Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 3, 2003
В поисках протестантской этики
В знаменитой работе Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализ- ма», впервые опубликованной в виде статей в 1904–1905 годы, было высказа- но и убедительно обосновано предположение, что одним из источников эко- номического подъема, связанного с рождением в Европе капитализма, была религиозная Реформация и возникшая благодаря ей протестантская трудовая этика[1]. Новая версия христианства привела к тому, что посюсторонняя трудо- вая деятельность, достижение успеха в мирских делах (в бизнесе, как сказали бы мы сегодня) оказались тесно связанными с чрезвычайно важным для лю- дей того времени событием — их спасением в потустороннем мире. Для лю- дей, живших в XVI–XVII веках, загробная жизнь представлялась более значи- тельной и более надежной, чем жизнь посюсторонняя. Они были поглощены идеей потустороннего блаженства, наиболее напряженным для них был воп- рос о том, удастся ли спастись после смерти — или же они обречены на веч- ные муки.
Фундаментальное значение для кальвинизма (одного из направлений про- тестантизма) имеет идея избранности к спасению: часть людей предопределе- на после смерти к блаженству, остальные же прокляты навек. И это решение только Бога, человек никак не может на него повлиять. Таким образом, исход- ная посылка состояла в том, что от человека ничего не зависит, все предреше- но. К тому же человек ничего и не знает о том, какое будущее ему уготовано, он обречен на постоянный страх и сомнения. И один из верных способов узнать, что ты предызбран к спасению, — это добиться успеха, обрести види- мые достижения в мирской деятельности, в своей профессии. Таким образом, из постулата о том, что от человека ничего не зависит, выводятся стимулы к бе- шеной активности.
Большинство тех, кто задается сегодня вопросом о наличии протестантской этики в современной России, рассуждают по аналогии: раз капитализм (и глав- ное — бешеная трудовая энергия людей) в Европе возник на базе протестантской трудовой этики, то и нам для побуждения людей к трудовым достижениям и успе- ха нового экономического строя нужна такая же по типу идеология. Но, как лег- ко себе представить, большинство наблюдателей сегодня в России протестант- скую этику не находят, а вместо нее часто обнаруживают «православную этику» или «русский национальный характер», которые, согласно распространенному мнению, к энергичному труду и достижению успеха не побуждают, а напротив, приветствуют аскезу, духовность, бедность.
Отсюда, как правило, делается вывод о тщетности попыток построить в Рос- сии капитализм и побудить людей к энергичному труду. И начинается любование «национальным своеобразием» («он русский, это многое объясняет») — воспева- ние пьянства (от «Иронии судьбы» до «Особенностей национальной охоты»), ра- зоблачение преуспевающих бизнесменов (которые на поверку все оказываются бандитами), оправдание безответственности и т. п.[2] Вообще, если проанализиро- вать все упоминания о культуре в циркулирующих сегодня текстах, то обнару- жится, что наиболее распространенной смысловой задачей этих упоминаний является объяснение трудностей экономического и политического реформиро- вания российского общества. Культура стала чем-то вроде индульгенции на нере- формируемость.
В подобных построениях, воспроизведенных мною, конечно, крайне схема- тично и упрощенно, есть целый ряд моментов, вызывающих возражения[3]. И са- мое главное, в чем я не согласен с распространенными рассуждениями о роли ре- лигии и вообще культурного наследства, это — употреблю такое ужасное слово — эссенциалистский подход к ним, т. е. отношение к ним как к застывшим неиз- менным сущностям. Полагают, что религия, культура — это раз и навсегда напи- санная пьеса, сценарий (часто употребляют еще слова «менталитет», «архетип», «институциональная матрица», «культурный генотип»), который на протяжении веков снова и снова разыгрывается людьми, социальными группами и социаль- ными институтами. Но ведь мы-то знаем, что режиссерские «прочтения» одной и той же пьесы от постановки к постановке меняются, да так, что смысл ее при этом может измениться на противоположный, что большое значение для той или иной интерпретации пьесы имеет социальная эпоха. Культуру тоже, по-моему, следует рассматривать как меняющееся образование. А если она и содержит не- кий сценарий, то такой, который может быть прочтен и разыгран совершенно по-разному, подобно тому как могут резко отличаться друг от друга разные про- чтения одной и той же пьесы[4].
Я думаю, что этот общий подход применим и к религии, хотя, конечно, рели- гиозный канон охраняется строже, чем литературно-драматургический. В част- ности, православие, столь часто упоминаемое как препятствие к формированию достижительной трудовой мотивации, на самом деле имеет несколько «прочте- ний». Одно из них — старообрядчество, и то, что это направление православия обладало сильнейшим потенциалом, вдохновлявшим людей на труд, хорошо известно еще по первой попытке «строительства капитализма» в России (напом- ню хотя бы про знаменитых русских купцов, многие из которых вышли из старо обрядцев). Кроме того, ведь сегодня тоже существуют разные интерпретации православия, ведущие к совершенно разным следствиям для трудовой этики. Я сошлюсь на авторитетное мнение протоиерея Владимира Федорова (руководи- теля Православного института миссиологии). Один подход — он называет его «фундаменталистским» — видит долг верующего в созерцательном самосовер- шенствовании, уходе из «мира» и поиске на этом пути личного спасения. Другой же подход — «творческий» — полагает, что поскольку человек сотворен Богом, то на этот акт творения он должен отвечать «соработничеством». Данный подход призывает человека к личной ответственности, рассматривая ее как благодарный ответ Богу на акт творения[5]. Думаю, что читатель согласится: трудно обнаружить в этом творческом подходе к православию призыв к уходу от мирских проблем.
Меняющиеся трудовые ценности
Об изменении трудовых ценностей россиян в ходе радикальных экономических и политических трансформаций 1990-х годов свидетельствуют проведенные в этот период эмпирические исследования. В основном я буду опираться на эмпириче- ские данные, полученные в ходе двух «волн» Всемирного исследования ценно- стей, осуществленного в нескольких десятках стран мира в 1990–1993-м и 1995–1997 годах[6], и тесно связанной с ними «волны» Европейского исследова- ния ценностей, осуществленного в 1999 году[7]. В России первый опрос в рамках этих международных исследований был проведен в начале 1991 года, второй — в конце 1995 года, третий — в мае-июне 1999 года[8].
Из табл. 1 прежде всего видно, какими были трудовые ценности работающих россиян в начале 1991 года, т. е. накануне радикальных перемен в обществе[9]. Ли- дировала в России ценность высокого заработка, которая статистически надежно опережала по частоте упоминаний все остальные аспекты работы, в том числе и весьма распространенную у нас ценность интересной работы[10]. Что же касается ценностей активной самоотдачи, трудовых и статусных достижений, ответст- венности, то они занимают места в нижней части российского списка. Следова- тельно, реальная картина трудовых ценностей в России начала 1990-х годов силь- но отличалась от достижительных императивов протестантской этики.
| Распространенность трудовых ценностей среди работающего населения России и стран «Большой семерки»* | ||||||
| Россия, частота выбора (в процентах) | Россия, рост (+) или уменьшение (–) показателей частоты выбора в 1999 году по сравнению с 1991 годом (в процентах) | Страны «Большой семерки», средняя частота выбора в 1990–1997 годах (в процентах) *** | Разница между частотой выбора в России (1991/1999 годы) и средней частотой выбора в странах «Большой семерки» (в процентах) | |||
| Ценности | 1991 N=1021чел. | 1995 N=878 чел. | 1999 N=1332 чел. | |||
| Хороший заработок | 86 | 92 | 92 | +6** | 78 | +8/+14 |
| Интересная работа | 68 | 73 | 71 | +3 | 72 | –4/–1 |
| Соответствие работы способностям | 57 | 56 | 56 | –1 | 63 | –6/–7 |
| Удобное время работы | 46 | 47 | 42 | –4 | 50 | –4/–8 |
| Большой отпуск | 45 | 34 | 30 | –15** | 32 | +13/–2 |
| Надежное место работы | 42 | 67 | 73 | +31** | 66 | –24/+7 |
| Работа, уважаемая широким кругом людей | 40 | 48 | 47 | +7** | 35 | +5/+12 |
| Возможность инициативы | 29 | 29 | 33 | +4 | 59 | –30/–26 |
| Возможность чего-то достичь | 26 | 40 | 40 | +14** | 68 | –42/–28 |
| Ответственная работа | 20 | 25 | 28 | +8** | 53 | –33/–25 |
| Отсутствие чрезмерного давления | 20 | 18 | 17 | –3 | 34 | –14/–17 |
* По материалам Всемирных исследований ценностей 1990–1993-го и 1995–1997 годов и Европейского исследования ценностей 1999 года. Данные 1999 года приводятся по докладу Кр. Херпфера (Christian Haerpfer) и Д. Ротмана (Москва, 19 ноября 2001 года, Институт социологии РАН).
** Различия статистически надежны при вероятности ошибки 0,05 или ниже.
***В массив данных о работающем населении стран «Большой семерки» вошли результаты следующих опросов: Франция – 1990 год (727 человек), Великобритания – 1990 год (910 человек), Западная Германия – 1997 год (861 человек; она намеренно выделена организаторами исследования из состава нынешней объединенной Германии, чтобы данные можно было сравнивать с материалами предшествующих опросов), Италия – 1990 год (793 человека), США – 1995 год (923 человека), Канада – 1990 год (913 человек), Япония – 1995 год (1 081 человек). Каждая страна была представлена долей респондентов, выбравших соответствующую ценность, а далее на основе этих семи чисел была рассчитана средняя частота выбора.
Сравнивая картину российских трудовых ценностей образца 1991 года с отно- шением к труду в странах развитого капитализма (в табл. 1 приведен рейтинг рассматриваемых трудовых ценностей в странах «Большой семерки»), мы обна- руживаем заметные различия между ними.
Если взять самые большие расхождения, то увидим, что у работающего насе- ления России слабее (в сравнении со странами «Большой семерки») были выра- жены достижительные ценности труда (возможность инициативы, возможность чего-то достичь, ответственная работа), а также потребность в гарантиях занято- сти (надежное место работы). Несколько чаще россияне говорили о значимости высокого заработка и минимизации рабочего времени (большой отпуск), но интенсивность трудовой деятельности беспокоила их меньше, чем работников стран «Большой семерки». Одной из самых низких была и общая оценка значи- мости труда[11].
Далее, как мы видим из той же таблицы, за восемь лет, с 1991-го по 1999 год, возросла частота упоминания надежности места работы, возможности чего-то достичь, уважения к работе со стороны окружающих, ответственности, хорошего заработка, и наоборот, реже стал упоминаться большой отпуск. В целом эти изме- нения свидетельствуют об активизации стремления к вознаграждениям (денеж- ным и моральным), к тому, чтобы эти вознаграждения были стабильными, а также о большей готовности людей платить за все это результативным трудом.
Промежуточные данные, собранные в 1995 году, дают возможность более детально проследить характер изменений. Этот более детальный анализ показы- вает, что основные сдвиги произошли к 1995 году, а в последующие три года си- туация либо совсем не менялась, либо сдвигалась в ту же сторону, но ненамного. Итак, в первые годы рыночных реформ произошли скачкообразные изменения, а потом они стали затухать. В принципе такая динамика естественна: по мере раз- вития того или иного процесса каждая следующая единица изменений дается труднее предыдущей.
Вернемся к содержанию описанных выше сдвигов. По-видимому, в них от- ражаются хорошо известные процессы, происходившие в российской экономи- ке в 1990-е годы. С одной стороны, это возникновение безработицы, а также де- градация многих рабочих мест и приближение занятых на них к состоянию, близкому к безработице (за счет низкой зарплаты, ее задержек, незагруженности и вызванного всем этим снижения престижа соответствующих видов занятости); с другой — это противоположные по направленности процессы разрушения прежних ограничений на активность и инициативу, снятия всяческих «потол- ков» заработка и достижений, освобождения труда и возникновения новых воз- можностей[12].
Частота упоминаний и о гарантиях занятости, и о возможности достижений возросла в 1,5–1,7 раза; при этом заметно повысились и ранговые места данных аспектов труда в иерархии ценностей. Примечательно, что эти испытавшие наи- больший рост популярности ценности представляют как раз два противоположных полюса формулы «гарантии против возможностей», которая, как пишет Б. В. Дубин, емко выражает «содержание общественной жизни и полюса массо- вого сознания в России после гайдаровских реформ»[13].
К концу 1990-х годов у всех, кто следит за изменениями в российском обще- стве, накопилось сильное разочарование медленностью происходящих в общест- ве изменений. Характерно название появившейся в это время статьи одного из самых проницательных российских социологов Л. А. Гордона «Времена и сро- ки демократических перемен: тяжкая медлительность исторического движения». При объяснении этой медлительности часто используется предположение о том, что сдвиги в сознании и стереотипах поведения россиян носят преимущественно межпоколенческий характер[14].
Чтобы проверить это предположение, мы проанализировали зависимость описанных выше ценностных сдвигов от возраста респондентов. Оказалось, что большинство упомянутых выше статистически значимых сдвигов примерно оди- наково представлены в разных возрастных группах. Отсюда следует, что сдвиги в данных ценностях не передавались от молодежи к старшим поколениям, а воз- никали в каждом поколении независимо, в виде реакций на одну и ту же соци- ально-экономическую и социально-культурную ситуацию[15].
Сравним направление российских сдвигов с рейтингом рассматриваемых трудовых ценностей в семи экономически и политически продвинутых странах мира. Видно, что три наиболее заметных сдвига, происшедших в трудовых ценностях россиян с 1991-го по 1999 год, шли как раз в направлении сближе- ния со странами «Большой семерки». В результате значимость гарантий заня- тости («надежного места работы») и большого отпуска в 1999 году стала мало отличаться от значимости этих характеристик в странах «семерки». Что же ка- сается достижительных аспектов труда, то в этом отношении между Россией и мировыми лидерами пока остаются очень заметные различия: рейтинг «воз- можности чего-то достичь» и «возможности проявлять инициативу» в России в 1,7–1,8 раза ниже. Все это указывает на то, что догнать страны «семерки» по значимости страха безработицы, выражающего мотивацию избегания, России оказалось гораздо легче, чем приблизиться к ним по выраженности мотивации до- стижения.
Различия по выраженности ценностей заработка легко объясняются явно бо- лее низкой оплатой, приходящейся на единицу трудовых усилий (например, на один час рабочего времени), и резко возросшими в конце 1980-х и в 1990-х годах материальными притязаниями россиян[16]. Не столь очевидны характер и причи- ны различий в соотношении ценностей «уважаемая работа» и «ответственная ра- бота». Первая из них, судя по данным на 1999 год, выражена в России заметно сильнее, а вторая, наоборот, почти в два раза слабее, чем в странах «семерки». Представляется очень важным обратить внимание на смысл «ножниц» между этими двумя ценностями: получать за свою работу вознаграждение в виде уваже- ния хочет почти половина российских работников, а находиться под угрозой на- казания (т. е. нести ответственность) готово только чуть больше четверти, в то время как в странах «семерки» соотношение обратное. Скорее всего, это объясняется тем, что в этих странах социальные институты (включая институты морали и права), ограничивающие естественное человеческое стремление жить по «принципу удовольствия», выполняют свои дисциплинарные функции более эффективно, чем аналогичные институты в России.
Все описанные различия говорят о том, что российским работникам в бли- жайшие годы предстоит развивать обе ипостаси трудовой деятельности — как инициативную, так и исполнительскую. Обе они тесно связаны с переживанием ответственности за свой труд. И преодоление наблюдающегося сегодня явного отставания России в этом отношении вряд ли возможно без дальнейших инсти- туциональных изменений, в том числе создания новых норм и правил, а также механизмов, обеспечивающих их исполнение (механизмов правоприменения)[17].
И все же общий итог пятилетнего периода — сближение трудовых ценностей в России и других странах.
Изменение трудовых ценностей российского населения можно представить и в более целостном виде. Для этого с помощью специальных статистических ме- тодов определяют типичные сочетания ценностей. Затем, зная структуру этих со- четаний, комбинируют соответствующим образом высказывания людей об от- дельных ценностях, чтобы получить более интегральные ценностные индексы.
Я представлю здесь только один из ценностных индексов — тот, который с 1991-го по 1995 год продемонстрировал наибольшие изменения.
Итак, оказалось, что для части респондентов характерны обратные соотно- шения между значимостью заработка и надежности места работы, с одной сторо- ны, и значимостью продолжительного отпуска, удобных часов работы и отсутст- вия чрезмерного давления, с другой. Судя по этим соотношениям, те, кто хотел бы больше зарабатывать (причем на долговременной основе), не беспокоятся о продолжительном отпуске, удобных часах работы и о том, чтобы она не сопро- вождалась чрезмерным давлением. И наоборот — те, кого волнует отпуск, удоб- ный режим и щадящая трудовая нагрузка, не выражают стремления к хорошему заработку и не опасаются потерять работу. На основе этих соотношений был построен индекс обратных соотношений между ценностью работы как способа ком- фортного времяпрепровождения и ценностью работы как источника высокого и на- дежного заработка.
Примечательно, что в этом индексе сталкиваются два типа отношения работни- ков к производственной организации — приверженность организации и автономия от нее: одни ищут надежных, устойчивых связей с предприятием, от которого ждут хорошего заработка; другие же хотят комфортной «непыльной» работы, при этом за данное место не держатся и высокого заработка от предприятия не ждут.
Перехожу к итогу, ради которого я пустился в эти сложные рассуждения о со- четаниях («синдромах») различных ценностей. По описанному выше интеграль- ному индексу все участвовавшие в исследовании респонденты получили индиви- дуальные оценки, и появилась возможность сравнения жителей разных стран.
Как видно из табл. 2, средние оценки по России и по другим бывшим социа- листическим странам (в том числе частям бывшего СССР) четко различаются в зависимости от года исследования: результаты опросов 1990–1991 годов указы- вают на преобладание взгляда на работу как на способ пусть низкооплачиваемо- го и не очень надежного, но комфортного времяпрепровождения; опросы же середины 1990-х годов явно говорят о преобладании ориентации на долговре- менную приверженность организации и высокий заработок[18]. (Признаюсь, что нечасто приходилось сталкиваться со столь четким «разбеганием» двух сравнива- емых групп объектов по разным половинкам шкалы.) Полученный результат го- раздо яснее, чем динамика отдельных ценностей, позволяет представить масштаб перемен в сознании работников, как и масштаб связанных с ними социально- экономических и социально-культурных изменений. За сравнительно короткое время один из аспектов интегрального отношения к труду изменился радикаль- но: работающее население России больше не рассматривает пребывание на рабо- те как одну из форм рекреации и четко закрепляет за трудом функцию нелегкого добывания высокого и надежного заработка.
| Положение России, других стран и территорий на шкале ценностного индекса «Ориентация на работу в организации как способ комфортного времяпрепровождения» (+) либо «Долговременная приверженность организации с ориентацией на максимизацию заработка» (–) | |||
| Страна или регион, год | Значение индекса | Страна или регион, год | Значение индекса |
| Москва и Моск. обл, 1990 | Максимальное + 0,80 | Беларусь, 1996 | – 0,14 |
| Беларусь, 1990 | + 0,68 | … | … |
| …* | … | Восточная Германия, 1990 | – 0,18 |
| Латвия, 1990 | + 0,56 | Азербайджан, 1996 | – 0,18 |
| Литва, 1990 | + 0,50 | … | … |
| … | … | Чехия, 1998 | – 0,22 |
| … | … | Литва, 1996 | – 0,26 |
| Эстония, 1990 | + 0,27 | Армения, 1997 | – 0,27 |
| … | … | Россия, 1995 | – 0,30 |
| Россия, 1991 | + 0,22 | Латвия, 1996 | – 0,31 |
| … | … | Украина, 1996 | – 0,35 |
| … | … | Тамбов, 1995 | – 0,37 |
| Чехия, 1990 | + 0,01 | Венгрия, 1998 | – 0,41 |
| … | … | Болгария, 1997 | – 0,42 |
| … | … | Восточная Германия, 1997 | – 0,44 |
| Болгария, 1990 | 0,00 | Эстония, 1996 | – 0,50 |
| Венгрия, 1990 | – 0,01 | Минимальное | |
| … | … | *Пропуски в таблице соответствуют положению на шкале других стран, участвовавших во Всемирном исследовании ценностей. | |
| … | … | ||
Описанный сдвиг, по-видимому, стал результатом двух встречных процессов в экономике, столкнувшейся с более жесткими, чем в социалистические време- на, финансовыми ограничениями: со стороны работодателей сократилось пред- ложение мест, обеспечивающих комфортное времяпрепровождение, но не при- носящих им экономически ощутимого эффекта; со стороны же работников снизился спрос на данные места, не позволяющие человеку выгодно продать свое рабочее время. Иными словами, никто не может теперь позволить себе роскошь ни содержать подобные рабочие места, ни трудиться на них[19].
Протестантская этика позади
Таким образом, факты показывают, что трудовые ценности не являются неизменны- ми, что они меняются даже на сравнительно коротком промежутке времени — прав- да, в том случае, когда этот промежуток насыщен важными социальными событиями.
Но если рассматривать в качестве эталона ценностную конфигурацию, харак- терную для развитого капитализма, то происшедших сдвигов пока явно недоста- точно и многому еще предстоит измениться. Какова вероятность, что идеологиче- ский фон этих изменений будет напоминать протестантскую трудовую этику?[20]
Чтобы оценить эту вероятность, полезно обратиться к недавней истории и более внимательно присмотреться к той идеологии, которая направляла мысли и действия людей в сфере труда в советское время. Предприняв этот анализ неко- торое время назад[21], я с удивлением обнаружил, что трудовая идеология совет- ского общества очень напоминала протестантскую трудовую этику.
Позвольте мне кратко резюмировать те наблюдения, которые многим читате- лям хорошо знакомы по личному жизненному опыту. Идеология советского общества была трудоцентристской, труд в ней имел своего рода священный, са- кральный смысл. В нормативных текстах декларировалась «всеобщность труда» в СССР, т. е. обязательность трудовой деятельности для каждого трудоспособно- го члена общества, недопустимость неучастия в труде и извлечения «нетрудовых доходов».
Данная идеологическая норма была юридически зафиксирована и в послед- ней советской Конституции 1977 года: «Обязанность и дело чести каждого спо- собного к труду гражданина СССР — добросовестный труд в избранной им обла- сти общественно полезной деятельности, соблюдение трудовой дисциплины. Уклонение от общественно полезного труда несовместимо с принципами социа- листического общества»[22]. Эта общая конституционная норма конкретизирова- лась в нормативных актах, на основании которых могло осуществляться судебное преследование «тунеядцев». Наиболее известный случай подобного преследова- ния — осуждение в Ленинграде «за тунеядство» Иосифа Бродского. К пяти годам ссылки в Архангельскую область «с обязательным привлечением к труду» он был приговорен в 1964 году, а юридическим основанием для подобного решения суда явился Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 4 мая 1961 года о тунеяд- цах. Трудоцентристская ориентация ярко проявлялась и в периоды кампаний по борьбе с нетрудовыми доходами.
Детально нормировались советской идеологией также те цели и мотивы, ко- торые должны направлять трудовую деятельность. Они трактовались в норматив- но-идеологических текстах в системе двух оппозиций. В первом случае противо- поставлялись личный интерес и общественная польза. Оба полюса второй оппозиции находились внутри множества личных мотивов труда, и на сей раз противопоставлялись две группы этих мотивов — «духовные» и «материальные». При этом общественно направленным мотивам трудовой деятельности отдава- лось явное предпочтение перед личными, а духовным — перед материальными.
Сопоставление двух нормативных систем — трактовки труда в советском об- ществе и протестантской трудовой этики — показывает, что для обеих был харак- терен акцент на труде как на чрезвычайно важной сфере человеческой деятель- ности и при этом обе они, хотя и по-разному, но все же ограничивали мотивацию личного и семейного потребления в качестве достойной основы трудовой дея- тельности. Социалистическая идеология трактовала данную мотивацию как ущербную по сравнению с духовными мотивами и мотивами общественного бла- га. Кальвинисты, в свою очередь, резко осуждали наиболее вызывающие формы личного потребления и считали их греховными. Они считали, что человек не дол- жен демонстрировать свое богатство, хотя может демонстрировать свой успех в форме наглядной производственной активности.
Но если вы не можете использовать все имеющееся богатство для удовлетво- рения личных потребностей, то естественно вложить его снова в дело, чтобы в итоге увеличить богатство и тем самым повысить свои шансы попасть на небе- са[23]. Таким образом, получается, что и социалистическая, и протестантская тру- довая этика выполняли функцию побуждения к производственному накоплению или, по меньшей мере, морально оправдывали подобную экономическую страте- гию. Обнаружившиеся аналогии между этими двумя этическими системами не столь уж неожиданны, если принять во внимание, что обе они были эффек- тивными культурными инструментами процесса модернизации.
Как уже говорилось, протестантская этика апеллировала к потребности инди- вида обрести счастье в потустороннем мире, и посюсторонние трудовые успехи бы- ли лишь сигналом грядущего спасения души. Цели же, провозглашенные совет- ской идеологией, касались как будто бы земного, посюстороннего благополучия. Но на самом деле речь шла о благополучии не отдельного человека, а обществен- ного целого, да и локализовалось оно в отдаленном будущем — в «счастье будущих поколений», поэтому «посюсторонность» этой цели была весьма относительна[24].
Таким образом, нечто близкое по содержанию протестантской этике уже было в недавней советской истории. Расцвет описанных выше советских идеологем, их «горячее» состояние приходились на эпоху «высокого сталинизма». В брежневское время, как показывают имеющиеся социологические данные, эти идеологические ценности уже явно не соответствовали массо- вым трудовым мотивациям советских работников. Можно определенно утверждать, что по меньшей мере начиная с 1970-х годов для наиболее массо- вых групп работников приоритетными были не общественная полезность труда и его содержательные аспекты, а заработок и те потребительские блага, по отношению к которым труд обладал инструментальной ценностью[25]. Таким образом, «протестантские» элементы советской трудовой идеологии «остыли», потеряли свое монопольное положение, уступили место идеологи- ческому «двоемыслию». Но сам факт того, что подобная идеология уже была в нашем недавнем прошлом и явно выродилась в последние советские деся- тилетия, не вселяет особых надежд на то, что подобная идеологическая кон- струкция вновь может стать основой трудового и экономического подъема в России[26].
Я думаю, что основой новой трудовой идеологии (и входящей в ее состав тру- довой этики) скорее всего станут те ценности, которые стихийно вызревают в российском обществе начиная еще с последних советских десятилетий. Речь прежде всего идет о выдвижении на первый план интересов и благополучия от- дельного, частного человека и его семьи (в противоположность благу коллектива и других социальных общностей) и о реванше «материальных» аспектов труда (в противоположность содержательным и «духовным»). Кроме того, нынешняя идеология снимает многочисленные «потолки», ограничивавшие удовлетворе- ние указанных потребностей; скромность запросов (а тем более аскетизм) пере- стает быть элементом нравственного идеала. Вот те идеологемы, которые, как мне кажется, обладают наибольшей популярностью и наибольшей силой влия- ния. Но есть и идеологические тенденции «второго плана», ориентированные на достаточно многочисленные, но все же более узкие группы продвинутых работ- ников. Здесь частный интерес выступает в форме самореализации (именно эта ценность лидирует, например, в сознании предпринимателей[27]), индивидуально- го развития и обучения (образования). Но даже эти более «высокие» потребности обычно окрашены в прагматические тона: учиться, например, надо не вообще «для саморазвития», а для того, чтобы повысить свою стоимость на рынке труда, свою капитализацию.
Вообще, постепенно формирующаяся новая трудовая идеология трудно опознаваема в своем идеологическом качестве. В ней очень мало возвышенно- го и потустороннего, она подчеркнуто приземлена, прагматична, индивидуа- листична. Модель человека в господствующем сегодня идеологическом и даже моральном дискурсе — это «человек экономический» — производитель и потребитель, преследующий свои собственные интересы (не случайно эко- номическое образование и компетентность относятся сегодня к числу наибо- лее престижных и высокооплачиваемых). Экономический образ мышления, базирующийся на этой модели человека, преобладает и в рассуждениях об обществе, явно оттесняя другие, например социологический или политоло- гический.
Если все же речь заходит о высоких материях, например о величии страны, то величие это, по мысли россиян, должно обязательно включать «высокий уро- вень благосостояния граждан»[28]. В этой идеологии находится место и благопо- лучию страны как целого — уже упомянутые предприниматели довольно высо- ко оценивали важность «возрождения России» как одной из целей своих трудовых усилий. Но и это, пожалуй, не альтруистический жест, а результат прагматического расчета: вне благополучия той среды, где живет и работает да- же очень богатый человек, вряд ли возможно устойчивое благополучие его само- го и членов его семьи.
Труд, похоже, перестает быть высшей формой человеческой активности, «де- лом чести, делом славы, делом доблести и геройства» и теряет свой сакральный смысл. Но зато расширяется диапазон легитимных форм трудовой занятости и диапазон тех жизненных целей, которые благодаря труду могут быть достигнуты.
[1] Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем. Под ред. Ю. Н. Давыдова. Москва: Прогресс, 1990.
[2] Как проницательно и не без иронии заметил Максим Соколов, говоря об одном из политиков: он добился успеха на парламентских выборах благодаря пониманию ужаса части избирателей «перед необходимостью работать и зарабатывать и обещанию эту надуманную проблему ликвидировать» (Соколов М. Наш российский электорат: как много дум наводит он / Коммерсантъ. № 0. 1993, 21 декабря. С. 5.)
[3] В частности, теперь стало ясно, что сильную мотивацию трудовых достижений может генерировать не только протестантизм, но и другие религии. Известный американский социолог П. Бергер пишет, например, что «по всей вероятности, Вебер ошибался, полагая, что конфуцианство и восточноазиатские традиции препятствуют модернизации общества» (Бергер П. Капиталистическая революция: 50 тезисов о процветании, равенстве и свободе / Пер. с англ. Г. П. Бляблиной. М.: Прогресс, 1994. С. 36).
[4] Ряд убедительных фактов, свидетельствующих о быстрой изменчивости культурных ценностей и обычаев, приводится в работе: Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация: Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского под ред. Е. Н. Емельянова и В. С. Магуна. М.: Аспект Пресс, 2000. С. 278–326.
[5] Федоров В. Ф. Фундаментализм и творческая свобода Российского Православия // Куда идет Россия?.. Общее и особенное в современном развитии / Под общ. ред. Т. И. Заславской. М., 1997.
[6] Координатор Всемирного исследования — Р. Инглхарт. В 1990–1991 годы руководителями исследований в Московском регионе были Е. И. Башкирова (РОМИР) и В. С. Магун (Институт социологии РАН); общероссийского исследования — В. Г. Андреенков (Институт сравнительных социальных исследований, Институт социально-политических исследований РАН). Перевод вопросника, использованного в Московском регионе и в Белоруссии, осуществлен А. П. Вардомацким, Е. И. Башкировой и В. С. Магуном при участии В. А. Ядова. Вторым общероссийским исследованием (в конце 1995 года) руководили Е. И. Башкирова и Х.-Д. Клингеман (Hans-Dieter Klingemann, Берлинский центр социальных исследований), исследованием 1995 года в Тамбове — Е. И. Башкирова.
[7] Руководитель исследования в России — Е. И. Башкирова.
[8] Общий анализ структуры и динамики российских трудовых ценностей в 1990-е годы см. в статьях В. С. Магуна: Трудовые ценности российского населения: социалистическая модель и постсоциалистическая реальность // Куда идет Россия?.. Альтернативы общественного развития / Под общ. ред. Т. И. Заславской. М.: Интерцентр, 1995. Вып. 2; Российские трудовые ценности: идеология и массовое сознание // Мир России. 1998. №4; Структура и динамика трудовых ценностей российского населения // Россия: трансформирующееся общество / Под ред. В. А. Ядова. М.: Канон-Пресс-Ц, 2001.
[9] В анкете нужно было отметить, какие из перечисленных аспектов труда (они приводятся в табл. 1) важны «лично для вас»; число выборов при этом не ограничивалось.
[10] Вообще в большинстве стран мира лидирует одна и та же триада трудовых ценностей: хороший заработок, интересная работа и хорошие товарищи. Люди хотят зарабатывать, занимаясь чем-то, что не противно, и желательно в хорошей компании.
[11] См.: Магун В.С. Трудовые ценности российского населения…
[12] Magun V. S. Labor Culture // Russian Culture in Transition: Paradoxes of Postcommunist Consciousness / Ed. by D. Shalin. Boulder, Co: Westview Press, 1996.
[13] Дубин Б. В. Молодежь и идеология сегодня // Куда идет Россия?.. Общее и особенное в современном развитии / Под общ. ред. Т. И. Заславской. М.: Интерцентр, 1997. Вып. 4. C. 297.
[14] Дубин Б. В. О поколенческом механизме социальных сдвигов // Куда идет Россия?.. Альтернативы общественного развития / Под общ. ред. Т. И. Заславской. М., 1995; Гордон Л. А. Времена и сроки демократических перемен: тяжкая медлительность исторического движения // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 1999. №5. О постановке проблемы в американской социологии см.: Alwin D. Cohort Replacement and Changes in Parental Socialization Values // Journal of Marriage and the Family. Vol. 52 (May 1990). P. 347–360; Alwin D., Scott J. Attitude Change: Its Measurement and Interpretation Using Longitudinal Surveys // B. Taylor, K. Thomson (eds.) Understanding Change in Social Attitudes. Dartmouth: Aldershot et. al., 1996.
[15] Наши американские коллеги высказывают гипотезу о том, что есть два типа политических социальных установок (аттитьюдов) — «символические» (в которых информационно- когнитивный компонент редуцирован, а эмоциональный сильно выражен) и «несимволические» (более рациональные и основанные на поступающей извне информации) — и они подчиняются разным закономерностям возрастных изменений. По-видимому, подобное разделение существует и среди экономических аттитьюдов и ценностей, и тогда исследуемые нами ценности относятся скорее к «несимволическим» (Alwin D. F., Krosnick J. A. Aging, Cohorts, and the Stability of Sociopolitical Orientations over the Life Span // American Journal of Sociology. 1991. Vol. 97. №1. P. 169–195).
[16] Магун В. С., Литвинцева А. З. Жизненные притязания ранней юности и стратегии их реализации: 90-е и 80-е годы. М.: Институт социологии РАН, 1993; Магун В. С. Революция притязаний и изменения жизненных стратегий молодежи: 1985–1995 годы // Социологический журнал. 1996. № 3/4; Революция притязаний и изменение жизненных стратегий молодежи: 1985–1995 / Под ред. В. С. Магуна. М.: Институт социологии РАН, 1998; Гудков Л. Д. Русский неоконсерватизм // Куда идет Россия?.. Общее и особенное в современном развитии / Под общ. ред. Т. И. Заславской. М.: Интерцентр, 1997. Вып. 4.
[17] Капелюшников Р. И. Где начало того конца?.. (К вопросу об окончании переходного периода в России) // Вопросы экономики. 2001. №1.
[18] При этом различия между оценками одной и той же страны в разные годы статистически надежны (при вероятности ошибки 0,01 или ниже).
[19] Уже после первой публикации описанных здесь результатов появилась интересная статья Н. В. Чайковской и Я. Л. Эйдельмана (Чайковская Н. В., Эйдельман Я. Л. Структура и динамика трудовой мотивации работников промышленности // Общество и экономика. 2000. №11), подтверждающая обнаруженные нами сдвиги. В ней приводятся данные о динамике трудовых ценностей работников промышленных предприятий, охватывающие период с 1993-го по 1999 год и свидетельствующие, что на протяжении этого времени росла значимость заработка и в то же время последовательно снижалась значимость благоприятных санитарно-гигиенических условий труда, интересной работы, хорошего, дружного коллектива. Эти факты наглядно демонстрируют, что в течение 1990-х годов ожидания работников все больше фокусировались на заработке — при одновременном снижении запросов к комфортности процесса и условий труда. Хотя авторы сравнивали значимости отдельных ценностей, сделанный на основе их данных вывод прямо совпадает с тем, к которому я пришел на основе наблюдения за динамикой интегрального ценностного индекса.
[20] Вопрос этот не праздный, поскольку сегодня так, действительно, иногда происходит. П. Бергер сообщает о громадном росте популярности евангельского протестантизма в обширных районах третьего мира. Исследования, проводимые его сотрудниками во главе с Д. Мартином, показывают, что при этом формируется и соответствующая трудовая этика. Одним из эпицентров «протестантского землетрясения» оказалась Гватемала — более четверти ее населения обратилось в новую веру. В этой связи Бергер приводит шутливую фразу «Макс Вебер жив-здоров и живет в Гватемала-Сити!» (Berger Peter L. The Capitalist Revolution. Fifty Propositions about Prosperity, Equality, and Liberty. With a new introduction by the author // Basic Books, A division of Harper Collins Publishers, 1991. P. XXIV–XXV).
[21] Magun V. S. Labor Culture.
[22] Конституция (Основной Закон) Союза Советских Социалистических Республик. М.: Издательство «Известия Советов народных депутатов СССР», 1978. Статья 60, с. 20. Цитируемая статья Конституции СССР дословно повторялась в Конституции бывшей РСФСР. См.: Конституция (Основной Закон) Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Конституции (Основные Законы) Автономных Советских Социалистических Республик, входящих в состав РСФСР. М.: Советская Россия, 1979. С. 19–20.
[23] Stark R. M. Sociology. Third edition. Belmont, Ca: Wadsworth Publishing Company, 1989. Р. 504–505.
[24] Уже после того, как я осуществил и опубликовал этот анализ, я обнаружил сходное заключение В. Л. Цымбурского в его работе, посвященной городским революциям. Излагая соответствующие выводы, он ссылался также на книгу Т. Люка «Идеология и советская индустриализация», опубликованную в 1985 году (Luke T. W. Ideology and Soviet Industrialization. L., 1985). Вряд ли стоит говорить, как я был рад подобному совпадению во мнениях! — См.: Цымбурский В. Л. Городская революция и будущее идеологий в России. Цивилизационный смысл большевизма (Продолжение) // Русский журнал, 7 июля 2002 года [http:/www.russ.ru/politics/20020708-tzim.html].
[25] Магун В. С. Российские трудовые ценности… С. 119–121.
[26] Магун В. С. Ценностный реванш в современном российском обществе // Куда идет Россия?.. Альтернативы общественного развития. Вып. I / Под ред. Т. И. Заславской и Л. А. Арутюнян. М., 1994.
[27] Булычкина Г. К. Мотивация трудовой деятельности предпринимателей // Становление нового российского предпринимательства: Социологический аспект / Под ред. В. В. Радаева. М., 1993. См. также: Чирикова А. Е. Лидеры российского предпринимательства: менталитет, смыслы, ценности. М., 1997. С. 116–119; Чирикова А. Е. Женщина во главе фирмы. М., 1998. С. 248–255.
[28] Общественное мнение — 2002. По материалам исследований 1989–2002. М.: ВЦИОМ, 2002. С. 154.