Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 3, 2003
Главными устоями коммунистического режима в СССР принято считать тотальный политический и идеологический контроль над общественной жизнью, институт «партии-государства» КПСС, милитаризацию экономики, жесткий контроль за миграцией рабочей силы. При этом очевидно, что лишь часть истории Советской России и СССР характеризовалась одновременным существованием этих факторов и поэтому может быть признана периодом «классического коммунизма», его апогеем, традиционно называемым «сталинизмом». Система массового террора и массового принудительного труда, на которой строилась политика и экономика «сталинизма», известная под псевдонимами ГУЛАГа и «колхозного строя», имеет полувековую историю исследований на Западе[1] и в России. Как бы ни были сфокусированы эти исследования на ГУЛАГе и колхозах и как бы ни забывали они порой о рабских условиях труда остальных, «свободных» советских рабочих, никто не отрицал, что грань между пенитенциарным принудительным трудом (в узком смысле, т. е. трудом тех, кто подвергся наказанию де-юре, хотя бы и во внесудебном порядке) и принудительным трудом в широком смысле (т. е. всей рабочей силой СССР, включая военнослужащих) в сталинском СССР была весьма зыбкой. В научной литературе тема советского пенитенциарного принудительного труда (в контексте других стран и эпох) активно изучается давно[2], однако проблема принудительного труда в широком смысле в экономике СССР только обозначена[3].
Уже сейчас очевидно, что корни советской системы принудительного труда следует искать в совокупности разнообразных факторов: в мировой практике, порожденной Первой мировой войной, с массами военнопленных и перемещенных лиц[4] и организацией массового труда в колониях; в практике советского коммунистического хозяйства, начиная с эпохи «военного коммунизма»; в утопии «трудового перевоспитания»; в теории практического коммунизма, начиная с труда Н. И. Бухарина «Экономические проблемы переходного периода» (1920 года) и идей Л. Д. Троцкого о «милитаризации труда»[5]. История «трудовых армий» начинается с принудительной военизированной мобилизации в 1919 году мужчин и женщин для использования их физического труда, переориентации (с 1920) боевых армейских частей на решение хозяйственных задач, мобилизации в «трудовые армии» 350 тысяч представителей среднеазиатских народов СССР. В 1941 году «трудармейцами» стали называть высланных вглубь территории СССР русских немцев[6]. В течение 1942–1945 годов отработанная система позволила собрать в «трудовой мобилизации» около 12 миллионов человек (при этом в сельском хозяйстве, на сезонных работах доля «мобилизованных» превышала 50 процентов)[7].
Институциональной средой, в которой принудительный труд созрел как стройная политическая и экономическая система, стала советская пенитенциарная система, созданная декретами ВЦИК РСФСР 15 апреля и 17 мая 1919 «О лагерях принудительного труда». В 1920-е годы «система мест лишения свободы рассматривалась руководством СССР вполне традиционно — как структура для изоляции профессиональных уголовных преступников, как воспитательное учреждение для остальных нарушителей закона и как подсистема аппарата подавления политических противников». Но принятие в середине 1929 года «ускоренного варианта» первого пятилетнего плана и реализация планов ВКП(б) в 1930-е годы требовали концентрации все больших ресурсов (в том числе и трудовых) на строительстве крупных промышленных и транспортных объектов. Общее направление всего последующего развития системы было задано принятым 11 июля 1929 года постановлением СНК «Об использовании труда уголовно-заключенных». С этого времени «главный принцип организации — слияние производственного и лагерного комплексов в единую лагерно-производственную иерархическую структуру — до 1953 года оставался неизменным»[8]. Общую тенденцию превращения любого института «исправительной» системы в инструмент эксплуатации рабочей силы можно было проследить и вне ГУЛАГа. Так, например, начиная с 1931 года даже «исправительная» Свирская колония для проституток (Ленинградская область), находившаяся в ведении Наркомата социального обеспечения, превратилась в обычный институт принудительного труда — и в 1937 году была передана в систему ГУЛАГа[9].
НКВД СССР стал одним из центров управления мобилизационной экономикой после Второй мировой войны, в период наивысшего развития сталинского государства. К тому времени Л. П. Берия[10] как член ГКО уже курировал производство вооружений, нефтяную, угольную промышленность и пути сообщения.
В сентябре 1945-го Берия стал председателем Оперативного бюро СНК СССР (его членами были: Г. М. Маленков, А. И. Микоян, Л. М. Каганович, Н. А. Вознесенский и А. Н. Косыгин), — все это делало его фактическим «премьером» при «монархе» — председателе СНК Сталине[11]. С 1946 года, в качестве заместителя председателя Совета Министров, Берия начал курировать, наряду с ядерным проектом[12], вопросами безопасности и внутренних дел, проблемы тяжелой промышленности и инфраструктуры, сосредоточив, таким образом, в своих руках почти всю сферу использования (формального) принудительного труда[13].
Военнопленные и интернированные — «второе дыхание» рабства
В той же системе НКВД, в прямой связи с началом Второй мировой войны и разделом Польши, повлекшим за собой появление на территории СССР массы польских военнопленных, в 1939 году было создано Главное управление по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ)[14]. Авторитетный австрийский исследователь истории ГУПВИ Штефан Карнер, одним из первых начавший систематическое изучение архивов в России, пришел к выводам о типовой институциональной и экономической природе ГУПВИ в сравнении с ГУЛАГом. Он резюмировал: «ГУПВИ было частью системы террора Сталина» и «лагеря ГУПВИ были организованы тем же образом и с той же зарплатой персонала, что и ГУЛАГ»[15].
Правила использования труда военнопленных были определены Постановлением СНК СССР от 1 июля 1941 года, когда было введено в действие «Положение о военнопленных», согласно которому рядовой и унтер-офицерский состав военнопленных могут «привлекаться к работе как в лагере, так и вне лагеря в промышленности и сельском хозяйстве Союза ССР». При этом «на военнопленных, привлекаемых к работам, распространяются постановления об охране труда и рабочем времени, применяемые в данной местности к гражданам Союза ССР, работающим в той же отрасли труда. Военнопленные, привлекаемые к работе в различных отраслях народного хозяйства, получают зарплату в размере, устанавливаемом Управлением НКВД СССР по делам о военнопленных и интернированных. Из заработной платы военнопленных производится удержание на возмещение расходов по их содержанию. Обеспечение военнопленных жилой площадью и коммунальными услугами производится за счет предприятий и организаций, в которых военнопленных заняты на работе. <…> Использование труда военнопленных воспрещается на работе в районах боевых действий, для обслуживания личных нужд администрации учреждений»[16]. Понятно, что реальный труд военнопленных был далек от этой картины, но для исследования важно, что государство не проводило принципиального разграничения между военнопленными и иными отрядами трудовых ресурсов, а практика выплаты заработной платы за принудительный труд с удержанием из нее стоимости «содержания» рабочей силы — в случае с Военно-строительными частями советской (российской) армии — дожила до последнего времени.
Резкое увеличение числа военнопленных после Сталинградской битвы сделало проблему их труда вполне практической. В 1943 году органам НКВД были поставлены первоочередные задачи трудового использования военнопленных, которые из фронтовых подразделений Наркомата обороны передавались в ведение НКВД. В 1944 году было определено, что в «режимных» лагерях для военнопленных рабочий день устанавливался в 12 часов[17]. После капитуляции Германии было введено в действие «Положение о трудовом использовании военнопленных», где труд уже становился «обязательным», которому была поставлена задача — «ликвидация ущерба, причиненного войной, исходя из потребности промышленности и строительства СССР» (отметим, сельское хозяйство уже не упоминалось). «Военнопленный обязан своим трудом возместить стоимость своего содержания. Администрация лагеря обязана добиваться максимально продуктивного трудового использования контингента и обеспечить возмещение государству расходов на содержание лагеря», — говорилось в приказе. Было запрещено использование труда военнопленных вне назначенных объектов, введены три категории трудоспособности. Важно, что военнопленных было предписано использовать на производстве «наравне с вольнонаемными рабочими», соответственно устанавливалась и длительность рабочего дня (не более восьми часов и не более двух часов сверхурочных), четыре выходных дня в месяц. Денежное вознаграждение устанавливалось только работающим вне лагеря и выполняющим нормы выработки, если не установлены нормы выработки — 15–25 рублей в месяц (меньше заработка низкооплачиваемого рабочего, но выше дохода колхозника)[18]. На шахтах под землей — до 100 рублей, на поверхности — до 50 рублей[19].
Лагерь как хозяйственная единица был официально признан «поставщиком рабочей силы» 23 августа 1945 года, при этом оговаривалось, что за использование его рабочей силы «лагерь получает от строительства столько же, сколько было бы выплачено зарплаты вольнонаемным рабочим, если бы эту работу выполнили последние»[20].
Появление военнопленных как нового масштабного источника лагерной рабочей силы поставило не только технологически уже отработанные в практике ГУЛАГа задачи, но и проблемы внешнеполитического свойства. В записке замнаркома иностранных дел М. М. Литвинова наркому иностранных дел В. М. Молотову от 9 октября 1943 года, подготовленной к обсуждению вопросов послевоенного устройства Германии на Конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании (Москва, 19–30 октября 1943 года), в разделе «Репарации» была впервые затронута проблема репараций трудовыми ресурсами: «Использование германской рабочей силы имеет в виду главным образом отправку немецких рабочих или военнопленных в страны, которым Германия обязана выплачивать репарации. <...> Было бы, может быть, целесообразно теперь же ознакомить союзников с нашими предложениями о компенсации наших потерь главным образом за счет орудий производства германской промышленности и рабочей силы…»[21]
Судя по всему, претензии СССР получить за счет германских репараций трудовые ресурсы, сопоставимые с ресурсами ГУЛАГа, не вызвали энтузиазма союзников. В записке И. М. Майского В. М. Молотову от 9 октября 1944 года «Позиция США и Англии и наши возможные аргументы» говорилось: «Представление англичан и американцев о формах возможных репараций в сильной степени сковано рутиной прошлого. <...> Репарационные платежи в форме использования германского труда допускаются, хотя вопрос этот вызывает внутри США и Англии большую полемику. Единодушно признается, однако, что данная форма репараций мыслима только для СССР, но не для капиталистических стран»[22].
Включенный в состав делегации СССР на Крымской конференции, накануне ее, в конце января 1945 года, Майский направил Молотову «Формулу по репарациям с Германии», где в параграфе «Требования СССР» резюмировал: «В отношении использования германского труда СССР должно быть гарантировано среднее ежегодное получение пяти миллионов немецких рабочих различных квалификаций (включая высококвалифицированные технические кадры) в течение 10 лет после окончания войны» — «в качестве репарационных рабочих»[23].
Союзники, согласившись в общем плане с требованиями СССР, их детализацию в этой части и обсуждение отложили. В согласованном с союзниками тексте «Основные принципы взимания репараций с Германии», врученном министром иностранных дел Великобритании А. Иденом В. М. Молотову 10 февраля 1945 года, среди форм репараций упоминается лишь обтекаемое «использование германского труда» (в документе английской стороны от 11 февраля 1945: «репарационное использование германской рабочей силы»)[24]. В итоговом «Протоколе о переговорах между Главами Трех Правительств на Крымской конференции по вопросу о репарациях натурой с Германии» сказано лишь: «использование германского труда»[25]. То есть главное, ради чего вел дискуссию СССР — право на вывоз рабочей силы, — так и осталось непроизнесенным. В Протоколе Берлинской конференции трех великих держав 1 августа 1945 года в параграфе III («Репарации с Германии») упоминание о репарациях трудом отсутствовало[26], а в параграфе XII («Упорядоченное перемещение германского населения»)[27] союзники запланировали и санкционировали интернирование и выселение (фактически: этнические чистки) немцев, — но и здесь ни словом не упомянули возможности эксплуатации труда интернированных[28].
Но к августу 1945 года уже стало очевидно, что СССР «трудовых репараций» от Германии не потребуется. Число военнопленных, хотя и не достигало пяти миллионов человек, давало в распоряжение советской системы принудительного труда достаточный объем рабочей силы. Советский оккупационный режим в Восточной Германии позволял оперативно разыскивать, интернировать и вывозить в СССР тысячи человек «высококвалифицированных технических кадров», которые поступали не в общие лагеря военнопленных, а в так называемые «шарашки», закрытые лагеря для научно-технических кадров, через которые прошли тысячи их советских коллег, или непосредственно на закрытые производства, работавшие в интересах военной науки и промышленности. Их физическое и материальное положение было несравнимо лучше положения заключенных или военнопленных, но их труд был столь же несвободным[29].
В последние месяцы войны в Европе и по мере ее окончания на Дальнем Востоке к военнопленным добавилась значительная часть немецкого и японского населения Восточной Европы и Дальнего Востока. Если происхождение института военнопленных не требует специальных исторических разысканий, то происхождение института интернированных в послевоенном СССР нуждается в некоторых разъяснениях.
К началу ХХ века в странах Центральной и Восточной Европы немецкое население составляло значительное меньшинство. В этом регионе немцы не только имели традиционные территории расселения от Прибалтики, Крыма, Львова до Балкан и Волги, но и занимали особое место в социальной структуре местных обществ. Война имела катастрофические последствия для восточноевропейских немцев: в 1941 году они были выселены из Поволжья, в 1944-м — вместе с крымскими татарами, греками, армянами — из Крыма. В послевоенные годы прошли массовые выселения немцев со всей территории Центральной и Восточной Европы в Германию. Если этнические переселения коснулись не только немцев, но и украинцев, поляков, чехов, цыган, то интернирование коснулось именно немцев. Сначала на территории стран Восточной Европы были интернированы немцы — подданные Германии, затем — Румынии, Болгарии, Югославии, Чехословакии, Венгрии. Еще позже — жители Верхней Силезии и Восточной Пруссии, переходивших во владение Польши и СССР.
Как говорилось впоследствии в докладной записке МВД на имя Сталина и Берии, «в соответствии с постановлениями ГКО от 16 декабря 1944 года № 7161сс и от 29 декабря 1944 года № 7252сс, все трудоспособные немцы в возрасте — мужчины от 17 до 45 лет и женщины от 18 до 30 лет, находившиеся на освобожденной Советской Армией территории Румынии, Венгрии и Югославии, были мобилизованы и интернированы с направлением в СССР <...> По постановлению ГКО от 3 февраля 1945 года № 7467сс, в целях пресечения террористических выступлений и диверсионной деятельности немцев, оставленных немецким командованием в тылу продвигающихся частей Советской Армии, дополнительно были интернированы все годные к физическому труду и способные носить оружие немцы — мужчины, находившиеся в тылу 1-го и 2-го Белорусских и 1-го Украинского фронтов (Верхняя Силезия и Восточная Пруссия) — с направлением их на работы на предприятия Наркоматов, нуждающихся в рабочей силе и имеющих возможность обеспечить прием, размещение и трудовое использование этого контингента. Организационно мобилизованные находились в ведении НКВД и были объединены в рабочие батальоны по 1 000 человек под руководством 12 кадровых армейских офицеров каждый».
Инициатором этих решений в декабре 1944 года выступил НКВД, пытаясь расширить категории мобилизуемых лиц. В проекте говорилось также, что мобилизованные должны быть направлены «на работы по восстановлению угольной промышленности Донбасса и черной металлургии юга»[30] и, таким образом, попасть в хозяйственное ведение Наркоматов угольной промышленности и черной металлургии.
Во исполнение указанных выше постановлений в течение января — апреля 1945 года было завезено в СССР 189 572 интернированных немца и лиц других национальностей, из них мужчин — 138 434 человека и женщин 51 138 человек. К сентябрю 1945 года число интернированных достигло 208 239 человек.
Согласно постановлениям ГКО, интернированные были сведены в отдельные рабочие батальоны, сформированные как штатные единицы Наркоматов, состоящие в их полном подчинении и на их полном содержании. Медико-санитарное обслуживание было возложено на органы Наркомздрава. НКВД осуществлял контроль за «режимом содержания, материально-бытовым обеспечением, санитарным обслуживанием и трудовым использованием интернированных»[31].
Подобные меры во второй половине 1945 года были распространены на часть японского гражданского населения Дальнего Востока.
Часть военнопленных оставалась в рабочих батальонах Наркомата обороны (с марта 1946 года — Министерства вооруженных сил, МВС), но подавляющее большинство нового контингента перешло в монопольное владение НКВД (МВД). Впрочем, все вопросы содержания и правил трудового использования военнопленных в составе рабочих батальонов МВС также подлежали контролю со стороны МВД и в принципе включали эти рабочие батальоны в единую систему.
С завершением вывоза японских военнопленных из Китая и Кореи в СССР к февралю 1946 года общая численность военнопленных в лагерях и рабочих батальонах составила 2 миллиона 228 тысяч человек, в том числе 1 миллион 645 тысяч военнопленных западных национальностей с советско-германского фронта и 583 тысячи японцев. Трудовые ресурсы, полученные сталинской экономикой в результате войны, вполне сопоставимы с числом заключенных в лагерях ГУЛАГа: в том же 1946 году их общее число превысило 1 миллион 700 тысяч человек.
Благодаря военнопленным и интернированным общее число лиц, чей труд принудительно использовался в сталинской экономике, уже в 1945 году достигло рекордного числа в 3 миллиона 900 тысяч человек, при этом доля тех, кто оказался в сталинских лагерях в результате войны, более чем в полтора раза превысила долю советских заключенных (здесь, правда, не учтены сопоставимые цифры по количеству так называемых спецпереселенцев из числа репрессированных народов, «кулаков» и др.). Лишь в 1946 году эти показатели в общем сравнялись.
Фронт работ
Практически сразу определились отраслевые приоритеты трудового использования военнопленных и интернированных.
Решением ГКО — в то время высшего органа государственной власти СССР — интернированные немцы были прямо предназначены для «работ на предприятиях Наркомуглепрома, Наркомчермета и Наркомцветмета»[32]. Таким образом, первоочередными объектами принудительного труда должны были стать предприятия стратегической тяжелой промышленности (добычи угля — основного энергоносителя — и металлургии), в значительной степени разрушенных в ходе войны. Уже к 9 марта 1945 года из 68 680 немцев, мобилизованных на территории 1, 2, 3-го Белорусских и 1-го Украинского фронтов на рабочие места были отправлены 15 999 человек: в том числе в систему Наркомата угольной промышленности — 14 499 (90,6 процента), Наркомата цветной металлургии — 1 500 (9,4 процента) человек[33]. При этом 28 процентов всех интернированных немцев, направленных к 19 марта 1945 года на работы, оказались в Донецком угольном бассейне на Украине, в наибольшей степени пострадавшем от военных действий или прямого разрушения со стороны отступавших нацистов[34]. К 10 апреля 1945 года на работу были доставлены уже 56 889 интернированных. Их первоначальное распределение по наркоматам на 10 апреля 1945 года приведено в табл. 1.
| Отраслевые приоритеты трудового использования интернированных (1945) | ||||
| Наркоматы | ||||
| угольной промышленности | черной металлургии | строительства предприятий тяжелой индустрии | все остальные | |
| Интернировано человек в процентах | 32 198 41,8 | 13 112 17,0 | 5 799 7,5 | 5 780 7,5 |
Таким образом, в базовые отрасли хозяйства было направлено 73,8 процента вновь полученной рабочей силы — интернированных.
Решения ГКО по трудовому использованию интернированных определили не только тактику экстренного насыщения рабочей силой восстановительных строек угольной промышленности и металлургии (что могло отчасти исказить картину приоритетов), но и стратегию отраслевых приоритетов всей послевоенной системы принудительного труда. Практически одновременные данные по отраслевому распределению военнопленных (за март 1945 года) рисуют сходную картину. Здесь, в более развитой и структурированной системе, базовым отраслям промышленности отдано 54,5 процента военнопленных (см. табл. 2).
| Отраслевые приоритеты трудового использования военнопленных (1945) | ||||
| Отрасли | ||||
| предприятия НКВД | угольная промышленность, топливное строительство | тяжелая индустрия, металлургия, электростанции | военное строительство, военные предприятия | |
| Военнопленные человек в процентах | 44 213 10,9 | 71 176 17,5 | 92 249 22,7 | 13 883 3,4 |
Таким образом, в приоритетные, базовые отрасли хозяйства (включая находившиеся в непосредственном ведении НКВД) уже в первый же послевоенный год, во многом посвященный задачам приема (физической оценки, фильтрации, частичного освобождения на территории Германии и др.) и устройства новой рабочей силы (строительства лагерей руками самих пленных и т. п.) было направлено 54,5 процента военнопленных.
Принципы, по которым сложились «кусты» близких базовых производств, формально подчиненных разным ведомствам, очевидны. Союзная угольная промышленность и связанное с нею строительство (за исключением местной топливной промышленности с ее небольшими масштабами и собственным наркоматом) технологически и географически находились в руках трех ведомств: угольной промышленности западных районов СССР, угольной промышленности восточных районов СССР и строительства топливных предприятий. Целиком подлежащие ведению союзных органов власти, черная и цветная металлургия (которыми руководили отдельные наркоматы) технологически тесно переплетались с ведомствами строительства предприятий тяжелой индустрии и электростанций. В свою очередь, особую отрасль составляли внешне самостоятельные наркоматы вооружений, военного и военно-морского строительства, а также ведомство вооруженных сил, обладающее собственными трудовыми формированиями военнопленных в виде рабочих батальонов. Отдельного разъяснения требует вычленение предприятий НКВД, каковые, как известно, также включали в себя крупнейшие строительства горно-металлургических комбинатов, военных объектов, промышленной инфраструктуры и т. д. Не выводя все эти предприятия НКВД из общего промышленного комплекса СССР, следует, однако, заметить, что в условиях сталинского хозяйства, когда собственником принудительного труда выступало государство, а владельцем и распорядителем — руководящее этим трудом ведомство (НКВД), ведомственная принадлежность объектов промышленности отражала их приоритетность в глазах высшего руководства страны и служила некоторой гарантией того, что эти объекты будут стабильно обеспечены рабочей силой и будут функционировать с минимально возможными издержками.
В это время повседневные отношения НКВД — как владельца рабочей силы (в данном случае военнопленных) — с другими советскими ведомствами — как ее потребителями — полны были конфликтных ситуаций, которые зачастую ставили под сомнение работоспособность хозяйственных объектов. Все это стало прямым следствием созданной еще в 1920–1930-е годы системы принудительного труда. Перед лицом двух миллионов новых военнопленных, почти одномоментно поступивших в течение 1945 года в распоряжение НКВД и требовавших эффективного использования, эта система должна была с максимальной откровенностью обнажить свои принципы — и, следовательно, обнажить пружины сталинской экономики и скрытые причины ее кризиса.
Эксплуатация
С проблемой сохранения трудоспособности военнопленных НКВД сталкивался сразу же после того, как военнопленные поступали к нему из ведения Наркомата обороны. Несмотря на то что уже само понятие «трудоспособности», разделяющее военнопленных по трем категориям (годных к тяжелым, средним и легким работам), было способно дезориентировать относительно действительного физического состояния работников, несомненно, острейшей проблемой для НКВД как владельца рабочей силы была высокая смертность военнопленных. По данным Х. Кнолля, смертность военнопленных в 1943 году достигала 52,5 процента. В одном из отчетов НКВД в декабре 1944 года приводились такие обстоятельства: «В октябре и ноябре с. г. в лагери поступило 97 000 военнопленных, главным образом, из окруженной в районе Кишинева группировки войск противника. Больше половины из них оказалось истощенными и больными. Несмотря на мероприятия по их оздоровлению, смертность этого состава военнопленных в октябре и ноябре резко повысилась. <...> Военнопленные умирают главным образом от истощения — дистрофии и воспаления легких». Приняв в свое ведение военнопленных, НКВД взяло курс на решительное оздоровление своей новой рабочей силы: увеличивались нормы питания для ослабленных, расширялась сеть и вместимость госпиталей, создавались специальные оздоровительные лагерные отделения, лагери готовились к зиме и т. д.[35] Результаты этой деятельности не замедлили появиться: несмотря на по-прежнему крайне высокий уровень зимой 1944/1945 годов, смертность по итогам 1944 года сократилась в шесть раз.
Таблица 3
| Смертность военнопленных в лагерях НКО и НКВД (1942–1947) | ||||||
| 1942 | 1943 | 1944 | 1945 | 1946 | 1947 | |
| Процент | 15,8 | 52,5 | 8,8 | 4,0 | 2,72 | 0,61 |
Таблица 4
| Физическое состояние немецких и других западных военнопленных (1944–1946) | |||||
| Военнопленных | |||||
| всего | трудоспособных | ослабленных* | больных в госпиталях** | инвалидов | |
| По данным на 5.12.1944: человек в процентах | 680 921 | 435 388 64,0 | 60 456 8,9 | 48 946 7,2 | 136 131 20 |
| По данным на 26.5.1946: человек в процентах | 1 579 729 | 1 190 662 75,4 | 154 911 9,8 | 193 257 12,2 | 11 902 0,8 |
** Больные в госпиталях – длительно нетрудоспособные.
Можно сказать, что главным условием физического выживания военнопленных в СССР стала их передача в систему МВД, т. е. в систему планового трудового использования, подразумевавшую сохранение рентабельности (трудоспособности) рабочей силы. Вне трудового использования в советской экономике шансы на выживание становились призрачными. Это подтверждает и сравнение продовольственных норм, установленных для военнопленных (заключенных в лагерях и колониях) и заключенных в тюрьмах, т. е. работающих и не работающих. Если средний суточный рацион военнопленного до осени 1946 года составлял 3 200 калорий, то рацион заключенного в тюрьме (до направления его в лагерь на работы) — 1 500 (до 1941 года — 2 000). Предлагая в феврале 1946 года пересмотреть эти нормы в сторону увеличения, МВД констатировало, что рацион неработающего «отрицательно отражается на физическом состоянии заключенных, вследствие чего из тюрем в исправительно-трудовые лагери и колонии прибывают физически ослабленные заключенные, которые длительное время не могут быть привлечены к трудовому использованию»[36].
Создание устойчивой системы трудового использования и содержания военнопленных было несомненным бюрократическим успехом НКВД/МВД. Однако в 1946 году, когда неурожай и неэффективность колхозной системы привели советское сельское хозяйство к тяжелейшему кризису и вызвали в ряде мест СССР настоящий голод, бюрократические успехи НКВД/МВД обернулись против них самих. Перед лицом общих для страны продовольственных трудностей стремясь перераспределить скудные продовольственные ресурсы, советское руководство решило сократить централизованное продовольственное снабжение всех категорий принудительной рабочей силы, находившейся в распоряжении ведомства внутренних дел, в том числе заключенных и военнопленных. С осени 1946 года были сокращены нормы сначала дополнительного, а затем и базового питания независимо от тяжести и условий работ.
Неутешительные итоги зимы 1946/1947-го и первого полугодия 1947 года МВД подвело 2 сентября 1947 года в сопроводительной записке Круглова к проекту постановления Совета Министров о мерах по сохранению физического состояния военнопленных. «Несмотря на проводимый МВД СССР комплекс организационных и оздоровительных мероприятий, — говорилось в записке, — физическое состояние военнопленных, особенно бывшей германской армии, в июле месяце 1947 года ухудшилось, и трудовой фонд снизился на 1,4 процента по сравнению с июнем с. г. и на 6,7 процента по сравнению с июлем прошлого года. Сравнительные данные 1946–1947 годов в то же время свидетельствуют не только об ухудшении физического состояния военнопленных бывшей германской армии в текущем году, но и о более медленном оздоровлении их. Если в июне 1946 года количество военнопленных, годных для выполнения работ тяжелых и средней тяжести, составляло 70,7 процента к общему контингенту, то в июне 1947 года оно составляло только 65,5 процента, а в июле соответственно — 71,4 процента и 64,1 процента. Одной из основных причин неустойчивости и ухудшения физического состояния военнопленных являются недостаточные нормы питания, значительно сниженные с ноября месяца 1946 года, когда все военнопленные были переведены на новые нормы питания, независимо от тяжести и условий работ. С переводом всех военнопленных на новые нормы питания калорийность суточного рациона работающего военнопленного снизилась с 3 200 до 2 368 калорий. В целях сохранения физического состояния военнопленных как рабочей силы и создания стимула для повышения производительности труда, а также для недопущения повышения заболеваемости и смертности среди них в наступающий осенне-зимний период 1947/1948 годов МВД СССР просит Совет Министров СССР восстановить на период октябрь 1947-го — март 1948 года существовавшие до ноября 1946 года нормы питания военнопленных, с тем чтобы с 1 апреля 1948 года вновь перейти на ныне существующие нормы питания». Проект постановления, приложенный к записке, ставил целью «сохранение физического состояния военнопленных бывшей германской и японской армий как силы и создание стимула для повышения производительности труда».
Таблица 5
| Физическое состояние немецких и других западных военнопленных (1944–1946) | ||||||
| Хлеб | Крупа и рис | Мясо | Рыба | Картофель и овощи | Капуста | |
| Военнопленные немцы | 600 | 90 | 30 | 100 | 600 | 170 |
| Военнопленные японцы | 350 | 450 | 50 | 150 | 800 | — |
| Заключенные | 800 | 120 | 20 | 60 | нет данных | нет данных |
Таблица 6
| Физическое состояние военнопленных: трудоспособные всех категорий (1946–1948, в процентах) | ||||
| 1.7.1946 | 1.10.1946 | 1.1.1947 | 1.4.1947 | 1.4.1948 |
| 87,6 | 91,3 | 89,9 | 77,8 | 90,5 |
Трудная зима 1946/1947 годов обострила проблему эффективного трудового использования военнопленных и поставила задачу рационализации всей системы их содержания. Одним из направлений стала массовая репатриация. С. Круглов и министр черной металлургии И. Тевосян обратились в Совет Министров СССР с просьбой разрешить репатриацию до 7 000 человек «больных и ослабленных» из числа интернированных немцев, закрепленных за предприятиями черной металлургии. Из текста записки вырисовывалась трагическая картина: «Снабжение интернированных и мобилизованных немцев продовольствием, одеждой и обувью производится непосредственно Министерством черной металлургии из своих фондов, выделяемых Министерством торговли по лимитам Госплана СССР. С наступлением зимнего периода материально-бытовое положение интернированных ухудшилось и их трудовое использование стало затруднительным. Значительная часть их не обеспечена теплой одеждой и обувью, получаемая ими заработная плата не покрывает прожиточного минимума, что влечет за собой ухудшение их физического состояния, рост заболеваемости и смертности. Из 21 680 человек интернированных, числившихся в настоящее время за предприятиями Министерства черной металлургии, трудоспособных имеется только 15 000, остальные 6 680 человек — ослабленные и больные. Трудности продовольственного снабжения не позволяют восстановить физическое состояние больных и ослабленных, поэтому дальнейшее содержание неработающего контингента становится обузой для Министерства черной металлургии»[37].
Круглов вновь обратился к Молотову 22 апреля 1947 года — теперь уже с проектом общего постановления правительства о репатриации нетрудоспособных. В пояснительной записке к проекту он писал: «…В составе военнопленных и интернированных образовался нетрудовой фонд в количестве более 150 000 человек, главным образом, за счет старших возрастов, перенесших ранения, травматические повреждения и тяжелые заболевания и за счет интернированных женщин. Некоторая часть нетрудового фонда образовалась также в результате физического истощения контингентов на работах во вредных и горячих цехах предприятий черной и цветной металлургии и на работах по добыче угля и асбеста. <…> МВД СССР считает целесообразным в период май — октябрь 1947 года освободить из лагерей МВД, рабочих батальонов МВС и рабочих батальонов из интернированных длительно нетрудоспособных: военнопленных в количестве 100 000, интернированных в количестве 25 000 человек и отправить их на родину»[38].
Таким образом, владелец рабочей силы (МВД) и заказчик на использование ее труда (ведомства) не только не обеспечивали физического воспроизводства рабочей силы, но и стремились избежать расходов на содержание потерявших трудоспособность. Репатриация оказывалась в такой ситуации способом переложить расходы с советского бюджета на бюджеты тех стран, куда был направлен поток репатриации.
С одной стороны, заложенный в основы сталинской экономики низкий уровень расходов на рабочую силу не давал достаточно средств для ее поддержания в трудоспособном состоянии — и, следовательно, заставлял физически выводить из состава работников всех длительно нетрудоспособных. С другой стороны — низкий уровень расходов на рабочую силу вынуждал к чисто механическому ее воспроизводству, т. е. количественному увеличению за счет военнопленных, заключенных, новых групп населения, пораженных в социально-политических правах и потому осужденных на принудительный труд. Массовое трудовое использование здесь практически не предусматривало ничего, кроме примитивного и быстрого «выжимания соков» из работников. Все это, несмотря на усилия МВД по сохранению принадлежащей ему рабочей силы, делало систему принудительного труда крайне нерациональной: ее близкой перспективой было окончательное истощение внутренних людских ресурсов для экстенсивного развития. В условиях, когда уже закончились социальные и этнические чистки («кулаков», «репрессированных народов»), естественные пределы уголовной преступности не позволяли найти новый массовый источник труда, военнопленные и интернированные были внешним — и последним — крупным людским ресурсом сталинской экономики. Репатриация военнопленных и интернированных стала преддверием разрушения всего построенного на принудительном труде сталинского хозяйства.
Борьба за трудовые ресурсы
С 1946 года все заметней становился дефицит принудительной рабочей силы, а НКВД/МВД все очевидней превращался в один из высших органов регулирования этого дефицита. Можно сказать, что это ведомство, благодаря системе ГУЛАГ — ГУПВИ, стало единственным в СССР институционализированным владельцем рабочей силы (в то время как ни Совету Министров, ни Госплану СССР, ни Политбюро ЦК ВКП(б) не принадлежало конкретных распорядительных прав и обязанностей по отношению к сфере труда), единственным монолитным субъектом собственности на рабсилу, а сама эта сила — по причине ее не только фактического (как у «свободных»), а и формального (пенитенциарного) рабства — вполне определенным объектом этой собственности. И поэтому именно НКВД/МВД, а не, например, распределявшие в соответствии с результатами бюрократического торга «фонды» Госплан и Совмин, стало главным индикатором кризиса и межведомственным арбитром в борьбе ведомств за истощающуюся «кровь» сталинской экономики — трудовые ресурсы.
Материалы «Особой папки» Берии позволяют в деталях проследить становление и динамику взаимоотношений НКВД/МВД с потребителями рабочей силы. Заключения МВД, хранящиеся в «Особой папке», представляют собой изложения позиции МВД по существу направленных другими ведомствами и местными органами власти ходатайств о трудовом использовании военнопленных. Своими заключениями МВД сообщало Берии об отрицательном или (что реже) положительном отношении ведомства к таким просьбам, условиях их возможного удовлетворения, в абсолютном большинстве случаев предопределявших решение Берии.
Положительное решение МВД могло быть результатом ясно выраженной воли Берии. Например, на письме секретаря Воронежского обкома ВКП(б) Тищенко от 9 апреля 1946 года с просьбой о дополнительном выделении на строительство завода СК-2 пятисот военнопленных Берия написал Круглову: «Прошу рассмотреть и помочь». Рядом появилась резолюция Круглова, адресованная Чернышеву: «Переговорите со мной». И 1 мая Берия получил положительный ответ МВД[39].
К весне 1946 года стало очевидным, что вырабатываемая явочным порядком система «положительных решений» по внеплановым и вненормативным запросам властей и ведомств требует от МВД дополнительных организационных усилий. Существовавшая согласно «Положению» вертикаль УМВД (МВД союзных республик) — ГУПВИ МВД не срабатывала: ей не хватало главного в межведомственной борьбе — высшего политического уровня, дававшегося исключительно Берией. И следовательно, все острые вопросы трудового использования военнопленных неизбежно должны были перейти к руководству МВД, непосредственно контактировавшему с Берией.
В самой практике трудового использования возникали известные противоречия: между обязательными для исполнения решениями (как правило, ГКО и Советом Министров) о выделении военнопленных — и формальным ведомственном правом НКВД/МВД, несмотря на эти решения, отзывать военнопленных с тех объектов, где физическое сохранение рабочей силы было затруднено. То есть — противоречия между обязанностями МВД как монопольного владельца рабочей силы и статусом МВД как всего лишь одного из министерств, использующих рабочую силу. Постепенно вырабатывалась практика подтверждения (дублирования) решений ГКО и СНК-Совмина со стороны касающихся их ведомств и территорий. Некоторое время спустя после решения высших органов власти руководители ведомств и территорий, как правило, обращались к Берии с просьбой поручить МВД полностью выделить предназначенную рабочую силу либо выделить дополнительную[40]. Так, уже 31 января 1946 года МВД прямо сообщало Берии о нецелесообразности выполнения решения СНК СССР от 25 октября 1945 года о выделении 25 000 военнопленных для работ в тресте «Экспортлес» Наркомата лесной промышленности[41]. Далее Берия направлял ходатайство Круглову (реже — Круглову и ходатаю «на совместное решение»): если с нейтральной резолюцией, то на его личное усмотрение (увенчивавшееся, как правило, отказом), если с просьбой помочь — то для положительного решения[42]. МВД практически сосредоточило в своих руках все рычаги управления трудовым использованием военнопленных. Уже 10 июля 1946 года появилась директива МВД № 156сс, согласно которой запрещался перевод военнопленных с одних работ на другие без ведома МВД СССР.
Весна и лето 1946 года были отмечены растущей жесткостью МВД в вопросах трудового использования военнопленных. Именно тогда началась длительная тяжба между МВД и, например, министром электростанций Д. Г. Жимериным. В подобных тяжбах и отрабатывалась явочным порядком система взаимоотношений между «поставщиком» и «потребителями» принудительного труда. Первые месяцы 1948 года привнесли в сложные отношения между МВД и министерством электростанций новые кризисные точки: впервые нехватка предоставляемой МВД рабочей силы затронула не только военнопленных (ГУПВИ), но и заключенных (ГУЛАГ), и МВД начало неизменно отказывать Жимерину в предоставлении теперь уже и заключенных[43]. Начавшаяся с репатриацией военнопленных цепная реакция дефицита рабочей силы затронула и традиционную для еще довоенного советского хозяйства систему принудительного труда — ГУЛАГ. В применении к строительству электростанций, чья технология основывалась на массовом применении неквалифицированного физического труда, это значило сокращение самих масштабов такого труда (и, в перспективе, кризис самой технологии). Логично, что готовившийся в мае 1948 года проект Постановления Совета Министров СССР «Об ускорении строительства новых электростанций и ввода энергетических мощностей на действующих электростанциях Урала», в котором подразумевалось расширение трудового участия рабочей силы МВД, вызвал отрицательную реакцию ведомства Круглова[44]. Конфликты возникали у МВД-собственника и с собственными промышленными подразделениями. В начале 1950-х годов представитель ГУЛАГА, выступая на партийной конференции МВД, подверг критике промышленные главки МВД: «Планы, как правило, являются нереальными, заявки на рабочую силу в несколько раз превышаются против плана, однако ГУЛАГом эти заявки удовлетворяются, то есть, иначе говоря, главки не дорожат рабочей силой, они считают, что коль есть ГУЛАГ с резервом рабочей силы, следовательно можно рабочую силу не экономить, распоряжаться в любое время и как хочешь»[45]. Неудивительно, что МВД с готовностью шло на сокращение сферы своей ответственности за функционирование советской экономики: тому способствовал и дефицит рабочей силы, и дефицит сил для ее охраны — ресурсы и принудительного труда, и самого принуждения близились к исчерпанию.
Финал
Многочисленные экономические факторы производства все более погружали МВД в подсчеты рентабельности, себестоимости, издержек и т. п. В начале 1949 года было официально объявлено, что этот год — последний в пребывании военнопленных в СССР. Исследователь пишет: «…Осенью 1950 года Берия сам дал указание министру внутренних дел Круглову представить справку о стоимости строительства МВД по сравнению с другими министерствами и получил не слишком обнадеживающий ответ — средняя стоимость содержания рабочихзаключенных на строительстве выше среднего заработка вольнонаемных рабочих, а поэтому самоокупаемости лагерей можно было достичь только за счет удлиненного рабочего дня и завышенных норм выработки»[46], каковые, как известно, и без того находились на физиологическом пределе. В указании Берии, несмотря на весь его «экономический» пафос, бросается в глаза запоздалое и даже искусственное внимание к тому, что официально составляло основу использования принудительного труда: и общий заработок заключенного, будучи формально равным заработку вольнонаемного, должен был превышать его, чтобы оплачивать содержание заключенного. Некорректным представляется и само сравнение МВД с иными ведомствами, ибо все основные министерства пользовались его же рабочей силой, возлагая однако на МВД издержки по содержанию, охране и администрированию трудовых ресурсов. В этом контексте примечательны данные о рентабельности лагерей НКВД-МВД, которые, безусловно, должны быть еще критически уточнены с учетом традиционной фальсифицированности советской бухгалтерии и статистики. Из них с очевидностью следует, что — даже по официальной отчетности и даже в лучшие годы, когда дефицит рабсилы еще не душил ее — лагерная экономика находилась, по крайней мере, на зыбкой грани рентабельности.
Интересно, что после окончания репатриации военнопленных и интернированных из СССР сталинское государство, сохраняя в неприкосновенности экономико-политическую систему, вынуждено было сохранять и средний уровень заключенных: в 1951 году — 2 миллиона 528 тысяч человек, в 1952-м — 2 миллиона 504 тысячи человек, в 1953-м — 2 миллиона 468 тысяч. Исследователи прямо заявляют, что «в 1947–1949 годах среди факторов, стимулировавших рост численности заключенных, а через это влиявших и на все остальные параметры системы мест заключения, важнейшим, очевидно, оставалась отрицательная динамика численности иностранной рабочей силы»[47]. Понятно, что даже для простого поддержания такого количества рабочей силы необходимо постоянное пополнение мест заключения вне зависимости от реального уровня преступности. Очевидно, что ничто не могло восполнить уменьшения числа несвободных работников почти на 40 процентов по отношению к уровню 1945 года.
Таблица 7
| Рентабельность лагерей НКВД (в миллионах рублей) | |||
| 1946 | Расходы на содержание | Заработок (доход) | Прибыль |
| I квартал | 1 056 | 877 | — 189 |
| II квартал | 1 124 | 1 156 | + 32 |
| III квартал | 1 242 | 1 275 | |
Что же касается 1945–1946 годов, то можно говорить, что военнопленным и интернированным в эти годы принадлежала роль основного мобильного трудового ресурса советской экономики. Понимая всю условность советской экономической статистики, приведем данные, которые помогают представить хотя бы долю пенитенциарного принудительного труда в экономике СССР того времени. Историк НКВД-МВД пишет, что «за 1941–1944 годы строительными организациями [НКВД] выполнено капитальных работ на 14,2 миллиарда рублей, что составляет 14,9 процента, или почти седьмую часть всех выполненных за это время строительных работ по народному хозяйству СССР в целом»[48]. Другой исследователь оценил, что МВД в 1949 году производило 10 процентов валовой продукции СССР[49]. Представляется, что и эти данные неполны, ибо учитывают только предприятия МВД и не учитывают продукт, произведенный его рабочей силой в иных ведомствах, неизбежно заниженный ведомствами в целях снижения стоимости труда, который они оплачивали его собственнику — МВД. Например, только за 1947 год заработок военнопленных в системе ГУПВИ МВД составил 4,8 миллиарда рублей, а произведено ими материальных ценностей было на 10 миллиардов рублей[50]. Понятно, что принудительный труд в разной степени затрагивал отрасли хозяйства: где-то он лежал в основе самой технологии, где-то практически не использовался. Но, имея в виду чрезвычайно высокую степень милитаризации советской экономии (по разным оценкам, до 80 процентов валового национального продукта), а также широкое распространение «двойных технологий» (когда, например, вагоностроительный завод производил не столько вагоны метро, сколько военную технику), следует заключить, что практически все основные отрасли советского хозяйства были нацелены на массовое применение принудительного труда. Суровые климатические условия основных добывающих регионов СССР, создание новых промышленных районов в отдаленных территориях страны, жесточайшая нехватка железнодорожных и шоссейных дорог, наконец, масштабное военное строительство — все это только обостряло потребность советской экономики в дешевой рабочей силе. Отсутствие в арсенале советского хозяйства подлинно экономических методов развития предопределяло широкое применение так называемых «внеэкономических методов», лежавших в основе ГУЛАГа и ГУПВИ. «Живой труд всегда был главным ресурсом лагерной экономики, и дефицит рабочих рук приводил ее на грань катастрофы», — заключают исследователи. «В последние годы правления Сталина МВД превратилось в универсальную “палочку-выручалочку”: при появлении новой задачи или обострении положения на уже действующем производстве стандартом стала передача ему соответствующих работ. При постановке задач на высшем государственном уровне игнорировалась не только их экономическая целесообразность, но нередко и сама возможность их выполнения в отведенные сроки при имевшихся ресурсах»[51]. По мере роста спроса на принудительный труд, объемов строительства и т. п. рос и усугублялся уже существовавший острый дефицит рабочей силы. МВД пыталось бороться с дефицитом рабочей силы военнопленных и заключенных за счет близких им по фактическому положению групп: увеличивало долю «вольнонаемных», закрепляя бывших заключенных на предприятиях МВД, широко использовало военно-строительные части, которые исследователь прямо называет «промежуточной ступенью между заключенными и вольнонаемными»[52].
С самого начала создания экономической системы ГУПВИ ведомство Берия столкнулось с тяжелым финансовым кризисом. По приказу НКВД СССР № 0156 от 28 июля 1944 года финансирование лагерей непосредственно производилось финотделами НКВД/УНКВД республик и областей, затем все виды расходов на содержание лагерей возмещались из госбюджета. В свою очередь, хозорганы перечисляли в госбюджет плату за труд военнопленных (с 1 октября 1945 года — на счета лагерей, для возмещения расходов на содержание лагерей)[53]. Постановление СМ СССР № 1518 от 9 июля 1946 года установило, что «средства, получаемые МВД СССР от использования труда военнопленных, должны обращаться на покрытие расходов по содержанию военнопленных», и установленное постановлением ГКО № 8921сс от 4 июля 1945 года бюджетное финансирование лагерей военнопленных было отменено, таким образом, лагеря МВД для военнопленных переведены на самоокупаемость. МВД в записке Берии от 23 июля 1946 года пыталось протестовать против такого «неприемлемого» порядка. В частности, Круглов напоминал, что не все военнопленные заняты на производстве (не работают офицеры, больные), не все работы военнопленных высоко оплачиваются, не всякий их труд рентабелен, низка производительность труда. Кроме того, «все без исключения лагери нуждаются в авансовом финансировании из госбюджета на оплату счетов за продовольствие, вещевое довольствие и на денежное содержание личному составу лагерей, так как заработанные военнопленными суммы поступают от хозяйственных организаций на банковские счета лагерей с задержками до месяца и более»[54]. Но безуспешно. Переходя на самоокупаемость лагерей, становясь хозяйствующим субъектом, МВД, как и остальные хозяйствующие субъекты, столкнулось с проблемой госпоставок. Создав в течение 1945–