Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 3, 2003
Мы дети — коммунары,
И все за власть труда.
1924 г.
В 1932 году Аркадий Гайдар, приехав во Владивосток, встретился с пионерами. Примечательны воспоминания одного из участников этой встречи:
Вот он (А. Гайдар. — С. Л.) закончил свой рассказ о Блюхере и сразу же говорит: Ре- бята, вы не думайте, что только героикой гражданской войны можно жить, она нам нужна как прошлое, от которого мы должны отталкиваться. Но мы дальше должны быть патриотами своей Родины и всячески ее крепить. И вот я вам предлагаю одно боль- шое дело — разводите кроликов[1].
Несмотря на парадоксальность и даже некоторую оксюморонность, последнее заявление отнюдь не является эксклюзивной шуткой прославленного детского писателя. Для тридцатых годов, как, впрочем, и для всего советского периода ис- тории нашей страны, в высшей степени характерным является противопоставле- ние и одновременно уравновешивание на «ценностных весах» героического по- двига и его трудового эквивалента. Поэтому мы не видим ничего особенного в словосочетании «трудовой подвиг», напротив, оно стало для нас привычным с детских лет. Объясняется это советской государственной аксиологией, в которой труд занимал далеко не последнее место. Для того чтобы вырастить среднестатис- тического советского человека, живущего в согласии с пословицей «Без дела жить — только небо коптить», нужно было иметь специальную воспитательную систему с рычагами поощрения и наказания.
Существенно, что значимость труда, в первую очередь физического, является характерной чертой традиционной крестьянской культуры дореволюционной России. Правда, уж очень жесткой заданности «жизни в труде» в традиционном сознании не было: свидетельством тому пословица «Работа не волк, в лес не убе- жит». Впрочем, традиционная система ценностей в целом является чрезвычай- но гибкой и ситуативной, поэтому пословицы — это свод не «народной мудрос- ти», а скорее народной логики: они должны быть приспособлены к конкретным ситуациям носителями языка. В отличие от довольно пластичного образа труда в мировоззрении крестьян, представление о труде, сформированное (и довольно стремительно) в советское время, оказалось жестким: труд — это практически единственная цель жизни и весь ее смысл. Советская картина мира, как, собст- венно, и любая тоталитарная, завидно однопланова: каждый советский человек знает и воплощает в жизнь установки, данные сверху, и никакого ситуативного или индивидуального отношения к ним не предполагается. Как следствие, каждый член советского коллектива стремится «быть первым везде — в учебе, спор- те и труде».
Что касается труда, то здесь советская педагогическая система оказалась осо- бенно пристрастной: в конечном счете, не такой уж важной считалась учеба «на все пятерки». Достойным членом коллектива может быть и троечник, главное, чтобы он был нужен и полезен обществу, советскому обществу. А таковым можно стать как раз трудясь на общественное благо. Другого способа попросту не существует. В таких убеждениях воспитывались поколения и поколения советских детей.
Таким образом, дети советской страны стали особой целевой группой, на кото- рую были направлены педагогические усилия по воспитанию в «любви к труду»[2]. Основную регулирующую и контролирующую этот процесс функцию сразу стала нести пионерская организация. В пионерских отрядах и дружинах уже в двадцатые годы велась агитационная работа, целью которой, в частности, было приобщение «организованных ребят» к трудовой деятельности на благо социалистического стро- ительства. Немалую роль сыграла массовая пионерская периодика — уже в первом центральном пионерском журнале «Барабан» можно обнаружить такой пассаж:
А, главное, что нужно всем и крестьянам и рабочим понять: это то, что мы легко мо- жем справиться со всеми трудностями, если дружно, общими усилиями возьмемся за де- ло. Надо твердо помнить, что только общий дружный труд может вывести нас на боль- шую широкую дорогу строительства социализма, то есть такой жизни, при которой в с е б у д у т т р у д и т ь с я (разрядка наша. — С. Л.) и все будут удовлетворять свои потребности[3].
Через пионерскую печать «на места» спускались директивы «воспитателей» и осуществлялась обратная связь с воспитуемыми. Тем более что с основания пи- онерской организации начался качественно новый этап в истории массовой дет- ской печати: формирование системы пионерских газет. Уже в 1923–1924 годах бы- ли основаны газеты для пионеров во Владивостоке, Вологде, Иркутске, Казани, Красноярске, Новосибирске, Орле, Пензе, Перми, Ростове-на-Дону, Смоленске, Туле, Хабаровске, Чите. А в 1925 году в Москве была основана центральная газета пионерской организации «Пионерская правда». В это же время появились цент- ральные пионерские журналы («Пионер», «Костер»), а вскоре и региональные.
Пионерские органы вплоть до середины 1980-х годов определяли политичес- кую линию в детской журналистике. Общий разовый тираж всех пионерских из- даний (и центральных, и региональных) превышал 50 миллионов экземпляров; почти каждое из этих изданий вследствие обязательности индивидуальной под- писки имело массовый характер, что было «уникальным явлением в мировой практике»[4]. Словом, именно через массовую печать во многом формировался стереотип «труд как смысл жизни».
Кроме того, особенное распространение после революции получила самоде- ятельная издательская практика. В первую очередь, это стенная печать. Стенные газеты выпускались во всех школах и входили в арсенал воспитательной работы пионерской организации. Немалую часть материалов стенных газет занимали статьи о трудовой жизни отряда или дружины, например приводились статисти- ческие сведения о соревновании по сбору макулатуры или металлолома.
Особое значение в официальных печатных изданиях для детей придавалось «обратной связи» с читателями. Этому способствовала такая форма взаимодейст- вия, как обучение и воспитание специальных корреспондентов, так называемых «юных корреспондентов» или «юнкоров». Движение юнкоров возникло уже в двадцатые годы и быстро приобрело массовый характер. В результате в послево- енные годы сложилась система кружков и клубов юнкоров, вплоть до создания «юнкоровских отрядов». Задачей юнкоров было информировать пионеров всей страны о трудовых достижениях и уж тем более о подвигах, совершаемых их това- рищами по пионерской организации[5]. Для этого существовали специальные ан- кеты, на которые юнкоры должны были отвечать. К слову сказать, среди прочих вопросов обязательно встречался следующий: «Как воспитываете себя в труде?»
Поощрялись и индивидуальные попытки отозваться на публикуемые матери- алы, зачастую возникала длительная переписка между отделом писем газетной или журнальной редакции и читателями-корреспондентами. Это способствова- ло, с одной стороны, контролю читательского восприятия, а с другой — укрепля- ло воспитательную позицию издания, а следовательно и всей властной советской педагогики.
Хорошую иллюстрацию манипулирования детским сознанием, в том числе при помощи устрашения, представляет собой так называемое «обращение комсо- мольцев к пионерам» в 1924 году (впоследствии такие обращения стали традици- онными), в котором объясняется, кто такие пионеры, и, в сущности, формирует- ся стереотип пионера как постоянно трудящегося ребенка:
Пионеры — «это дети, которые показывают пример Р А Б О Т Ы (разрядка в текс- те. — С. Л.) — кто, чем может: одно звено поможет беспризорным детям, другое сумеет настоять на том, чтобы отдали парнишку в школу, третье возьмется за наведение чис- тоты, четвертое поможет яслям, и т. д. Тот, кто носит красный галстук, но ничего не делает для улучшения жизни, тот еще не пионер. <…>
Каждый пионер должен работать так же, как если бы за ним следил зоркий глаз Владимира Ильича»[6].
В такой ситуации «слежки» и воспитывается детская любовь к труду. Пара- докс, но поистине религиозное отношение к труду, состоявшее в априорной вере в его непреходящую значимость для человеческой жизни, сопровождалось стра- хом наказания за лодырничество и тунеядство[7].
«Разнообразную» трудовую деятельность, предлагаемую советским детям и с санкции взрослых ими осуществляемую, можно разделить на несколько видов.
Во-первых, это труд «настоящий», т. е. аналогичный труду взрослых[8]. В пер- вые годы Советской власти дети наравне со взрослыми боролись с разрухой. За- тем они посильно участвовали в строительстве нового социалистического обще- ства. Вот, например, рапорт пионера двадцатых годов:
Собрали мастерские из хлама, инвентаря, который не используется на производстве. Бросовый материал шел в работу. Ребята с помощью рабочих-коммунистов собирали и пу- стили в ход мастерские (из письма С. Зябкова, г. Москва, «Трехгорная мануфактура»)[9].
В военные годы советские дети воистину вершили в тылу трудовой подвиг. Так, в отчете эвакуированных ленинградских пионеров можно прочесть следующее:
— Родина воспитывает нас, растит и учит, — говорили куйбышевцы (дети Куйбы- шевского детского дома. — С. Л.), — и мы стараемся отблагодарить ее за заботу. Наша успеваемость за первое полугодие — 95,4 процента. Мы помогаем фронту. Мы собрали тонну металлолома, триста бутылок, передали подарки в госпиталь — шарфы, кисеты, полотенца, портянки. Пионеры VI и VII классов каждый день после школы по два часа ра- ботают на заводе[10].
В годы послевоенного восстановления страны дети вновь участники строи- тельства и, что существенно, сами осознают свои затраты сил как равные взрослым. В этом реализуется установка педагогической идеологии: советским детям без устали внушается, что они способны трудиться (как, впрочем, и со- вершать геройские подвиги) наравне со старшими. Так, в семидесятые годы де- ти отчитываются:
После урока все наши тимуровцы ходят на стройку. У нас полным ходом идет стро- ительство нового здания школы. Работы много: красим, убираем мусор, помогаем настилать паркет. Стройка объявлена ударной, и мы н е о т с т а е м о т в з р о с л ы х (разрядка наша. — С. Л.)[11].
Тенденция интерпретации детского труда как «настоящего» приводит к со- зданию подразделения УПК (учебно-производственный комбинат). Это доволь- но позднее явление, особенно поздней является практиковавшаяся иногда в УПК оплата детского труда:
Интересно живет школа! В марте этого года открылся школьный завод, в котором все по-настоящему — и цеха, и заводское управление, отделы техники безопасности, снабжения и сбыта. Деньги, заработанные на заводе, ребята тратят на экскурсии, оформление кабинетов, праздники[12].
Уже к восьмидесятым годам окончательно вербализуется, в том числе и на страницах массовой печати, тот факт, что «настоящий» труд — это всего лишь ми- раж и фантом, и дети начинают жаловаться на невозможность приложить свои трудовые силы. Но даже в эти годы возможность «не-работать» на благо общест- ва еще не рассматривается, поэтому инерция воспитательной системы, сохра- нившей к восьмидесятым годам только пышность фраз о необходимости труда, сформирует поколение восьмидесятых в старых советских идеалах, и оно станет сетовать:
А субботники? Кидаем бесцельно снег с места на место. Кто не явится на суббот- ник — запись в дневник или «лекция» о первых субботниках (где, кстати, делали нужные дела — ремонт вагонов, стройки и т. д.). Как надоело! Неудивительно, что половина дру- жины не носит галстуки[13].
Показательно, что юный корреспондент соотносит свой никчемный трудо- вой опыт с «золотым веком» советского труда — временем первых пятилеток. Представление о «беспримерном трудовом подвиге» советского народа пионеры получали в том числе и из воспоминаний своих бабушек и дедушек, а такие воспоминания обычно содержат панегирические оценки прошлого, что вообще ти- пично для ретроспективных повествований[14].
Опыт нашего отряда такой: выяснилось, что всем интересно заниматься тимуров- ским делом. Мы носим престарелым жителям нашего села воду, весной помогаем сажать овощи на огородах, моем полы и все другое делаем, что попросят. Одна бабушка зовет нас «тимурятками». Когда с работой справимся, бабушки и дедушки рассказывают нам о сво- ем тяжелом детстве, о войне, о трудовой жизни. А мы им — о школьных делах, о пионер- ском отряде. И после таких разговоров на душе у всех становится теплее. Приятно[15].
В таком «непосредственном» общении тоже передавалась традиция почитания труда. В этом случае авторитетное мнение, совпадающее — и не случайно — с ге- неральной линией советской педагогики, высказывают бывшие советские дети, те самые, которые восстанавливали страну после разрухи и которым объясняли, как почетен и полезен их труд. Более того, представители старшего поколения, воспи- танные в терминах «мир, труд, май», демонстрируют приверженность идеалам сво- его «трудного детства» — времени «преодоления и достижения», и в результате их внуки сталкиваются с необходимостью соответствовать заданной планке:
Пионерам надо было делами и поступками доказывать свою правоту, правоту своих убеждений. При школе, где училась бабушка, был интернат и небольшое хозяйство. Бабушка, как и остальные пионеры, ухаживала за гусями, кроликами, лошадьми и работала на огороде. Ребята постарше пахали на лошадях и сеяли хлеб, ухаживали за коровами, девочки доили ко- ров. Б а б у ш к а с ч и т а е т , ч т о в о с п и т а н и е в т р у д е о ч е н ь м н о — г о е д а е т ч е л о в е к у д л я ж и з н и . Когда бабушка подросла, то вступила в ком- сомол, а позже и в члены КПСС. Т р и д ц а т ь ш е с т ь л е т п р о р а б о т а л а м о я б а б у ш к а Екатерина Федоровна Ломакина, в школе учителем русского языка и литера- туры. Сейчас она на пенсии, но в сердце всегда хранит любовь и верность красному галстуку. И всегда готова помочь в пионерском деле мне и моим друзьям (разрядка наша. — С. Л.)[16].
Перед нами типичная (если можно так сказать, типовая) биография совет- ского человека. Здесь, как и в предыдущей цитате, фиксируются значимые для советской аксиологии понятия: трудное детство, часто сопряженное с трудовой деятельностью, и дальнейшая трудовая нива. И важно не столько то, соответст- вует ли биография действительности, сколько соответствие рассказа тому, что в таких случаях — презентация прошлого — принято (!) говорить о трудовой жиз- ни, о ее тяготах и одновременно значимости.
Культ тяжелого физического труда, вообще характерный для советской идео- логической системы, распространялся и на детский труд. Особенно это проявля- лось в оценке участия детей в сельскохозяйственных работах. Советское государ- ство всегда позиционировало соответствие пульса страны календарному крестьянскому циклу — жизнь от посевной до жатвы (ср. содержание телевизи- онной программы «Время», до сегодняшнего дня информирующей о начале и конце посевной и пр.). Поэтому не только деревенские, но и городские дети мобилизовались (вслед за взрослыми) в колхозы и совхозы для оказания помощи сеющим, пашущим и собирающим «небывалый урожай»:
Ребята нашего отряда все лето помогали старшим на ферме, на сенокосе, на детской площадке. А осенью мы пошли собирать картошку. Две недели работали. Потом собира- ли листья березы. Это неплохой корм для коров. П у с т ь м ы н е т а к м н о г о с д е л а л и , но наш труд помог все же в зимовке скота. И пользу мы принесли (разрядка наша. — С. Л.)[17].
Показательна уступительная конструкция: дети как бы стесняются своего вклада. Несмотря на действительно немалый вклад, в публицистике, отражаю- щей эмоциональные реакции и настроения корреспондентов, такая извинитель- ная интонация не редкость. Это еще одна характерная черта советского ребенка (да и взрослого) — готовность повиниться.
При всеобщей «колхозной повинности», детей из городских школ все-таки, как правило, не отрывали от учебного процесса. Их помощь «страждущим» колхозникам приходилась на летнее каникулярное время и выражалась, например, в прополке турнепса или сборе яблок. Говоря о советском государстве как о некой целостности, нельзя забывать об обширности территории и, как следствие, о разнообразии садо- вых, зерновых и прочих культур. Собственно поэтому дети Киргизии трудились на уборке хлопка, а дети Курской области — на уборке ранних сортов картофеля. От- дельное и приоритетное «поле» для трудовых усилий — это выращивание и уборка хлеба. Проводились целевые операции «Зернышко» по сохранению урожая, когда «ребята дежурили на дорогах, чтобы из кузовов машин не упало ни одно зерно»[18].
Впрочем, советские дети были готовы трудиться в общем-то в любом месте: на фабрике, на заводе, в больнице и т. д. Главное — «участие в полезном для об- щества труде»:
Год от года добровольных помощников становится все больше. На реставрационные работы ребята приезжают со всех районов Москвы и даже из Подмосковья. Они берутся за любую работу: расчищают стены, подвалы, убирают территории от мусора.
Эта, казалось бы, немудреная помощь очень кстати. Реставраторы не успевают за- кончить все работы к установленному сроку. Одна из причин — нехватка рабочих рук[19].
Немудреной помощью может быть названа любая работа, независимо от ее тя- жести. Даже будучи очень существенной, в пионерской риторике работа замеча- тельным образом оказывается немудреной — это крайне типичная суггестивная установка. Любопытно, что при описании равного по качеству детского труда в капиталистических странах оценки будут совсем иные:
В настоящее время в капиталистических и развивающихся странах около 150 милли- онов детей в возрасте от 8 до 15 лет в ы н у ж д е н ы (разрядка наша. — С. Л.) рабо- тать, чтобы добывать средства на жизнь для себя и близких.
Детский труд дешев. А потому капиталисту выгоднее нанять подростка, чем взрос- лого человека. В Египте, например, девяти-десятилетние мальчишки роют траншеи, ра- ботают подручными у каменщиков, гнут спину на текстильных фабриках[20].
Труд подручного на реставрационных работах в Подмосковье мало отлича- ется от труда подручного у каменщика в Египте, но в странах капиталистичес- кой эксплуатации труд детей — это качественно иной труд, нежели труд советских детей[21]. Он изображается как непосильный, каторжный: дети гнут спину. В тех же терминах описывается и труд детей в дореволюционной России. Толь- ко в советской стране труд детей может быть в радость, и означивается как не- мудреная помощь он именно в силу общественной, а не индивидуальной значи- мости.
Вторая разновидность детской трудовой деятельности — тимуровская работа, т. е. фокусированная помощь социально незащищенным представителям совет- ского общества. Существенным свойством этой помощи является ее принципи- альная неоплачиваемость и секретность (последнее, по крайней мере, в прототи- пическом гайдаровском варианте). Кстати, такого рода помощь не изобретение Гайдара. В вероисповедальной практике русских крестьян существовала такая форма благочестивого поведения, как тайная милостыня. Она являлась частью поминального цикла: подаяние родственникам умершего приносили тайно и ос- тавляли на пороге дома, у калитки[22]. В описанном Гайдаром случае, в дальней- шем растиражированном как «тимуровская работа», помощь — это не милосты- ня, а тайное трудовое послушание (принести воды, наколоть дров, сходить в автолавку и т. п.).
Следующей — третьей — разновидностью детского труда является так назы- ваемое «трудовое самообслуживание»: ремонт парт, мытье полов в классе, работа на пришкольном участке. Эта деятельность также рассматривалась в русле обще- го пафоса самостоятельности и немудрености. Кроме того, самообслуживание преподносилось как возможность освободить взрослых от утруждения себя забо- той о детях. Советским детям всегда приписывалась значительная автономность от взрослых, из которой в свою очередь следовало право на отречение от роди- тельской заботы и вообще от родителей (вспомним пресловутый подвиг Павлика Морозова). Такая идеологическая установка рождала в детском сознании совер- шенно вымороченное отношение к взрослым. Вот иллюстрация подобного отно- шения применительно к теме труда: дети становятся контролерами трудоспособ- ности взрослых и даже ее стимулируют. В одном из писем в журнал «Пионер» дети описывают свою «работу нелегкую и не всегда приятную» в доме отдыха (горничные, судомойки, дворники, грузчики). Корреспонденты находят оправ- дание всем тяготам труда:
Им (отдыхающим передовикам производства и колхозникам. — С. Л.) после отды- ха снова возвращаться к работе. Важно, как они отдохнут. А ветераны, если хорошо отдохнут, поживут подольше, меньше станут болеть. Это сознавать радостно[23].
Чуть ли не цинично выглядит и следующее детское соображение:
Моя мама доярка, работает на молочнотоварной ферме. Я часто прихожу к ней на ферму. Помогаю. Но больше всего я стараюсь помочь маме дома. Если у мамы хорошее настроение дома, о н а и н а р а б о т е б о л ь ш е у с п е е т (разрядка наша. — С. Л.)[24].
Оказывается, в голове у ребенка сформировано представление о прямой вза- имосвязи домашней и трудовой жизни, при этом последняя занимает главенству- ющую позицию. Создается ощущение, что поведение девочки дома определяет- ся программой партии, а не внутренним, интуитивным желанием помочь матери. Стимулом оказания помощи по дому оказывается радение за план пятилетки, за «общую пользу»[25].
Намеченная взаимодополнительность «труд — отдых» не исчерпывается фра- зой «право на труд — право на отдых»: труд и отдых могут вступать во взаимоза- менямые отношения. Словосочетание «лагерь труда и отдыха» хорошо иллюстри- рует не только их совместность, но и совмещение. Труд, взятый сам по себе, может быть отдыхом, стало быть, круг замыкается. Единственный способ челове- ческого существования, одобренный официальной педагогикой, — это труд[26].
Трогательной иллюстрацией к последнему тезису может служить свидетель- ство военных лет: питомцы одного из детских домов, подобно бойцам-снайпе- рам, составлявшим списки уничтоженных врагов, кропотливо вели счета трудо- вых побед. В одном из девичьих счетов было написано:
Выгладила белье, помогла уборщице очистить сени от льда, подстригла одну девочку, вымыла в бане другую, расчистила дорожку к уборной, получила «отлично» по чтению и арифметике[27].
Труд для советских детей был одновременно и онтологическим, и этическим понятием. Без труда не то что рыбка не ловится, а попросту жить невозможно. Труд — это и школа жизни, и повседневность, и способ общения со сверстника- ми, и помощник в самопознании[28].
[1] Пионер. 1985. № 4. С. 36 (из альбома тимуровцев Владивостока). Орфография и пунктуация здесь и далее в цитатах соответствуют оригиналам.
[2] Пожалуй, в чем-то сходной группой являются заключенные исправительно-трудовых учреждений. Дети и заключенные стали для власти объектами особого внимания, что объясняется их, так скажем, общей чертой — некоторой «неполноценностью», как понимается она властью, а значит необходимостью контролировать и, более того, генерировать их интеграцию в «советский народ». Поэтому и те, и другие воспитываются/исправляются трудовой деятельностью — иных способов интеграции советская система не знает.
[3] Лядов М. Н. Как разорилось и как выправляется наше хозяйство // Барабан. 1926. № 10. С. 10.
[4] Российская педагогическая энциклопедия. М., 1999. С. 138.
[5] Кстати, в двадцатые-тридцатые годы «информировать» о трудовых достижениях, а точнее о недостатках, было делом не таким уж безопасным: многие юнкоры поплатились за свою публично-печатную непримиримость по отношению к лодырям и расхитителям народного хозяйства. Так, например, Гурин Витя, художник пионерского отряда в Донецке, «несмотря на угрозы, помогал рабочим шахты рисовать карикатуры на лодырей, прогульщиков, пьяниц, хулиганов», за что был убит «отщепенцами» 5 мая 1929 года (Пионеры-герои. М., 1982. С. 40).
[6] Пионер. 1924. № 2. С. 1.
[7] По существу, «слежка» стала ключевым понятием советской системы в целом: ребенок должен был следить и за самим собой и «строго с себя спрашивать». Вот что пишет об этом А. А. Литягин, размышляя над образом школы в детской литературе: «Исторический опыт тоталитарного режима, породившего Барто, позволяет предположить, что в пределе воспитательная система, основанная на официальном идеализме <…>, должна была сформировать человека, самостоятельно осуществляющего над собой надзор на манер героев “Процесса” и “Мы”» (Литягин А. А. Школа и школьник в детской поэзии 1960–1970-х годов // Детский сборник: Статьи по детской литературе и антропологии детства / Сост. Е. Кулешов, И. Антипова. М., 2003. С. 433).
[8] В системе трудового воспитания, в том числе и путем приобщения к «настоящему» труду, реализовывалась программа профориентации, направленная на расширение перед ребенком горизонта профессий («все работы хороши»). Такое расширение всегда согласовывалось с прогнозами статистических служб о том, какие профессии и специальности НУЖНЫ будут «нашей Родине» через пять лет, когда подрастут профориентируемые. Таким образом, на первом плане были запросы государства: ребенок неизбежно включался в систему госзаказа «на себя» и старался ему соответствовать. Речь идет о правиле, которое, конечно, сопровождалось многочисленными индивидуальными исключениями, но все же было правилом. Поэтому право на собственный выбор профессии всегда было отрефлектировано как протест против официального текста (ср. наблюдения И. А. Разумовой о том, как отражаются противодействие государственному давлению и способы его преодоления в современных семейных генеалогических преданиях, см: (Разумова И. А. Потаенное знание современной русской семьи. М., 2001. С. 316–319).
[9] Пионер. 1987. № 11. С. 2.
[10] Костер. 1943. № 2.
[11] Пионер. 1987. № 11. С. 3.
[12] Андрианова И., Потаповская Г., Шаронова Т. Репортаж с улицы Юных Ленинцев // Пионер. 1984. № 5. С. 34.
[13] Пионер. 1987. № 8.
[14] Рассказы-воспоминания практически всегда строятся на оппозиции «прошлое/настоящее», и расстановка сил обычно сводится к формуле «раньше лучше было», при этом реалистичность необязательна. Подробнее об этом см.: Баранова В. В. Рассказы современных крестьян о прошлом и настоящем // Традиция в фольклоре и литературе. СПб., 2000. С. 66–77.
[15] Пионер. 1985. № 1. С. 14.
[16] Пионер. 1985. № 5. С. 20.
[17] Пионер. 1989. № 5. С. 12.
[18] Пионер. 1984. № 8. С. 1.
[19] Пионер. 1987. № 5. С. 28.
[20] Моничев И. Куда ушло детство // Пионер. 1985. № 9. С. 35.
[21] В тридцатые годы на агитплакате можно было прочесть: «У них при невиданном росте безработицы миллионы эксплуатируемых детей (Китай, С. А. С. Ш., Германия). У нас при нехватке рабочих рук дети не работают, а учатся». Последнее утверждение, как можно заметить, не совсем соответствует действительности или соответствует ей с известными оговорками.
[22] Подробнее об этом см.: Тульцева Л. Тайная милостыня // Родина. 1994. № 9.
[23] Пионер. 1985. № 7. С. 28.
[24] Пионер. 1989. № 5. С. 12.
[25] К слову, «помощь по дому» тоже входила в число обязательных, официально санкционированных трудовых повинностей советского ребенка. Бывали случаи, когда дома составлялся специальный график или экран соревнования, в котором ребенок должен был отмечать «плюсиками» сделанные за день полезные в домашнем хозяйстве дела.
[26] В этом контексте уместно вспомнить такой феномен советского времени, как садоводческое товарищество. Отличительным признаком этого объединения является то, что обработкой земли и жилищным обустройством занимаются горожане, т. е. люди, не владеющие специальными знаниями и опытом. Вынужденное положение неофита заставляет горожанина осваивать, причем желательно за короткий промежуток времени, исторические формы хозяйствования на земле. Неизбежно надстраивается и культовая поддержка: культ «своей территории», культ собственного дома, культ чистого воздуха, культ садово- огороднического опыта. Последний как раз непосредственно восходит к уже упоминавшемуся общесоветскому культу физического труда, а именно труда «на земле». Не случайно из уст члена садоводческого товарищества можно услышать: «На даче я отдыхаю», — хотя на самом деле он с лопатой в руках буквально гнет спину.
[27] Костер. 1943. № 2.
[28] Ср. типичное высказывание юных корреспондентов: «Труд в доме отдыха становится для нас школой жизни, помогает понять себя» // (Пионер. 1987. № 5. С. 28). Показательно, что «школой жизни» в советском словаре часто нарекаются армия и тюрьма.