Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 3, 2003
По прошествии десяти лет экономических реформ можно говорить о форми- ровании специфической «российской модели» рынка труда. К сожалению, ее ключевые особенности не до конца осознаны даже экспертами, не говоря уже о политиках или общественном мнении. Общая картина обычно теряется за обсуждением многочисленных парадоксов и «нестандартных» механизмов приспособления. Российский рынок труда воспринимается скорее как нагро- мождение аномалий, чем как целостная и по-своему внутренне стройная система. Опыт, однако, свидетельствует, что он не ведет себя хаотически, а подчиняется вполне определенной логике, вытекающей из особенностей сложившейся модели.
В зарубежных исследованиях тезис о существовании двух альтернативных моделей «переходного» рынка труда можно считать общепринятым. Ареал рас- пространения первой — страны Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), ареал распространения второй — Россия и другие республики бывшего СССР. К сожа- лению, отечественные исследователи, как правило, проходят мимо этого вывода. В результате даже такая проблема, как реформирование трудового законодатель- ства, чаще всего обсуждается в отрыве от реального функционирования россий- ского рынка труда, без увязки с отличительными особенностями той модели, ко- торая сформировалась в «шоковые» 90-е годы.
Эволюция трудовых отношений в странах ЦВЕ в общем и целом соответст- вовала исходным ожиданиям, сопровождавшим старт рыночных реформ. Все они с известными вариациями воспроизводили тот тип рынка труда, который хорошо известен из опыта ведущих стран Западной Европы (Бельгии, Герма- нии, Испании, Франции, Швеции и др.). Это рынок с высокой степенью защи- ты занятости, сложными механизмами заключения коллективных договоров, значительной сегментацией рабочей силы и устойчивой долговременной без- работицей[1].
Первоначально ничто не предвещало, что развитие российского рынка труда пойдет по иному сценарию и что его итогом станет формирование специфиче- ской модели, во многом отличной от той, что утвердилась в странах ЦВЕ. Россия вслед за другими реформируемыми экономиками включилась в «импортирова- ние» стандартного набора институтов, действующих в данной сфере: был введен законодательный минимум заработной платы, создана система страхования по безработице, легализована забастовочная деятельность, сформирована слож- ная многоступенчатая система коллективных переговоров, установлены налоги на фонд оплаты труда, внедрена политика налогового ограничения доходов, предпринимались попытки индексации заработной платы и т. д.
В этих шагах, подчеркнем, не было ничего «нестандартного». Отсюда — впол- не закономерные ожидания, что в России рынок труда будет «работать» пример- но так же, как рынки труда в других постсоциалистических странах, раньше нее вступивших на путь реформ. Правда, с учетом большей глубины трансформаци- онного кризиса можно было предполагать, что масштаб и острота проблем ока- жутся иными: «сброс» предприятиями рабочей силы — активнее, безработица — выше, трудовые конфликты — многочисленнее, инфляционное давление со сто- роны издержек на рабочую силу — сильнее и т. д. К тому же, обретя дополнитель- ные «ребра жесткости» в виде вновь введенных институтов, российский рынок труда сохранил немалое число законодательных норм и ограничений, действо- вавших при прежней системе. Неудивительно, что первые пореформенные годы прошли под знаком скорой катастрофы, которая, как представлялось большин- ству наблюдателей, неминуемо должна была разразиться в сфере занятости рос- сийской экономики.
Портрет первый — фактический
Однако этим катастрофическим прогнозам так и не суждено было сбыться. Как же в действительности повел себя российский рынок труда в условиях переход- ного кризиса? Попытаемся дать его схематический портрет[2].
1. Занятость в российской экономике оказалась на удивление устойчивой и не слишком чувствительной к шокам переходного процесса. За весь порефор- менный период ее падение составило 12–14 процентов и было явно непропорци- онально масштабам сокращения ВВП, которое, по официальным оценкам, достигало 40 процентов (в нижней точке кризиса). В большинстве стран ЦВЕ картина была иной: между темпами сокращения занятости и темпами экономи- ческого спада поддерживался примерный паритет.
2. Во всех странах ЦВЕ старт рыночных реформ ознаменовался взлетом откры- той безработицы. Практически везде она быстро преодолела десятипроцентную отметку, а в ряде случаев (Болгария, Польша, Словакия) превысила 15–20 процен- тов. Ситуация стабилизировалась к середине 90-х годов, когда большинству стран ЦВЕ удалось преодолеть переходный кризис. В России рост безработицы был мед- ленным и постепенным, и лишь на шестом году рыночных реформ она перешагну- ла десятипроцентный рубеж, достигнув того уровня, который установился в боль- шинстве других постсоциалистических стран уже после того, как там возобновился экономический рост[3]. Но стоило российской экономике вступить в фазу оживле- ния, как показатели безработицы стремительно пошли вниз, уменьшившись в два раза, — с максимальной отметки 14,6 процента, зафиксированной в начале 1999 го- да, до 7,1 процента в середине 2002 года. Таких темпов сокращения безработицы не знала ни одна другая переходная экономика.
3. Необычная черта российского рынка труда — резкое сокращение продол- жительности рабочего времени. На протяжении первой половины 90-х годов среднее количество рабочих дней, отработанных рабочими в промышленности, сократилось почти на целый месяц. Такого не было ни в одной из стран Централь- ной и Восточной Европы. И хотя со второй половины 90-х годов продолжитель- ность труда в российской экономике начала постепенно увеличиваться, она до сих пор не вернулась к своим исходным значениям.
Не менее важно, что в показателях рабочего времени прослеживалась силь- ная дифференциация. Отклонения от стандартной продолжительности рабочей недели, причем не только в меньшую, но и в большую сторону, встречались по- всеместно. Так, около 15 процентов всех занятых трудились дольше стандарт- ных 40 часов в неделю. Можно утверждать, что с точки зрения изменений в про- должительности рабочего времени российский рынок труда демонстрировал нетипично высокую эластичность.
ЦВЕ реальная «производственная» заработная плата увеличилась по сравнению с дореформенным уровнем, причем в некоторых из них весьма ощутимо — на 20–30 процентов. Постепенное удорожание рабочей силы не могло не подры- вать спрос на нее, способствуя консервации устойчиво высокой безработицы. В то же время в российской экономике на протяжении большей части 90-х го- дов цены производства росли быстрее потребительских цен, и, следовательно, с точки зрения работодателей падение реальной заработной платы было даже глуб- же, чем с точки зрения работников. В противоположность странам ЦВЕ, в России «производственная» реальная заработная плата не обнаруживала тенденции к воз- вращению на дореформенный уровень: сокращение цены труда для производите- лей имело устойчивый характер. Прогрессирующее удешевление рабочей силы по- зволяло поддерживать спрос на нее на более высокой отметке, предотвращая тем самым резкий всплеск открытой безработицы.
5. Во всех бывших социалистических странах смена экономического режима была сопряжена с усилением неравенства в распределении трудовых доходов. Одна- ко в странах ЦВЕ оно так и осталось достаточно умеренным. В России же углубле- ние дифференциации в заработках было исключительно резким: если в 1991 году значение коэффициента Джини (интегральный показатель неравенства в распреде- лении доходов, изменяющийся в интервале от 0 — полное равенство до 1 — абсо- лютное неравенство, все доходы достаются одному человеку) равнялось 0,32, то к концу 90-х годов — уже 0,45. В настоящее время по этому показателю Россия в полтора-два раза «опережает» страны ЦВЕ. Отсюда следует, что в российской эко- номике не только средний уровень оплаты труда, но и структура относительных ста- вок заработной платы была чрезвычайно подвижной и гибкой.
6. На протяжении всего переходного периода в российской экономике про- исходил интенсивный оборот рабочей силы. По темпам движения рабочей силы Россия заметно превосходила подавляющее большинство стран ЦВЕ, причем до- стигалось это не только и не столько за счет большей активности выбытий, сколько за счет большей активности приемов на работу. Применительно к усло- виям глубокого экономического кризиса это выглядит весьма неожиданно. В других переходных экономиках интенсивность найма с началом рыночных ре- форм, как правило, резко снижалась. В России же найм продолжал поддержи- ваться на устойчиво высокой отметке.
Другая, не менее парадоксальная черта, — доминирование добровольных уволь- нений. В странах ЦВЕ основная часть выбытий приходилась на вынужденные увольнения. На российском рынке труда увольнения по инициативе работодателей так и не получили заметного распространения. Преобладали увольнения по собст- венному желанию, достигавшие 65–74 процентов от общего числа выбывших.
7. «Визитной карточкой» российского рынка труда стали разнообразные «не- стандартные» способы адаптации — работа в режиме неполного рабочего време- ни и вынужденные административные отпуска, вторичная занятость и занятость в неформальном секторе, задержки заработной платы и теневая оплата труда. Эти приспособительные механизмы были спонтанно выработаны самими рыночны- ми агентами, с тем чтобы оперативно реагировать на неожиданные изменения экономической и институциональной среды. Ни в одной из других переходных экономик размах и разнообразие этих механизмов не были столь значительными, концентрация столь плотной, а укорененность столь глубокой, как в России. В результате с определенного момента такие способы адаптации стали восприни- маться как повседневная рутина, как общепринятая практика, как норма трудо- вых отношений.
Все эти «нестандартные» механизмы объединяла одна важная общая черта — неформальный или полуформальный характер. Обычно они действовали либо в обход законов и других формальных ограничений, либо вопреки им и вели к персонификации отношений между работниками и работодателями, вследст- вие чего явные трудовые контракты уступали место неявным.
8. Учитывая те потрясения, которые пришлось пережить российской эконо- мике в 90-е годы, естественно было бы ожидать волны острых и затяжных трудо- вых конфликтов. Но, как ни странно, забастовочная активность поддерживалась на относительно невысокой отметке. В первой половине 90-х годов в расчете на одну тысячу занятых терялось от трех до 25 рабочих дней, во второй половине число потерянных рабочих дней увеличилось до 45–84, но к концу десятилетия вновь упало до трех дней. По международным стандартам это достаточно умерен- ный уровень.
Таким образом, реальное функционирование российского рынка труда ха- рактеризовалось относительно небольшими потерями в занятости и умеренной безработицей; гибким рабочим временем и сверхгибкой заработной платой; ин- тенсивным оборотом рабочей силы и повсеместным распространением «нестан- дартных» форм трудовых отношений; наконец, невысокой забастовочной актив- ностью. В результате он оказался хорошо приспособлен к тому, чтобы амортизировать многочисленные негативные шоки, которыми сопровождался процесс системной трансформации. Приспособление к ним осуществлялось, прежде всего, за счет изменения цены труда и его продолжительности и лишь в весьма ограниченной степени — за счет изменений в занятости. В свое время это дало основание Ричарду Лэйарду охарактеризовать российскую модель рын- ка труда как «мечту любого экономиста-неоклассика»[4].
Портрет второй — официальный
А теперь от «фактического» портрета российского рынка труда обратимся к его «официальному» портрету. Представим, что через сто лет некоему будущему спе- циалисту по экономической истории предстоит написать исследование на тему «Российский рынок труда в конце XX века». Предположим также, что в силу каких- то причин от интересующего его периода не сохранилось никаких статистических данных или научных публикаций. Вся имеющаяся в его распоряжении информа- ция ограничивается «старым» КЗОТом (действовавшим до начала 2002 года) и дру- гими законодательными актами вроде законов о занятости, профсоюзах, коллек- тивных договорах и т. д. И вот по этим «официальным» материалам он должен реконструировать, как же в условиях переходной экономики работал российский рынок труда. Скорее всего, его реконструкция имела бы очень мало общего с той реальной картиной, которая была нарисована выше.
а) Прежде всего наш историк предположил бы, что российская экономика должна была страдать от устойчиво высокой безработицы. Действительно, с фор- мальной точки зрения введенная в России система поддержки безработных явля- лась не менее, а в чем-то более щедрой, чем аналогичные системы, принятые в странах ЦВЕ. Если исходить из установленного законодательством процентно- го отношения пособий к заработной плате по последнему месту работы безработ- ного, то по данному показателю Россия не уступала другим реформируемым экономикам или даже их превосходила. Что касается продолжительности выплат, то в России она была до недавнего времени единой для всех безработных и равня- лась 12 месяцам. В странах ЦВЕ максимальная продолжительность выплат была обычно короче и, кроме того, условия получения пособия сильно дифференциро- вались для различных категорий безработных. В России статус безработного с пра- вом на получение пособий предоставлялся практически всем обращавшимся в го- сударственные службы занятости, если они не имели работы. При столь мощных стимулах к регистрации высокая открытая безработица должна была бы представ- ляться неизбежной, особенно — в условиях глубокого экономического кризиса.
б) Будущему исследователю не оставалось бы ничего другого, как заключить, что в российских условиях в динамике как реальной, так и номинальной оплаты труда присутствовал сильный элемент инерции. Официально в России действует сложная система переплетающихся коллективных трудовых договоров. Перего- ворный процесс захватывает не только отдельные предприятия, но также целые отрасли и регионы. Венчает конструкцию Генеральное тарифное соглашение, вырабатываемое и заключаемое в рамках Трехсторонней комиссии. Условия, за- кладываемые в коллективные соглашения разного уровня, способны резко огра- ничивать свободу маневра работодателей. Кроме того, законодательство наделяет профсоюзы настолько обширными прерогативами, что у них, казалось бы, есть полная возможность диктовать свою волю и проводить любые требования о по- вышении заработной платы и улучшении условий труда. В подобных условиях трудно ожидать от заработной платы сколько-нибудь заметной гибкости.
в) Российское законодательство предоставляет различным категориям работ- ников множество льгот и гарантий, финансирование которых возлагается на ра- ботодателей. Оно предусматривает очень высокую степень защищенности групп со слабыми конкурентными позициями на рынке труда. Отсюда наш историк мог бы сделать вполне логичный вывод, что в переходной экономике России были сильны «солидаристские» установки, что дифференциация в оплате и условиях труда была очень незначительной и что, возможно, в ней существовала даже опасность излишнего сжатия различий в заработной плате.
г) Он решил бы также, что продолжительность рабочего времени в россий- ской экономике была строго унифицированной. Согласно российскому законо- дательству работать сверхурочно разрешено лишь отдельным категориям заня- тых, но и они имеют право не более чем на 120 дополнительных рабочих часов в год. К этому добавляются жесткие ограничения на заключение трудовых конт- рактов с неполным рабочим временем.
д) У него не возникло бы ни малейших сомнений, что российская переходная экономика отличалась низким оборотом рабочей силы из-за весьма серьезных издержек, связанных с регулированием численности персонала предприятий. Так, в случае увольнения работника по сокращению штатов работодатель обязан выплачивать выходное пособие, размеры которого варьируются от одного до трех месячных заработков. Неденежные издержки, сопутствующие вынужденным увольнениям, также достаточно весомы. О предстоящем увольнении работода- тель должен сообщить работнику не менее чем за два месяца. Затем не менее чем за два месяца он обязан направить информацию о намечаемом высвобождении в государственные органы занятости, а если оно предполагается массовым, то не менее чем за три месяца поставить в известность профсоюзную организа- цию. Но самое главное, что до недавнего времени сокращения штатов не могли производиться без согласия профсоюзов. Действовавший закон наделял их фак- тически правом вето.
е) И, наконец, приняв во внимание те разнообразные права и привилегии, которыми законодательно наделены профсоюзы, будущий историк пребывал бы в полной уверенности, что российской экономике был присущ достаточно высо- кий уровень забастовочной активности.
В итоге проанализировав все доступные ему свидетельства, он пришел бы к заключению, что российский рынок труда мало отличался от рынков труда дру- гих постсоциалистических экономик, а если и отличался, то, скорее всего, в сто- рону большей неповоротливости и инерционности.
Сравнение этих картин — реальной и нормативной — приводит к достаточно очевидному выводу: подвижность российского рынка труда достигалась не бла- годаря гибкости существующего трудового законодательства и заключавшихся контрактов, а вопреки им. Пожалуй, самый наглядный пример — задержки зара- ботной платы. Феномен невыплат наглядно показывает, что пластичность рос144 сийского рынка труда обеспечивалась не содержанием норм трудового права (ко- торые в действительности были и остаются жесткими и чрезвычайно обременительными), а слабостью контроля за их соблюдением.
С институциональной точки зрения своеобразие российского рынка труда за- ключается в слабости дисциплинирующих и правоприменительных механизмов, призванных обеспечивать исполнение законов и контрактов. Помимо судебной системы, это могут быть надзорные органы исполнительной власти (наподобие Рострудинспекции); профсоюзы, заключающие коллективные договоры и следя- щие за их выполнением; привлечение работников или их представителей к уча- стию в руководящих органах компаний; протестная активность; репутационные механизмы (когда предпринимателям с «плохой» репутацией становится трудно находить работников и партнеров по сделкам). Наконец, еще одно, последнее средство, имеющееся в распоряжении работников, — это «голосование ногами», когда ответом на систематические нарушения законов и контрактов оказывается уход с предприятия.
В пореформенной России все эти механизмы действовали поразительно не- эффективно. Законодательные предписания и контрактные обязательст- ва успешно обходились или вообще открыто игнорировались без опасений, что за этим могут последовать серьезные санкции. И дело не только в том, что госу- дарство не справлялось с функциями гаранта установленных правил и норм. Очень часто оно само выступало их активным нарушителем (не выплачивало за- работную плату работникам бюджетного сектора, задерживало выплату пособий по безработице и т. д.). В российских условиях гораздо выгоднее было действо- вать поверх формальных «правил игры», поскольку издержки, связанные с со- блюдением существующего законодательства и действующих контрактов, чрез- вычайно обременительны (а в некоторых случаях находятся на запретительно высоком уровне), в то время как издержки, связанные с нарушением существую- щего законодательства и действующих контрактов, сравнительно невелики. В ре- зультате оказывалось, что действительный институциональный фундамент рос- сийского рынка труда составляли не столько законы и контракты, сколько различные неформальные связи и практики.
За и против
Двойственность российской модели рынка труда не позволяет дать ей однознач- ную нормативную оценку. С одной стороны, необходимо учитывать, какие им- пульсы исходят от российского трудового законодательства с его многочислен- ными правовыми и административными ограничениями. С другой стороны, нельзя упускать из вида то воздействие, которое на систему трудовых отношений оказывает слабость правоприменительных и дисциплинирующих механизмов.
Можно выделить несколько главных негативных последствий, которыми чревата чрезмерная зарегулированность рынка труда:
∙ возлагая на работодателей разнообразные дополнительные обязательства, она повышает стоимость рабочей силы и, следовательно, сокращает на нее спрос. При про- чих равных условиях это означает снижение общего уровня занятости и рост безработицы;
∙ в большинстве случаев «избыточная» защита занятости распространяется не на всю экономику, а охватывает только ее центральное ядро. Результатом становится сегментация рынка труда. Наряду с секторами, вынужденными жить «по правилам», образуются анклавы, в большей или меньшей мере свободные от бремени избыточного регулирования. Те, кому удается устроиться в защищенном секторе («инсайдеры»), выиг- рывают: они получают более высокую заработную плату, пользуются широким спектром льгот и гарантий, их практически невозможно уволить и т. д. В то же время те, кто заняты в незащищенном секторе, а также безработные («аутсайдеры») проигрывают: их шансы найти «хорошее» рабочее место становятся минимальными. Первичный сектор притяги- вает работников с сильными конкурентными позициями, чья производительность доста- точно высока, чтобы окупать издержки, связанные с использованием рабочей силы. А большинству работников со слабыми конкурентными позициями (молодежь, имею- щие недостаточную образовательную подготовку и т. д.) приходится оседать во вторичном секторе. На «хорошие» рабочие места образуются очереди, что ведет к формированию длительной безработицы. Так сверхзащищенность занятости на одних сегментах рынка труда оборачивается ее недостаточной защищенностью на других сегментах;
∙ крайним проявлением этой тенденции можно считать возникновение обширного неформального сектора, полностью свободного от действия формальных регуляторов. Здесь не признается никаких гарантий занятости, письменные контракты заменяют- ся устными договоренностями, отношения между работниками и работодателями но- сят по большей части краткосрочный характер, оплата труда производится только на- личными, налоги не платятся, споры разрешаются без участия государства и т. д.;
∙ чрезмерная озабоченность защитой уже существующих рабочих мест способна затруднять создание новых рабочих мест. Крупные фирмы, на которые распространяют- ся все законодательные и административные ограничения, вынуждены проявлять край- нюю осторожность в привлечении дополнительных работников, поскольку в случае ухудшения экономической ситуации от них не удастся быстро и легко освободиться. С другой стороны, успешно работающие небольшие фирмы останавливаются в своем развитии и не идут дальше определенного порога численности, поскольку при его пре- вышении они подпадают под действие жестких регламентирующих норм и сталкивают- ся со скачкообразным ростом издержек на рабочую силу. Этим же объясняется отказ многих предпринимателей, вовлеченных в неформальную экономическую деятельность, от перехода в формальный сектор.
Однако российский опыт заставляет внести определенные коррективы в общепринятые представления о тех негативных эффектах, которые порождает избыточная защита занятости. Слабость правоприменительных механизмов час- тично нейтрализовывала жесткость существующего трудового законодательства, смягчая стандартные эффекты, связанные с избыточной защитой занятости.
Будь иначе, то тогда буквальное следование всем установленным правилам и нормам могло бы полностью парализовать работу российского рынка труда. Однако одновременно слабость этих механизмов порождала множество иных, не менее серьезных проблем:
∙ подрывалось уважение к одному из главных институтов, составляющих фундамент современной сложно организованной экономики, — институту контракта. Систематическое нарушение договорных обязательств стало фактически нормой российского рынка труда;
∙ без надежно защищенных контрактов становилось невозможным планирова- ние экономической деятельности на длительную перспективу. Происходило резкое сужение временного горизонта принимаемых решений, трудовые отношения при- обретали по преимуществу краткосрочный характер. Это подрывало стимулы к инве- стициям в специальный человеческий капитал, являющийся одним из главных источ- ников повышения производительности труда;
∙ значительно возрастала информационная непрозрачность рынка труда. При найме работник заранее не знал, в какой мере станут соблюдаться условия заключенно- го с ним трудового контракта. В подобных условиях информация о качестве рабочих мест превращалась из «общественного» блага в «частное». Это усиливало общий уро- вень неопределенности, повышало издержки поиска и замедляло перераспределение рабочей силы из неэффективных секторов экономики в эффективные, многократно увеличивая число проб и ошибок;
∙ низкий уровень и нестабильность заработной платы заставляли работников ди- версифицировать свою трудовую активность, прибегая к дополнительной занятости.
Как следствие, терялись преимущества от специализации и разделения труда, которые еще Адам Смит рассматривал в качестве важнейшего условия экономического роста;
∙ отсутствие действенных санкций, ограничивающих оппортунистическое пове- дение работодателей, открывало широкое поле для злоупотреблений, перекладывания издержек приспособления на работников и даже прямого обогащения за их счет. Уси- лия руководителей предприятий начинали направляться на задачи, имевшие мало общего с задачами реструктуризации и повышения эффективности производства;
∙ замедлялись темпы создания новых рабочих мест, поскольку, действуя в обход формальных «правил игры» (задерживая заработную плату, отправляя работников в административные отпуска без сохранения содержания и т. п.), предприятия получа- ли возможность сохранять старые, неэффективные рабочие места.
Нельзя отрицать, что в пореформенный период российский рынок труда сыграл роль важного амортизатора, существенно смягчив возможные негативные последствия, связанные с избыточной защитой занятости. Он продемонстрировал немалый адаптивный потенциал, позволив избежать многих проблем, с которыми столкнулись страны ЦВЕ. Очевидно, что это стало возможным прежде всего бла- годаря господству неформальных правил и норм в сфере трудовых отношений.
К сожалению, гораздо хуже российская модель рынка труда оказалась приспособ- лена к тому, чтобы быть проводником экономического роста. Оборотной стороной ее «пластичности» стали замедленная реструктуризация занятости, недоинвестирова- ние в специальный человеческий капитал, низкий уровень производительности тру- да. Облегчая краткосрочную адаптацию, эта модель не создавала достаточных пред- посылок для долгосрочного реструктурирования экономики.
Общий вектор необходимых перемен сегодня очевиден — это постепенное сближение фактической и нормативной картин функционирования российского рынка труда. Говоря более конкретно, программа реформ должна сочетать шаги по его дерегулированию с мерами по усилению правоприменительных и дисцип- линирующих механизмов. Как и в других звеньях экономической системы, успе- ха здесь можно добиться только двигаясь двумя встречными маршрутами — по- вышая «цену» за отклонения от требований закона и контрактных установлений, но одновременно делая формальные ограничения более «дешевыми», минимизи- руя их число и упрощая их содержание. Чем прозрачнее и необременительнее са- ми правила, тем легче становится следить за их соблюдением и добиваться их вы- полнения.
В какой мере усилия, предпринимавшиеся государством в последнее время, соответствуют оптимальной стратегии реформирования рынка труда — вопрос открытый. Нельзя, однако, не отметить существования реальной опасности, что реформы трудового законодательства могут пойти по ложному пути — расшире- ния и усложнения сети запретов и ограничений, безостановочного наращивания и ужесточения административного контроля.
Не в последнюю очередь это связано с тем, что в поле зрения многих участ- ников законодательного процесса попадает только нормативный портрет рос- сийского рынка труда, но никак не реальный. Как следствие, значительная часть требований и предложений, высказываемых левыми партиями, профсоюзами да и правительственными экспертами, исходит из наивной установки: главное — чтобы все было хорошо на бумаге, а уж действительность как-нибудь сама о себе позаботится. (Последний пример такого рода — положение об установлении ми- нимального размера оплаты труда на уровне прожиточного минимума, вошедшее в новый Трудовой кодекс.) При этом очень приблизительно осознается, какие возможности открывает и какие ограничения накладывает реально действующая модель российского рынка труда. Дискуссия фактически ведется в безвоздушном пространстве, так что вопрос о возможных реакциях участников трудовых отно- шений на предлагаемые перемены даже не ставится — как если бы принятие за- конодательного акта само по себе обеспечивало его выполнение.
Проблема уклонения от требований закона и условий контрактов не лечится «сверхзарегулированностью», на самом деле это симптомы одной и той же болез- ни. Любая попытка втиснуть российский рынок труда в жесткий административ- ный каркас имела бы разрушительные последствия. Она подорвала бы действие выработанных им механизмов краткосрочной адаптации, не создав ни стимулов, ни условий для продуктивной долгосрочной реструктуризации занятости. Возможность гибкой подстройки должна быть введена в правовое поле, допу- скаться законом и фиксироваться в трудовых контрактах в явном виде. На смену «гибкости ради выживания» должна прийти «гибкость ради роста».
[1] Подробный анализ эволюции рынков труда в странах Центральной и Восточной Европы см.: Boeri T., Burda M. C. and Kollo J. Mediating the Transition: Labour Markets in Central and Eastern Europe. N.Y.: Centre for Economic Policy Research, 1998.
[2] Более подробный анализ см. в: Gimpelson V. and Lippoldt D. The Russian Labour Market: Between Transition and Turmoil. Lanham: Rowman & Littlefield, 2001; Капелюшников Р. Российский рынок труда: адаптация без реструктуризации. М.: Высшая школа экономики, 2001.
[3] В данном случае мы намеренно ограничиваемся только оценками общей безработицы, которая измеряется на основе выборочных обследований рабочей силы в соответствии с критериями Международной организации труда. Что касается регистрируемой безработицы, то на протяжении всех 90-х годов она поддерживалась на поразительно низком уровне и составляла менее двух процентов. Таким достижением не может похвастаться ни одна другая переходная экономика. Однако анализ причин расхождения между показателями общей и регистрируемой безработицы выходит за рамки настоящей работы.
[4] Layard R. and Richter A. Labour Market Adjustment — the Russian Way, 1994 (draft).