Что же до истории, то первичная архивная информация для массовой прессы сложна, усилиями историков она перерабатывается во вторичные продукты, рассчитанные на специалистов, а уже из них черпается материал для популярных текстов, формирующих обыденные представления о прошлом. Чтобы по мере надобности пользоваться этим багажом, журналисту совершенно излишне посещать архивы.
Таким образом, «в мирное время» журналистам остаются возникающие время от времени собственно архивные (т. е. сопряженные с архивом как учреждением) новости и скандалы, иногда мелькающие на страницах газет или в теленовостях наравне с происшествиями или проблемами любого другого профессионального сообщества. Кроме того, архив, как и музей, может пригодиться при работе над журналистскими проектами, связанными с историей, где съемки подлинных документов или музейных предметов иллюстрируют текст.
Но это в «мирное время». Совсем иную ситуацию создала грянувшая у нас в начале девяностых «архивная революция». Массовое рассекречивание документов и открытие к ним доступа обернулось для профессионального исторического сообщества, общественности и журналистов серией вызовов. И не сказать, чтобы на все эти вызовы последовали достойные ответы.
Сразу оговоримся: даже при советской мании секретности львиная доля архивов была доступна для исследователей всегда (почти все дореволюционные документы и несекретная часть советских фондов). Говоря об «открытии архивов», имели в виду именно рассекречивание. Накануне этого события историки, публицисты и общественность находились примерно в равном положении: все понимали, что засекречено огромное количество документов, все думали, что представляют себе их содержание (большой террор, троцкий-каменев-бухарин, коллективизация, политзаключенные), ждали леденящих кровь разоблачений коммунистических зверств и полагали, что доступ к архивам и гласность вскоре приведут к «ликвидации белых пятен в истории».
Реальность, как водится, превзошла ожидания. Во-первых, оказалось, что самые дерзкие умы не могли себе представить истинного масштаба закрытого хранения. Достаточно сказать, что полностью засекречены были несколько крупных архивохранилищ, например, кремлевское хранилище документов ЦК КПСС, которое ныне носит название Архива президента РФ, и Центральный государственный особый архив — хранилище трофейных документов, вывезенных в конце войны из Германии. Посыпались приятные находки вроде архива концлагеря Освенцим (который полвека разыскивали по всей Европе и считали погибшим еще в войну). Вовторых, сколь ни был силен перестроечный романтический запал, пришлось признать, что рассекречивание — это не отпирание ржавых замков и засовов с последующим широким распахиванием скрипучих ворот, а довольно нудная бюрократическая процедура, с коей надо смириться. Более того, постепенно пришло осознание, что гласность — гласностью, а страна имеет и всегда будет иметь очень даже реальные государственные тайны. После довольно ходкого рассекречивания первой волны к середине девяностых почувствовался некоторый откат. Наконец, в-третьих: вставал во весь рост вопрос, что теперь делать с добычей.
Эйфория насчет «ликвидации белых пятен» рассеивалась. Чем дальше, тем более очевидным становилось: речь не о некоторых лакунах в понятном в целом облике советской истории. Дело оборачивалось гораздо хуже: требовалось глубокое системное переосмысление всех прежних представлений. Линейные чернобелые легенды, слагавшиеся прежде о советской власти и коммунистами, и их противниками, выглядели все более наивно и лишь на небольших отрезках совпадали с контурами обнаруживавшейся исторической реальности. А реальность оказывалась неожиданной, как и всякая реальность по сравнению с мифами и исследовательскими схемами. Профессиональным историкам, которым тоже свойственно разделять бытующие в обществе настроения и взгляды, потребовалось время, чтобы обнаружить всю глубину проблемы. А что уж говорить о широкой публике.
Публика требовала разоблачений. Интерес к прошлому и жажда истины создавали ажиотажный спрос на любую новую информацию. Архивные находки публиковались в газетах – парадоксальная, в сущности ситуация. Публикации делались спешно, документы кидались публике «голышом» — без комментариев, с лапидарными «вводками». Этим баловались не только журналисты: работники архивов и сами «играли на опережение», спеша поделиться вновь обнаруженными сенсациями (да и подработать). С точки зрения научного сообщества, подобные публикации — халтура. Причем вредная, поскольку многократно проверено, что документ, неаккуратно вынутый из контекста, купированный, неоткомментированный обладает коварным свойством радикально менять смысл.
Ситуация требовательного общественного спроса на архивные новинки поставила в необычные условия и историков, и журналистов, вынуждала их отчасти поменяться ролями: ученых — оперативно отзываться на актуальные нужды, журналистов — обратиться к архивам. В конце концов, в идеале, цель и тех, и других — поиск истины, а журналистское расследование чем-то сродни научному исследованию. Конечно, журналисты чаще всего не искали документы сами, а выступали посредниками между архивистами и средствами массовой информации. Архивный поиск требует навыков, и новому человеку освоиться с ним сложно. Возникли разнообразные формы симбиоза: архивисты через знакомых журналистов предлагали материалы газетам, журналисты готовили материалы, пользуясь налаженным контактом с архивами, где им помогали с поисками, давали нужные пояснения. Иногда симбиоз приводил к удачам. Иногда — нет. Многие историки перешли работать в журналистику, и с успехом, ибо сильная сторона исторического образования заключается в системном умении работать с информацией. Есть примеры журналистов, пишущих яркие научные и популярные, но фундированные работы. Собственно, широкой публике «научность» публикаций не нужна: важно, чтобы не случилось существенных искажений смысла. А количество выданных тогда в свет архивных новинок, их содержательная важность были таковы, что несомненно составили особый этап, особое общественное явление.
Была, разумеется, конкуренция, когда сотрудники архивов правдами и неправдами никому не давали особо лакомые кусочки, желая сохранить за собой возможность первой публикации. Было пиратство. Было множество околоархивных скандалов, часть из которых способствовала разрешению проблем, часть же происходила от слабого понимания предмета. К последней категории, скажем, относится прошумевший в середине девяностых скандальчик вокруг «передачи архивных документов Гуверовскому институту», когда подняли шум о продаже документов, не вникнув, что речь-то идет об их фотокопировании. В любом случае, скандалы эти несомненно означали, что пресса усвоила сам факт существования архивов, осознала их ценность (в советское время архивы были в тени и казались публике кучами скучной пыльной бумаги, скорее макулатурой, нежели культурным достоянием) и держала их в сфере своего внимания.
Времена, когда центральные газеты спешили первыми напечатать новинки, а мало-мальски шустрый архивист мог себе позволить выбирать, которую из них осчастливить, нынче миновали. Общество поуспокоилось, но архивы прочно вошли в публичный обиход. Архивариусы частенько мелькают на экране, их мнением интересуются. Архивам при поддержке СМИ удалось, помимо прочего, развернуть довольно активную выставочную деятельность, при том что на первых порах в ее успех верили немногие, и их вернисажи имеют хорошую прессу (в смысле много, о качестве — разговор особый). Очень удачными оказываются многие кино- и телевизионные проекты, использующие архивные документы, привлекающие специалистов из исторической науки. Одним из доказательств того, что мысль о пользе архива укоренилась в умах, может служить сравнительно недавний запрос депутата Бориса Немцова в архивную службу о материалах про Дзержинского в связи с дискуссией насчет памятника ему.
Все это означает исходную готовность и интерес к усвоению исторического наследия. СМИ владеют массовой аудиторией, львиную долю сведений исторического характера публика получает от них, они наряду со школой формируют теперь обиходный багаж знаний. По части представлений об истории СМИ принадлежит роль посредника между обществом и носителями специальных знаний. Со своей стороны, историки не слишком активно оспаривают у журналистов право нести народу знания. Хотя вектор собственных исследовательских интересов специалистов находится в определенной зависимости от актуальности, всеобщего настроения умов, тем не менее наука — довольно замкнутая сфера, а ученые — как правило, люди от повседневной суеты отрешенные. В этом — и роскошь, и слабость. Ибо научный мир таким образом хранит интеллектуальную свободу, но утрачивает возможность действенно влиять на умы даже в том, что его самым непосредственным образом касается. Например, спохватившись запоздало, профессиональные историки обнаруживают, что ничего не могут поделать с триумфальным шествием шарлатанов вроде академика Фоменко.
Давным-давно братья Стругацкие нарисовали впечатляющий образ профессора Выбегаллы, растившего кадавров: полностью неудовлетворенного, желудочно неудовлетворенного и гения-потребителя. Первый, напомним, сразу помер, второй лопнул от избыточного давления в желудке, третий попытался свернуть на себя горизонт, но был вовремя обезврежен истинным ученым. Однако «товарищи из прессы» активно интересовались именно творчеством Выбегаллы, и на том-то он и делал себе реноме. Похоже, так будет всегда.
Естественно, что стороннему наблюдателю разобраться во внутрипрофессиональных разборках по поводу качества работы, мягко говоря, сложно. Но проблема не столько в том, что пресса тащит и тиражирует всякий мусор. Тут она отзывается на читательский спрос. Проблема в том, что СМИ силою вещей не только удовлетворяют спрос, но и формируют его. На них завязана интеллектуальная мода. И в этом отношении ответственность журналистов весьма высока. Главным образом они улавливают и усиливают импульсные сигналы: то — интересно, а от этого уже устали. Быт царей — интересно, про репрессии и ГУЛАГ — надоело, лучше послушаем старые песни о главном, которые вчера считались дурным тоном. Их усилиями создаются фигуры умолчания, а трудные темы вытесняются куда-то вглубь общественного бессознательного. Причем забавно: зачастую интерес к бурно обсуждающимся вопросам, пропадает раньше, чем появляются ответы, уже как бы никому не нужные. Детская такая способность терять интерес ко вчерашним новым игрушкам. Примеров можно приводить много. Сколько скажем, писали о трагедии Катыни, когда ничего достоверно еще известно не было: то ли фашистское зверство, то ли советское. Вот, найдены и опубликованы в специальных научных изданиях документы, дающие внятный ответ: да, наши расстреливали. Однако теперь интерес прессы нулевой. Куда как актуальна проблема политического терроризма. И нам тут было бы о чем поразмыслить, имея в виду русский революционный терроризм, народовольцев и эсеров, которых тогдашняя общественность, числила героями и мучениками. Но нет — история революционного движения совсем надоела и окончательно вышла из моды. На заре перестройки сколько писали о проблемах главной библиотеки страны, здание которой дало трещины и стало рушиться. Так оно ведь до сих пор все еще сползает с Ваганьковского холма, ну совсем как водруженный у ее входа сползающий с табурета Федор Михайлович Достоевский. Но об этом уже не пишут.
Научное сообщество историков несет ответственность за то, что многие актуальные на сегодняшний день проблемы прошлого не имеют внятной проработки. К примеру, мы до сей поры не удосужились должным образом разобраться в социально-экономической сущности дореволюционного русского имперского колониализма и, соответственно, не вооружены аргументами в текущих дискуссиях, сводящихся к подведению исторического баланса, кто кому больше обязан: Россия — национальным окраинам либо же они ей. Журналистское сообщество виновно в лени, нелюбопытстве и неумении освоить даже имеющееся. Ну что ответить на звонок журналиста в архив: «Нас интересует Первая мировая война, но в Интернете про нее только две ссылки?», — если на предложение сходить в библиотеку он реагирует разочарованным мычанием? И ведь понятно, что сам по себе этот «товарищ из прессы» как бы и не повинен. В его кругу это не принято. Инерция среды труднопреодолима.
[1] Государственные архивы СССР: Справочник. Ч.1. М., 1989. С. 3–4.
[2] Распад СССР повлек за собою не получившие широкой огласки (в СМИ), но существенные и небанальные последствия в архивной сфере. Именно у нас, в Российской Федерации, остались созданные в советский период архивы общегосударственного значения (центральные государственные архивы), куда поступали документы высших органов государственной власти и центрального аппарата управления СССР и где были собраны наиболее важные и ценные материалы по истории Российской империи. Прочие обретшие независимость государства остались при том, что находилось на их территории, — архивах республиканского и местного значения, — лишившись таким образом важнейших документов по своей истории. Раздел центральных архивов бывшего СССР технически невозможен и недопустим по архивным правилам (ну как, скажем, разделить архив Совета министров СССР по республикам?). Тем самым, страны СНГ обречены на архивную зависимость от России.
[3] Собственно, нормальный порядок комплектования таков: канцелярия и структурные подразделения учреждений по истечении предписанного правилами срока сдают свои документы в ведомственный архив на временное хранение. Существуют списки основных видов документов с указаниями обязательных сроков их хранения, согласно которым заведомо не имеющие исторического значения виды документов уничтожаются, когда истекает срок временного хранения (от 5 до 15–20 лет, в течение которых, как предполагается, они еще могут понадобиться самому учреждению; для документов по личному составу срок временного хранения — 75 лет), остающаяся же часть материалов, подлежащих постоянному хранению для истории, должна передаваться в государственные архивы. Сферы интересов государственных архивов достаточно четко определены, и всегда ясно, в какой именно архив должно передавать свои документы каждое из учреждений.
[4] Никогда не забуду рассказа бывалой сотрудницы читального зала о посетительнице, работавшей по теме: «Домовая мышь в СССР. 1917–1937», — то была дама из санитарноэпидемиологической службы.