Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 4, 2003
На вопросы Виталия КУРЕННОГО отвечает Модест КОЛЕРОВ, политический консультант.
Первый, самый общий вопрос: каковы взаимоотношения СМИ и политики в России?
Большая часть СМИ успешно продается политикам. Многие из них фиксируют продажу документально — через рекламные бюджеты, информационные договоры, и никто этого не стесняется. Именно поэтому такой постыдный ажиотаж охватывает издания в момент предвыборной кампании — в разгар торгового сезона. Меньшая часть СМИ, которая не зависит впрямую от политических денег, самостоятельно выбирает себе политических партнеров. Политика является наряду с бизнесом мощнейшим источником подкупа средств массовой информации. Это очевидный факт.
Каково соотношение в доходах СМИ этих двух источников: торговой рекламы и доходов с продаж, с одной стороны, и политических денег, с другой? Меняется ли что-нибудь в этой части? Иначе говоря, становятся ли СМИ нормальными коммерческими предприятиями или же политические деньги продолжают играть в них существенную роль?
Принимая деньги у политиков и у бизнеса, СМИ должны соблюдать грань между ритуальным пьянством и алкоголизмом. В противном случае они немедленно перестают быть влиятельными, коммерческими, а становятся «дешевыми прокладками» под временную нужду. Я, будучи в здравом уме и твердой памяти, готов назвать эти издания. Давно известно, что главные политические решения по газете «Комсомольская правда», которая занимает значительную часть «желтой ниши» страны, принимает не столько хозяин, сколько рекламодатель, и эти политические решения прямо зависят от комфортных условий, создаваемых газете администрацией. Прямой, свободной, открытой, являющейся результатом свободного поиска журналистов политической и экономической информации в «Комсомольской правде» практически нет. Основная масса информации, до 90 процентов, размещается на коммерческих условиях. Может быть, я ошибаюсь, на меня подадут в суд и докажут, что — 85. Но это — секрет Полишинеля для всех, кто профессионально занимается медиа. Точно такая же судьба постигла газету «Известия», где только официальная, публичная рекламная продукция, т. е. выделенная в рамочку, зачастую занимает до трети объема. Но мы, люди, действующие на этом рынке, прекрасно знаем, что в известной пропорции там есть и публикации, которые не имеют маркировки рекламных, но по сути таковыми являются. Ни для кого не секрет, и в первую очередь не секрет для собственников газеты, что крупнейшие естественные монополии заключают договоры с подобными газетами на суммы с пятью нулями, предметом которых является лояльность этих газет. Говорить в таких условиях о том, что газета свободно ищет и размещает информацию и, более того, имеет собственную политическую позицию по всем политическим и крупным экономическим вопросам, не приходится. Известно, что простыми или не очень простыми путями можно достичь появления нужной информации даже в таких столпах деловой прессы, как «Коммерсант» и «Ведомости».
Вы используете слово «реклама» как общее наименование и для коммерческой, и для оплачиваемой политической информации?
Да. Но здесь требуется важное уточнение. Согласно Закону «О рекламе», рекламные публикации должны соответствовать двум важным параметрам: должен быть понятен заказчик рекламы и должно быть очевидно, что именно рекламируется. Когда же газета в рамочке «на правах рекламы» публикует открытое письмо о том, что вице-губернатор Падлов оказывается на самом деле падлой, ни один человек из ее руководства не возьмется ответить, кто именно и что здесь рекламирует. Здесь есть фактическое признание проституции, но без законных оснований для занятия ею. Да, это реклама по всем параметрам, но если контролирующий орган задаст вопрос: «Братцы, а что вы рекламируете?», — то редакция не сможет на это ответить. Кроме того, в подавляющем большинстве изданий публикуется масса натуральной «заказухи»: рекламных или антирекламных статей под видом объективной или редакционной информации.
В современных российских медиа очень часто оказывается трудно донести мысль до целевой аудитории обычным способом: распространяя пресс-релизы, собирая пресс-конференции и так далее. Медийная среда настолько обезображена этой фактически легализованной проституцией, что для того, чтобы выступить с прямым высказыванием, приходится просить газетчиков сделать еще более толстую, еще более жирную рамку вокруг публикации «на правах рекламы», чтобы на тебя обратили внимание. То есть продажность прессы через рекламные каналы настолько высока, что для того, чтобы отличиться от обычной рекламной публикации, многие клиенты специально акцентируют рекламные признаки публикации, доводя их до абсурда, чтобы это бросалось в глаза.
Получается, что единственное отличие политической рекламы от обычной «товарной» в том, что она позволяет избегать налогообложения.
Обновленное недавно законодательство о проведении избирательных кампаний такой политической рекламой готово считать любую информацию о политических силах. Так что мимикрировать здесь под информацию становится очень сложно. Я, кстати, хочу обратить ваше внимание, что это не исключительно российская практика. Работая в больших бизнес-структурах, я неоднократно сталкивался с целыми делегациями из самых уважаемых, самых респектабельных западных изданий, которые приходили и говорили: «Сорок тысяч, и мы напишем все, что ты хочешь». Например, «Economist». Опять же: если оскорбленный журнал подаст на меня в суд, я не смогу привести документальных доказательств этих устных и без свидетелей разговоров. Эта сфера — целиком в недокументируемой тени, в самой всепроникающей и общеизвестной профессионалам практике медиа.
Может ли коммерческая успешность и финансовая независимость СМИ вернуть им потерянную степень доверия?
Это слишком абстрактная задача. Нельзя требовать от каждого крестьянина, чтобы он стал кулаком. Каждый французский крестьянин, которого государство примется делать кулаком, на следующий день приезжает в Париж и выливает цистерну молока на улицу, протестуя против недостаточности государственных субсидий.
Но сама по себе эта задача выполнимая? И может ли она стать целью осмысленной политики медиа?
Да, выполнима. Для этого, в первую очередь, необходимо проводить обычную политику кредитного учреждения: диверсифицировать бизнес, диверсифицировать портфель, пользоваться максимальным числом источников, избегать монополизации клиентуры и избегать кабальных отношений. Для тех же, кто хочет не просто вещать, а зарабатывать деньги, возникает определенное противоречие: получается, что надо либо зарабатывать деньги, либо сохранять независимость. Можно найти среднее решение, но сложно.
А что же формула «зарабатывание денег как источник независимости»?
Я плохо себе представляю, как можно иметь медийный бизнес основным. Но если это один из бизнесов, то его достаточно иметь в нулях, когда расходы равны доходам. Это позволяет соблюсти некоторый баланс интересов.
С вашей точки зрения, медиаиндустрия в принципе не может приносить прибыль?
Может. Телевидение приносит. Но телевидение — это все-таки «картинка», это не медиа в строгом смысле слова. Телевидение — огромная рыночная, розничная потребительская среда. Поэтому это очень большой и серьезный бизнес. Другое дело, что он до сих пор, исходя из коммерческих и политических соображений, мимикрирует под нечто информационное. Но в профессиональной среде понимают, что телевидение существует как информационное явление — в последнюю очередь.
Существует ли в России перспективный рынок для информации?
Существует. Чем более развивается технологическая и информационная среда, тем больше растет число людей, которые не смотрят телевизор… Девяностопроцентное покрытие аудитории телевидением — это покрытие с помощью «мыла», с помощью мыльных опер. Не надо строить иллюзий. Телевидение со своими бесконечно рекламируемыми прокладками покрывает только ту аудиторию, которая хочет видеть эти прокладки. Сейчас основной тренд в городах-миллионерах, где есть возможность диверсифицировать телевизионную «картинку» для потребителя, такой, что все больше места занимают местные, кабельные каналы телевидения, местные газеты. Федеральные газеты, за редчайшим исключением, в регионах уже проиграли. В крайнем случае, есть их региональные клоны, издаваемые на свой лад под чужим именем, или региональные вкладки, способные вести собственную политику диаметрально противоположно политике центральной газеты. Это старая шутка газетчика: в основной части номера газеты разместить заказную статью «за», а в региональном приложении — заказную статью «против». Итак, единых федеральных газет в регионах, в стране — нет.
Можно ли охарактеризовать эту тенденцию как исчезновение общенациональных СМИ?
До тех пор пока телевидение остается не СМИ, а «картинкой», мифом, его государствообразующая функция — вне конкуренции. Для телевидения важна не информация, а образ. Путин на белом коне. И этого достаточно. Для государства не нужно больше ничего. Формируются мифологическое мировоззрение, определенные доминанты в образном мировосприятии.
Но процессы регионализации телевидения также идут.
Регионализируются содержательные СМИ. Но тотальная, всеподавляющая «картинка» является, безусловно, монополией федеральной власти. Никто с ней и не конкурирует на этот счет. Были попытки конкурировать со стороны НТВ и ТВС и изобразить, что другой федеральной скрепкой, кроме федеральной власти, является гигантоподобный Евгений Алексеевич Киселев, который в былом рекламном ролике НТВ идет как Илья Муромец от Кремля, и на его фоне патриарх Алексий II произносит (словно о нем): «Духовный образ России». Это смешно. Эта попытка изобразить из себя «духовный образ России» не удалась.
Может ли Интернет служить альтернативой как безотрадной картине печатной прессы, так и мифотворческому монополизированному телевидению?
Вы знаете, я давно смеюсь над попытками приписать этому средству передачи информации какое-то самостоятельное значение. Ведь мы говорим: «родственные связи», а не «телефонные связи», даже если главный способ общения родственников — телефон. То же самое и Интернет — единственный способ передачи оперативной онлайновой информации. Телевизор таковым не является. Все его так называемые «прямые включения» с места событий, как правило, являются прямыми подключениями к корреспонденту, чтобы он на фоне уже потухшего пожара сказал: вот здесь лежал труп. Совпадение события и онлайновой трансляции на ТВ — исключительное явление. А в Интернете ты узнал, написал, тут же опубликовал, и это становится общим достоянием. Интернет — среда информационных агентств — является тем единственным рефлексивным, с обратной связью, средством информационного самосознания общества, которое позволяет преодолеть примитив «картинки». Не случайно электронные версии газет пытаются давать онлайновую ленту новостей, чтобы как-то не отставать от актуальности. Но кроме информационных агентств нет другого способа следить за событиями. Сам я человек, слишком погруженный в это, и часто даже затрудняюсь вспомнить, когда именно произошло определенное событие. Когда постоянно находишься внутри онлайна, у тебя создается впечатление, что это было уже очень давно. И когда на следующий день в газете или даже в тот же день вечером видишь это по телевидению, думаешь: боже мой, какое старье. Это уже давно пережито и пережевано. Но надо отдавать себе отчет, что информационная интернет-среда важна, значима исключительно для политизированного класса. СМИ не нужны народу. Народу нужна «картинка». Можно назвать это также производством ритуалов. Люди женятся на тех, кого видят по телевизору. «Такую хочу! Вот хочу такую, на такой и женюсь!» Это не просто развлечение. Это мировоззрение. А информационная среда неизбежно остается уделом меньшинства, того, которое навязывает язык общественно-политического описания и действия, «повестку дня», как любит говорить Глеб Павловский. Удельный вес этого меньшинства никогда не выйдет за пределы 10–15 процентов. Но это, собственно, та среда, где происходят события, потому что в «картинке» нет событий. «Картинка» — это мифологическое пространство, в котором Илья Муромец встречается с Горбачевым. Ведь это же не событие, правда?
На ваш взгляд, справляются ли наши СМИ, в первую очередь телевизионные федеральные медиа, с тем, чтобы продуцировать удачную по своим социальным последствиям картинку?
При монополии нет критерия для оценки, не с чем сравнивать. Вот сейчас, когда иногда показывают архивные кадры из советского телевидения, например «Следствие ведут знатоки», просто ужас охватывает. Хочется на стенку залезть. Как ты это раньше смотрел и ловил кайф? Но это было значимо, это было единственным содержанием сознания. Точно так же, как и вот эти нынешние рекламные телевизионные прокладки — тоже наша реальность. Такое впечатление, что всех волнует только перхоть, понос и тому подобное. Но это хорошо, это мощный гигиенический посыл для нашей страны. Спасибо. То, что навязано, то, что тоталитарно, что по определению является целостностью, не имеет оценки…
Получается, что характеристика телевидения как тоталитарной монополии инвариантна как по отношению к советскому, так и по отношению к современному российскому обществу?
Абсолютно все равно, какое общество. Мы все в последнее время, особенно в связи с Ираком, имели возможность наблюдать «американскую» картинку. На Западе вообще информационное телевизионное сознание отдыхает. Просто устоявшаяся традиция демократии позволяет ничтоже сумняшеся сегодня объявить об освобождении очередного рядового Райана (на сей раз для политкорректности женского пола и черного цвета), а через неделю сказать, что это была запланированная инсценировка.
Вернемся к другому полюсу — к информационному пространству, которое необходимо немногим. Инструментализируется ли оно политически?
Безусловно. Оно с самого начала было политически инструментальным. Только становление его проходит в два этапа. Информационное агентство сначала отвоевывает, отгрызает себе олигопольное место, чтобы мало кто мог увидеть реальный горизонт событий, а затем начинает с помощью олигополии преследовать свои интересы.
То есть происходит тот же самый процесс, что и в случае монопольного телевещания?
Правильно. Но в «картинке» это сделать легче, в информационной же среде всегда существует мощная конкуренция. Это дорогостоящее производство, очень массивное. «Интерфакс» строил себя десять лет. Из них половину боролся за то, чтобы его узнавали и цитировали. Но если вдруг однажды газеты перестанут цитировать «Интерфакс», он исчезнет, потому что он выбрал путь закрытого вещания — через подписку — для СМИ, а не общедоступный — для информационной аудитории. Не только я, но и многие другие своими ушами слышали сетования гендиректора ОРТ Константина Эрнста, что его — даже редуцированная, телевизионная информация — устала зависеть от той повестки дня, которую ей навязывают присяжные информационные агентства: ИТАР— ТАСС, РИА «Новости», «Интерфакс». Примитивное промывание мозгов в информационном поле намного более затруднено, чем в образном ряду «картинок», потому что «картинка» показывает тебе образ жизненный, внутри которого ты можешь выбирать себе роли. А информационное вещание задает тебе ось, вокруг которой ты должен плясать и комментировать сделанное кемто другим, где ты не можешь выбрать себе роль. Поэтому свобода в информационном вещании является актом не самоопределения внутри «мыльной оперы», но актом диверсификации, когда желающему знать нужно читать все: и «Интерфакс», и много чего еще. В этом состоит главное отличие информационного вещания от «картинки». В информационном вещании главную роль начинает играть массив, исторический и одномоментный максимум самых разнообразных (в идеале — всех) новостей. Массив информации для вещателя — это его свобода на первом этапе, а на втором — это способ поймать тебя, читателя, на этой свободе, создать тебе иллюзию свободы и выбора, выстроить эту энциклопедию и этот массив так, чтобы они отвечали твоим интересам, но выглядели как «весь мир».
Путем ограниченного предложения?
Массив никогда не воспринимается как ограниченный. Ограничения создаются путем формирования специфической структуры предложения. Человек, на которого валится пятьсот сообщений в день, не различает, сколько там — пятьсот или семьсот — сообщений. А поставщики регулируют структуру. Например, 30 процентов про сельское хозяйство, 40 — про политику, а остальные — про экономику. Это одна структура. Или 60 процентов про политику, про Жириновского с Явлинским, 10 процентов — про экономику, а остальное — происшествия, кто кого зарезал. Это совсем другая «картинка». То есть онлайн — это способ симуляции действительности, якобы описание. Читая это весь день, ты не можешь сразу понять, что тебя обманывают.
Тогда может ли считаться альтернативой какой-то вид деловых новостей, например тех, которые вещают агентства типа «Bloomberg»?
«Bloomberg» — это еще более жестко контролируемое информационное агентство. Представление о «Bloomberg» как об абсолютно независимом агентстве — миф. Можно официально купить себе персональную корпоративную страничку на «Bloomberg» и тем самым получить дополнительные преференции. Как только агентства начинают делать бизнес, они так или иначе впускают «заказуху». И выбора нет. Есть мощная деловая часть в «Интерфаксе». Есть другое прекрасное деловое информационное агентство — Прайм-ТАСС. Но все уже давно заметили, что «Интерфакс» специализируется на своих особых отношениях с Минфином, а Прайм-ТАСС — с Центробанком.
Картинка получается совсем безотрадная. Даже информация, на которой держится функционирование рынка, оказывается инструментализированной. Но насколько целенаправленной и последовательной является политика тех, кто управляет? Есть ли вообще пространство для независимых СМИ?
Абсолютно целенаправленной и последовательной. Просто в этой политике существуют разные цели. Бизнес есть служение заказчику, административному или бизнесовому. Хорошая, например, газета «Коммерсант», но стоит только пукнуть Ивану Рыбкину или Ахмеду Закаеву, и о них сразу целая статья. Очень странная — просто линейная зависимость. Есть люди, которые ставят перед собой политические задачи, не связанные с определенными партиями. «Разводчики», как их называют. Дай бог им здоровья, потому что чем больше будет самостоятельных «разводчиков» в среде СМИ, тем чаще будут проигрывать просто продажные.
В то же время есть, например, газета «Газета». Ее редактор — Раф Шакиров, признанный профессионал. «Газету» финансирует олигарх товарищ Лисин — владелец Новолипецкого металлургического комбината. Влияние Лисина на газету проявляется, например, тогда, когда публикуется фотография со встречи олигархов с Путиным, — и объектив непременно фокусируется на Лисине. Но это не самая большая цена свободы, правда? А Шакиров свободен делать газету такой, какой он хочет ее видеть. Другое дело, что это заведомо убыточное предприятие. А свобода за счет очередного благодетеля — это всегда короткая игра.
Но, тем не менее, это определенный шанс для независимой прессы.
Таких шансов много. И таких вот дерипасково-лисинско-прочих увлечений достаточно, чтобы в каждый определенный момент на каждом срезе создавалась диверсифицированная, взаимно борющаяся среда.
Вернемся на уровень местных и региональных новостей. Именно здесь, казалось бы, запрос на объективную, не инструментализированную информацию должен быть наибольшим, поскольку здесь она имеет непосредственное практическое отношение к повседневной жизни.
Эта пресса намного более самостоятельна. Здесь было меньше шансов для проедания чужих денег. В регионах все очень конкретно: ты ешь свои деньги. Если съел чужое, тебя убили. Здесь существуют три основные разновидности информационных медиа, различающиеся источниками средств существования. Первый — администрация. Второй — какой-нибудь местный олигарх, как правило противостоящий администрации или находящийся в союзе с мэром городамиллионера, который также традиционно противостоит губернатору. И третий вид — это более или менее успешно работающие «независимые» издания. Они, конечно, немножко приторговывают собой, но они стоят на рынке как реальные институты общественного мнения и власти. На федеральном уровне таких нет. На федеральном уровне вся власть сосредоточена в «картинке». Покажите мне хоть одну властную газету, которая бы проводила последовательно федеральную линию. Таких нет. Каждая продается: 8 тысяч, 10 тысяч долларов за четверть полосы, 16 или 24 тысячи за полосу.
Это свидетельствует о неструктурированности и хаотичности нашего политического ландшафта?
Давайте трижды перекрестимся и скажем: слава богу, что у нас главные партии (кроме «Яблока» и КПРФ) меняются каждые четыре года. Не возникло ни одной стабильной зависимости. Так что медиа не ложатся под актуальную политическую силу именно потому, что она слишком часто меняется.
Насколько специфическим феноменом является российский политический пиар?
Работая над текстом о принудительном труде в СССР, я обратил внимание вот на что. Крупный сталинский чиновник посылает идеологический сигнал очередному массиву рабочей силы — репатриантам. Он дает интервью газете «Правда». Никто не сомневается, что он сам, простой военный человек, темы не знал и не знает. Понятно, что ему соответствующий отдел ЦК пишет, а он просто подписывает должностью своей. И я подумал: а ведь это и есть чистый пиар. Просто способы передачи информации, целевая аудитория и методы контроля за этими каналами передачи были другие. Любая коммуникация вовне в точном смысле слова ничем не отличается от пиара.
Пиар может быть неэффективен, но пиар — это не результат, а задача. Это усилие стать субъектом информационной борьбы, а не объектом. Если ты не сформулируешь себе самостоятельно пиаровскую задачу, ты — объект. Если формулируешь — значит пытаешься стать субъектом. Если ты не осознаешь это как отдельную задачу, то остаешься объектом, пусть даже большим, богатым и разветвленным.
Что такое «черный пиар» и насколько он характерен именно для политической сферы?
«Черный пиар» — это инструмент любого пиара, включая пиара прокладок. Он отличается от «белого» тем, что «белый пиар» идет в открытую, создает информационные поводы, а «черный пиар» платит за рекламу под видом информации. Вот и вся разница. И грань здесь весьма зыбкая. Вся история о том, что у Ирака есть оружие массового поражения, — это «черный пиар». Долгое время обманывать самих себя, свою команду, свою аудиторию, свой народ, а потом не предъявить доказательств, — это в чистом виде «черный пиар».
Тем не менее можно ли все-таки провести различие между поведением в СМИ товарно-рыночных и политических агентов?
Никакой разницы между коммерческим и политическим нет. Есть разница между коммерческим и государственным, потому что с точки зрения бизнеса коммерческая информация в свободном обществе по определению своему максимально прозрачна. А государственная по определению не может быть прозрачной, потому что для прозрачности требуется единство воли. А в иерархии чиновных интересов нет единства воли.
Это специфически российская черта?
Нет, это общий принцип. Государство должно сохранять экономическую, политическую, социальную, военную тайну. И не должно быть прозрачным. Если государство будет прозрачным, оно станет слишком уязвимым объектом для манипуляций последнего чиновника. Потому что любая несанкционированная утечка общественной тайны — это, собственно, удар по репутации всей большой корпорации, называемой государством.
Однако в связи с планами административной реформы сейчас много говорится о том, чтобы сделать чиновничий аппарат более прозрачным, транспарентным.
Нет, не надо его делать более прозрачным. Дело в том, что до тех пор, пока в свободном обществе существуют карьерные интересы, столкновения лоббистских, групповых, клановых интересов, медиа так или иначе будут использоваться чиновниками для взаимной борьбы или самопродвижения. Так что их собственный шкурный интерес обеспечивает медиа достаточным количеством новостей и информации — это и есть прозрачность. От нее зависит карьера. Бедато в другом. Основную массу чиновников карьера не интересует. Это то, грубо говоря, мурло в окошке кассы, которое чувствует себя Наполеоном. И вот на это мурло никакой управы, конечно, нет. Ему прозрачность не страшна.
Наше чрезмерное внимание к государству преувеличивает его роль. Сейчас 70 процентов населения работает в негосударственном секторе экономики. Государство опекает бедных, слабых, больных и маленьких. Ну, и, собственно, государевых людей, тоже в некотором роде неполноправных. Мы, здоровые, полноправные, которые все равно не надеются дожить до «фантастической» по объему пенсии, намто что с ним, с государством, делить? Нечего. Нам надо жестко ограничивать его сферу. А увеличение информационной прозрачности государства — это увеличение сферы его влияния. Уверяю вас, чем более прозрачно государство, тем больше его влияние, тем больше сфера его претензий. Чем более прозрачен бизнес, тем больше он втягивает все общество в обсуждение своих нюансов. Прозрачность бизнеса является способом капитализации. Она позволяет пристегнуть свои активы к окружающей общественной среде и торговать не только собой и своими активами, но и репутациями, головой читателей. Прозрачное государство вроде заразной тифозной бабы на базаре: «Сейчас всех заблюю, все будете, как я, заразная». Это способ втянуть в свой водоворот максимум общественной среды и за счет этого повысить свою капитализацию. Прозрачность вещь обоюдоострая.
Вернемся еще раз к политическому полю. Есть ли в отношениях с политикой место для ценностной позиции отдельных медиасубъектов? И является ли эта ценностная позиция действенным фактором взаимодействия медиа и политической сферы?
Это предмет личного выбора. За всю свою медийную жизнь я принципиально ни разу не имел дела ни с коммунистами, ни с фашистами. Просто я вырос как озверелый антикоммунист, хотя понимаю, в чем их маленькая правда. Но коммунистов как коммунистов я не обслуживал. И лично себя ругаю за то, что слишком долго был на стороне простых как правда либералов. Потому что простые как правда либералы быстро перестают воспринимать твой труд как твое участие, как твой вклад в общее либеральное дело.
Главная проблема политиков состоит в том, что они не воспринимают общество как кучу субъектов, имеющих собственные интересы. И, в частности, медиа как субъект, имеющий собственную идеологию или идейный строй. Их мифология, их миросозерцание по-прежнему остаются феодальными. Немцов назвал себя представителем среднего класса, и, следовательно, иных представителей у него не предполагается. А объяснить рядовому атому этого среднего класса — какие и как интересы он защищает, Немцов неспособен. А в нормальном бизнесе, в свободном обществе, при свободной конкуренции такие отношения исключены. Только тогда, когда политические структуры, пусть даже они политические бизнес-структуры, научатся воспринимать медийный и политический рынок как среду с разнонаправленными интересами, как обычную бизнес-среду, где надо прокладывать курс своего ледокола между льдин, только тогда они станут политическими. До сих пор они как рекламодатели распределяли заказы на рекламу своих «прокладок» по медиа, которые закрывают соответствующий кусок аудитории. Мне нужен крестьянин — «Сельская жизнь», мне нужны коммунисты — это «Правда», мне нужны депрессивные итээровцы — газета «Известия», и так далее, и так далее.
Возьмем самый простой пример — РАО «ЕЭС» имени Чубайса. Открытая, находящаяся в центре внимания коммерческая структура. Она тратит огромные, фантастические средства на заказные кампании, на подкуп СМИ (эх, опять подадут в суд — и выиграют суд, ибо из тени тему не выведешь и не докажешь). РАО «ЕЭС» за ничтожный в масштабах корпорации долг отключает электричество в целой области, районе, и там умирают на родильном столе новорожденные — таких примеров масса. И одновременно РАО «ЕЭС» покупает «REN TV», содержит футбольный клуб «Сатурн». Почему мой ребенок должен умереть ради того, чтобы «REN TV» содержал футбольный клуб?! Причем это самый передовой эшелон бизнеса, эталон прозрачности, локомотив либеральных реформ и кошелек СПС. Они сами действуют в логике заказных и продажных СМИ. Мы сами не хотим свободы. Мы любим читать хорошие газеты, но как только у нас появляются деньги, мы хотим на эти деньги купить газету, чтобы она хвалила меня.
