Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 2, 2003
| * (а) Крестьянское обычное право Социальные типы человеческого поведения формализуются и кодифицируются в рамках закона. Вместе с тем закон может весьма неадекватно отражать реальность социального поведения. Целые области социального оказываются неохваченными формализованным правом, оставаясь подчиненными обычаю, который функционирует как неписаное дополнение к официальному закону. Более того, обычай, как и действительное социальное поведение, может противоречить закону, отрицать его. Во многих крестьянских обществах закон предстает как нечто, навязанное извне и определяемое нуждами, интересами, взглядами и ценностями чуждых социальных групп. С другой стороны, жизнь крестьянина протекает в контексте обычая с его собственными специфическими условиями и представлениями. Ввиду этого противоречия всякая попытка объяснить социальное поведение крестьянина просто на основе закона, привнесенного извне, или только исходя из местного обычая, как правило, четко не сформулированного, непросто. В этом смысле в России 1861–1906 годов сложилась уникальная ситуация. Закон об освобождении крестьян 1861 года придал крестьянскому обычаю полный правовой статус. Проблема социальных различий между крестьянским и некрестьянскими сословиями была разрешена посредством признания и юридической формализации со стороны государства. Крестьянские обычаи и гражданское право для крестьянских общин слились воедино. Положение 19 февраля 1861 года выделяло крестьянство как особое сословие, имеющее собственную форму общинной организации и подчиняющееся волостным судам сельских судей. Крестьянские суды должны были судить по обычаю, признаваемому в качестве «самостоятельного источника права»[1]. Юрисдикции таких судов подлежали гражданские дела и мелкие уголовные преступления, совершенные крестьянами данной волости, объединяющей несколько сельских обществ[2]. Принадлежность крестьянскому сословию определялась припиской, формальной регистрацией семьи в крестьянской общине[3]. К этой же категории были отнесены также некоторые маргинальные группы не крепостных крестьян (однодворцы и др.); после1887 года все они окончательно растворились в крестьянской среде[4]. В результате этих нововведений около девяти десятых всего населения России оказалось выведено из-под юрисдикции государственного закона и перемещено под действие крестьянского (обычного) права как его понимали сельские судьи в той или иной местности. На сенат Высшего апелляционного суда России была возложена обязанность общего надзора за применением обычного права в сельских судах. Возвышение крестьянского обычая до статуса закона обычного права способствовало глубокому прояснению социальной структуры русского крестьянства. Оно побудило специалистов к интенсивному изучению крестьянской традиции ив конечном итоге к созданию уникального собрания документов о крестьянском обычном праве, его систематизации и анализу[5]. Сам процесс сбора и кодификации городскими учеными—правоведами чрезвычайно разнородных материалов по крестьянскому обычаю неизбежно селективен и, разумеется, не может быть свободен от некоторых ошибочных толкований и идеологических искажений. И все же, если объединить богатые данные и изощренную аргументацию таких убежденных народников, как Ефименко и Леонтьев, с одной стороны, и материалы их оппонентов—«законников», таких, как Пахман и Хауке, с другой, то общая картина получается весьма адекватной. В целом, исследование крестьянского обычного права выявило его поразительную однородность на фоне широкого разнообразия местных условий. И это при том, что между обычным правом и законодательством, распространяющимся на некрестьянские слои общества, существовал значительный разрыв[6]. (б) Семейная собственность[7] Практически все исследователи крестьянского обычая и права сходятся в том, что специфику этой области составляет в первую очередь совместное владение крестьянской семьи. Эта особенность распространяется на крестьянское население всех областей России[8]. Хозяйственное имущество двора должно принадлежать целиком всей семье[9] — в этом состояло основное убеждение крестьянина[10], имевшее «глубокие корни в народном сознании»[11]. Этот принцип в равной степени относился к общинным земельным наделам и к обособленным, участковым крестьянским хозяйствам. Семейная собственность и семейное землевладение представляют собой наиболее яркое выражение той слитности семьи и хозяйства, которая образовывала специфику крестьянского двора. Единомыслие, существовавшее по этому поводу у крестьянского населения России, было понято и признано государственными законодателями. Положение 1861 года, наделяя землей освобожденных крестьян, указывает, что «субъектом права на усадьбу и на полевой участок является не домохозяин лично, а все крестьянское семейство, весь двор»[12]. Этот принцип был подтвержден в 1888-м и затем в 1904 году Высшим апелляционным судом, постановившим, что выделенные крестьянам земли следует рассматривать не как принадлежащие лицу, юридически зарегистрированному в качестве собственника, но как собственность всех членов семьи; домохозяин же является лишь представителем двора[13].
Это постановление юридически удостоверяло другой аспект крестьянского обычая. Домохозяином, как правило, являлся отец семьи, но им мог быть также старший родственник или любой другой член двора. Права домохозяина были скорее правами администратора общего имущества, а не правами юридического собственника, имеющего неограниченную свободу распоряжаться своим имуществом[14]. Наиболее ярким выражением этого положения была закрепленная законом возможность смещать главу дома за нерадивость или дурное поведение[15]. Вместе с тем само наличие семейной собственности не означало демократического принципа распоряжения имуществом или равенства в правах между членами семьи. Хозяин дома мог единолично управлять хозяйством, выступать представителем на собраниях общины, заключать сделки по своему личному усмотрению. Однако все эти права могли быть оспорены в суде, если были использованы в «ущерб двору»[16]. Принцип семейной собственности был тесно связан с составляющим его основу институтом коллективной ответственности за подати, повинности и долги[17]. Столыпинская реформа 1906–1910 годов упразднила коллективную ответственность крестьянской общины за уплату налогов, но коллективная ответственность членов крестьянского двора пережила и Столыпинские реформы, иреволюции 1917 года. В русском крестьянстве представлены различные типы семейного устройства. Различались простая семья-ячейка, расширенная семья, включающая три и более поколений, и сложная семья, члены которой были родственниками разной степени близости или вовсе не состояли в кровном родстве[18]. Формальное членство в хозяйствующем семейном коллективе обеспечивалось по праву рождения или через принятие в семью, но должно было быть подтверждено полноценным участием в жизни двора как базовой единицы социального взаимодействия, включающего труд, потребление, совместное пользование имуществом, престиж и т. д.[19] Принцип реального участия, отличающий взрослого члена двора, уясняется на фоне свойственного обычаю отношения к «чужакам». Приемный член семьи (примака, влазень), взятый в дом благодаря браку с кем-то из членов семьи или в результате взаимного соглашения и в течение определенного периода принимавший участие в общей хозяйственной деятельности[20], считался полноправным членом двора. В тоже время сын, отделившийся от семейного хозяйства, считался не имеющим более никаких имущественных прав[21]. Права члена крестьянской семьи сводились к «участию в пользовании семейным достоянием»[22]. В отличие от частной собственности семейная собственность накладывала ограничения на права «большака», или хозяина. И в отличие от коллективной собственности права каждого члена семьи состояли не во владении долей, а в участии в групповом владении имуществом. В целом член семьи не имел права на получение собственной выгоды помимо коллективного потребления. При принятии решений рядовой член уступал главе семейства, который в пределах, положенных обычаем, управлял хозяйством[23]. (в) Наследование[24] и раздел в крестьянском праве (1863–1905) Важнейшим аспектом крестьянского права в вопросах, связанных с социально-экономической мобильностью, является порядок наследования имущества. Особое законодательство о наследовании, имеющее в основе обычаи русского крестьянства, достигло своего полного рассвета в период с 1861-го по 1906 годы. В последующий период (1906–1919) были сделаны две крупные попытки изменить крестьянское законодательство об имуществе[25]. Далее произошел радикальный возврат к правилам более раннего периода, поэтому имеет смысл начать наш обзор с него, т. е. со времени освобождения крестьян в 1860 году. Обычный закон в части наследования и раздела имущества логически исходил из структуры семейных имущественных отношений и из того обстоятельства, что для образования нового крестьянского двора требовалась земля, минимальный комплект сельскохозяйственного инвентаря и собственно семья. Суммируя основные черты крестьянского наследственного права, Мухин указывает на три его основных элемента, неизменные по всей России, включая районы, где преобладали как общины, практикующие земельный передел, так и области, в которых деревни состояли из обособленных (участковых) крестьянских хозяйств[26]. 1) Наследование как форма, определенная Российским гражданским кодексом («Сводом законов»)[27], была неизвестна крестьянскому обычному праву, которое предусматривало лишь раздел семейного имущества между возникающими новыми дворами. По крестьянскому обычному закону потомки наделялись не по праву наследования в смысле гражданского законодательства, а по праву членства в семейном хозяйствующем субъекте (дворе). Для того чтобы воспользоваться этим законом, смерть предыдущего владельца не была необходима[28]. 2) Крестьянский закон о наследовании принципиально различался в своем отношении к мужчине и женщине. Строго говоря, женщина вообще не рассматривалась как член двора, поскольку женщины «семьи продолжать не могут»[29]. Поэтому женщина не получала владельческих прав в отношении двора, пока в семье оставались мужчины. С другой стороны, некоторые предметы домашнего обихода, одежда, а также приданое считались сугубо женской частной собственностью и передавались от матери к дочери. Лишение женщин участия во владении дворовым имуществом знало лишь редкие исключения, в основном касавшиеся вдов. Отношение к вдовам варьировалось в разных областях: в одних вдовы становились главой двора и полностью наследовали все его имущество, в других — не получали вообще никаких имущественных прав. Наличие или отсутствие малолетних детей было главным фактором при определении вдовьих владельческих прав[30]. 3) Совместное членство семьи в хозяйствующем коллективе составляло основу для раздела имущества; наличие кровных уз было лишь дополнительным аргументом в тех случаях, когда в семье не оставалось в живых ни одного мужчины. Закрепленные обычаем права мужчин в вопросе раздела семейного имущества были распределены между ними в высшей степени равномерно. Права принятого члена семьи приравнивались к правам родных наследников[31], то же самое относится и к несовершеннолетним сыновьям[32]. Отделившийся член семьи лишался права участвовать в дальнейшем дележе первоначального дворового имущества[33]. Раздел или отделение (выдел) имущества для кого—либо из членов семьи совершались по усмотрению ее главы с обязательным условием, чтобы все члены семьи (и только они) получили свою долю[34]. Если раздел происходил под надзором или по прямому решению крестьянского суда, то он также был в основном равным, хотя известную роль в подобных случаях играли личные качества его участников: трудолюбие, трезвость и т. п.[35] Как правило, на решение главы семейства о выделении или разделе имущества сильно влияло то, что считали правильным крестьянское общество и крестьянские судьи. Это побуждало глав семейств к уравниванию в распределении[36]. Обычно имущество делилось между мужчинами семьи поровну, однако те, кто брал на себя ответственность за стариков, сирот и женщин, получал добавочную долю[37]. При огромном преобладании крестьян в населении России случаи наследования семейного имущества не членами семьи практически неизвестны. Передачи по завещанию земли и орудий труда не существовало, и она могла быть всегда оспорена в крестьянском суде как несправедливая. Если после смерти главы потомки не хотели делиться, один из них — как правило, старший сын — с общего согласия становился новым «хозяином». Раздел крестьянского двора с юридической точки зрения представлял собой «раздробление личного состава и имущества крестьянского двора на два или несколько самостоятельных хозяйств»[38]. Таким образом, наследование, произошедшее в результате смерти «владельца», т. е. домохозяина, трактовалось как частный случай раздела. В случаях, когда после смерти хозяина в семье не оставалось мужчин, имущество чаще всего объявлялось выморочным. В общинах, где практиковался земельный передел, хозяйства в таких случаях переходили в общинную собственность. В деревнях, состоявших из участковых хозяйств, обычный закон относительно выморочного имущества варьировался: в одних местах оно отходило кровным родственникам умершего, в других закон принимал ту же форму, что и в общинах с переделом[39]. Российское правительство делало неоднократные попытки ограничить практику раздела имущества случаями, когда он представлялся «экономически целесообразным». Однако переубедить или заставить крестьян действовать в этом смысле «экономически рационально» не удавалось: это противоречило внутренним ценностям и самой структуре крестьянского общества. Запреты имели следствием лишь увеличение числа незаконных разделов «по обычаю»[40].
Разделы обычно производились либо по желанию домохозяина, либо сразу после его смерти. И тот, и другой путь считались естественными. В качестве аргументов в пользу раздела выдвигалось чаще всего стремление к независимости и растущая натянутость семейных отношений. Если «хозяин» противился разделу, его могли к этому принудить. Закон 1886 года разрешал производить раздел по решению крестьянского схода вопреки воле хозяина, если тот проявил себя расточителем или нарушал моральные нормы; на практике круг законных оснований здесь мог быть значительно расширен и включать такие поводы, как семейные ссоры, пренебрежение правами других членов семьи и т. п.[41] Изучение крестьянского обычного права показало его широкую вариативность по разным областям, что дало повод для серьезных разногласий между учеными. Нельзя, однако, не согласиться, что при всех различиях в деталях основные принципы раздела имущества проявляли поразительное единообразие[42]. г) Крестьянское право (190– 1929) После 1906 года крестьянское право стало отдаляться от обычая как единственного источника, однако обычай продолжал оказывать на него сильное влияние, во многих случаях определяя способы применения вне—крестьянского закона. Более того, законодатели оставили в неприкосновенности целые области крестьянских социальных отношений, в которых обычай по-прежнему был единственным руководящим принципом. Столыпинская реформа была направлена на создание слоя зажиточных фермеров-капиталистов, предназначенного стать в государстве новым базисом для экономического роста и политического консерватизма. Для достижения этой цели необходимо было преодолеть препятствие, заключавшееся в эгалитаризме передельных общин с переделом. Семейная собственность и равный раздел должны были также уступить место частной собственности и наследованию по принципу майората, что являлось бы важным фактором, способствующим капиталистическому накоплению. Указ 5 октября 1906 года освобождал семью от обязанности получать от сельского схода санкцию на раздел имущества[43]. Ликвидация круговой поруки, т.е.коллективной ответственности за уплату налогов и пошлин, разрушала формальное основание для вмешательства общины в управление дворовым имуществом и лишала ее права по своему усмотрению смещать домохозяина[44]. В свою очередь, устранение обязанности для каждого члена семьи, желающего выделиться из двора, испрашивать на то позволение главы семьи ослабляло внеэкономические семейные узы[45]. Таковы были первые шаги на пути создания новых имущественных отношений. Закон 14 июня 1910 года отменил семейную собственность на обособленные (участковые) типы хозяйств, разом превратив их в частную собственность своих домохозяев или в коллективную собственность крестьян данного двора, если они не состояли в кровном родстве[46]. Общинные земли в течение некоторого времени не подпадали под этот закон, однако было очевидно, что это исключение должно исчезнуть по мере ликвидации общин с переделом. Юридическое основание обычного раздела размывалось с исчезновением семейной собственности. Оно было частично заменено законом о наследовании, предусмотренным в Своде законов, который воплощал концепции, несовместимые с крестьянским обычным правом[47]. Позднее, в 1912 году, дела о наследовании участковых хозяйств были переданы в ведение гражданских, т. е. некрестьянских судов[48]. В 1914 году Россия подошла к следующей ступени правовой революции, начатой Столыпиным, твердо решившим сделать ставку на «крепких мужиков»[49]. Согласно законопроекту, внесенному в Думу в 1914 году, каждое хозяйство, которое (а) вышло из общины после 1906 года или (б) было меньше минимума, определенного законом, или (в) было внесено своим владельцем в особый реестр, объявлялось по закону неделимым. В этом случае по смерти владельца вся земля и весь сельскохозяйственный инвентарь переходили к одному наследнику[50]. По оценке современных экономистов, основной наследник в соответствии с этим законом получал бы не менее двух третей от всего дворового капитала[51]. Оставшуюся часть капитала новый владелец должен был выплатить как компенсацию остальным членам двора в течение четырех лет (для чего был предложен специальный порядок страхования). Мировая война не дала осуществиться этому плану. Какие же практические результаты принесло новое законодательство в короткий период своего действия, с 1906-го по 1917 годы? Все данные говорят примерно об одном: нежелание крестьян сотрудничать с властью, сложности в выработке новых законов и в упорядочении уже существующих, а также кризис, вызванный Первой мировой войной, привели к тому, что правовая революция смогла едва затронуть самую поверхность реальной жизни крестьян. Несмотря на потерю после 1906 года юридического права контролировать движение дворового имущества и решать вопросы о его разделе, общинные сходы и сельские суды продолжали на деле осуществлять свою власть, и их решения по-прежнему выполнялись[52]. Закон 1910 года по существу так и не заработал, поскольку, по словам исследователей, сторонники реформы «нарушали правосознание крестьянства»[53]. «Бог высоко, Москва далеко», — гласит русская поговорка тех времен. Жизнь крестьянского двора продолжалась по старинке, согласно глубоко укоренившемуся крестьянскому обычаю. Аграрная революция 1917–1919 годов перечеркнула Столыпинские реформы, однако ее собственное влияние на крестьянский двор тоже было весьма умеренным. Тот факт, что Столыпину практически не удалось реформировать структуру крестьянского двора, по—видимому, объясняет и слабость влияния на нее аграрной революции. Декрет о земле 26 октября 1917 года официально закрепил отказ от Столыпинской реформы, провозгласил национализацию всей земли и ее равное распределение между «трудящимися на земле», запретив при этом наемный труд и сдачу земли в аренду или в залог[54]. Закон 27 апреля 1918 года отменял все виды наследования на территории России, однако 21 мая 1919 года этот закон был объявлен не действующим по отношению к крестьянским хозяйствам[55] и в 1922 году окончательно аннулирован[56]. После ряда экспериментов по социализации сельского населения и попыток во время гражданской войны запустить сельскую нерыночную экономику новая аграрная структура была образована при НЭПе. Земельный кодекс РСФСР[57] окончательно ее санкционировал и ввел в действие 30 октября 1922 года. За исключением некоторых частностей Земельный кодекс (как и другие акты, принятые после начала НЭПа) законодательно закрепил снова основные принципы крестьянского обычного права в том виде, как они существовали в период с 1861-го по 1905 годы. Крестьяне были помещены под действие особого гражданского законодательства, действенного только для них. Вновь была подтверждена семейная природа дворовой собственности (п. 67), полноправное членство в хозяйстве двора обеспечивалось участием в общем труде. Двор определялся как семейно-трудовое объединение (п. 65), принятый в семью член наделялся правами наравне с остальными (п. 66). Глава семьи получал лишь статус представителя двора и мог быть смещен по соответствующему заявлению членов (п.68,69). Было также восстановлено право на аренду земли и наемный труд (п.29, 39), однако оно было ограничено предельно допустимыми сроками и тем условием, чтобы наниматель работал вместе с наемниками. Завещание дарения земли хозяином закреплялось. Раздел, определяемый как образование новых дворов, должен был производиться по принципу равенства прав всех членов двора (с учетом, однако, трудового участия взрослых лиц, п. 67, 74). Двор, объявленный выморочным, переходил в собственность деревенской общины (п. 18, 20). В 1921 году крестьянские имущественные дела были переданы на рассмотрение земельных отделов местных Советов и этим выведены из юрисдикции общего суда[58]. В 1922 году крестьянство перешло в гражданскую юрисдикцию земельных комиссий, которые в данном случае действовали как суды, тогда как Главная земельная комиссия при народном комиссаре по земледелию фактически выполняла роль высшего апелляционного суда[59]. Это положение было подтверждено вп. 80 Земельного кодекса. Земельный кодекс существенно отличался от крестьянского обычного права в двух отношениях. Во—первых, женщины становились теперь равноправными членами двора, включая право на получение равной доли при его разделе (п. 67). Во—вторых, все взрослые члены двора (а не только «хозяева») могли теперь принимать участие в общинных собраниях, сходах (п. 75). Единственным элементом кодекса 1922 года, напоминавшим о Столыпинском законодательстве, было разрешение, предоставленное народному комиссару по земледелию, определять минимальный размер земельного участка, который не подлежал дальнейшему разделу (п. 88)[60]. В действительности, однако, этот пункт закона никогда не исполнялся. «Мы преодолели писаный закон царской империи сравнительно просто, и все же старый закон еще сохраняется в форме обычного права. Он по—прежнему преобладает среди крестьян, хотя постепенно теряет свою силу»[61]. Даже эта оценка обстановки высокопоставленным деятелем Наркомюста было, пожалуй, слишком оптимистично. Это видно по тексту кодекса 1922 года, который, по сути, не ушел от крестьянского обычного права, действовавшего в XIX веке. Единственное существенное и, судя по современной прессе, реальное изменение касалось сферы женских прав. В период с 1906-го по 1928 годы все попытки элиты на политически противостоящих полюсах воздействовать на обычай и социальное поведение крестьян в сфере собственности неизменно оканчивались неудачей. Одолеть упорную пассивность крестьян в этом вопросе оказалось не под силу даже самым страстным реформистам из числа законодателей и чиновников. Крестьянский обычай в его отношении к вопросам собственности и ее наследования прошел практически неизменным через бури глубоких реформ революций и контрреволюций[62]. Как выясняется, эгалитаристская тенденция в практике наследования имущества имела близкую аналогию в развитии многих крестьянских обществ всех стран Европы[63]. Те области, где она была распространена (в отличие от наследования по завещанию или по майорату), как правило, отличались быстрым ростом числа крестьянских хозяйств при уменьшении их размера, сравнительно большим количеством запущенных и необрабатываемых земель, замедленными темпами накопления капитала, отставанием в развитии денежной экономики и т.п.Кроме того, есть основания считать, что эгалитарный порядок наследования, сдерживая уход крестьян из села, вел к перенаселению в деревнях и являлся препятствием для процесса интеграции деревни в индустриализованное капиталистическое общество. Все это относится и к российской деревне. Однако последствия эгалитарного порядка наследования в России могут быть по-настоящему поняты, лишь если мы отнесем их к величине семейств, их богатству и социальной мобильности различных слоев крестьянского населения[64]. * Раздел “Russian Peasant Law and the Inheritance of Property” из книги The Awkward Class: Political Sociology of Peasantry in a Developing Society: Russia 1910–1925 (Oxford: Clarendon Press, 1972). Публикуется с разрешения автора. Перевод Александра Ярина.ї Teodor Shanin, 1972 [1] В. Мухин, Обычный порядок наследования у крестьян (1888), с. 5; А. Леонтьев, Крестьянское право (1909), с. 10. [2] Кандидаты на судейскую должность избирались крестьянами каждой волости и утверждались представителем государственной администрации, т. е. земским начальником, из местного дворянства. Выборы старосты производились каждые три года. См. Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона (второе изд.), т. II, сс. 476–481. [3] Такая регистрация стала обязательной для крепостных крестьян при Петре I, см. Леонтьев, op. cit., с. 31. Немалую часть крестьянского сословия составляли кустари и рабочие. [4] Ibid., сс. 36–41. [5] Историографию вопроса о крестьянском праве см., напр., в: О. Хауке, Крестьянское земельное право (1914), с. 205 и далее. [6] Отдельные аспекты этого юридического дуализма некоторые ученые выводят из различия, существовавшего между русской правовой традицией и влияниями, шедшими с Запада. Развитие этой точки зрения представлено в: А. Ефименко, «Одна из наших народных особенностей», Неделя (15 апр. 1876 г.), с. 120. [7] Мы будем называть крестьянской собственностью, в широком смысле слова, социально закрепленные права на обладание и пользование землей, скотом, строениями, орудиями труда и продуктами хозяйственного производства. Эти права находят выражение в исходящем из него праве уступать их или обменивать, хотя бы временно. Таким образом, крестьянская собственность делится на владение, санкционируемое обычаем, и юридически закрепленное имущество. [8] Леонтьев, op. cit.. p. 330. [9] Хауке, op. cit. с. 187. [10] Мухин, op. cit., 50. [11] Ibid., с. 54. [12] Хауке, op. cit., с. 189. [13] Решение Государственного совета от 4 янв. 1884 г., утвержденное постановлением Сената от 9 марта 1904 г. (дело Кикотя). См. также М. Кубанин, ▒Социально-экономическая сущность дробления крестьянских хозяйств’, На аграрном фронте (1928), ‹ 1, с. 7. [14] Мухин, op. cit., сс. 62–63. [15] Хауке, op. cit., сс. 201–202. [16] Ibid., сс.195–196. [17] Ibid., сс. 193–195. [18] См. Мухин, op. cit. 30–31. [19] В российской научной среде разгорелись бурные дебаты между сторонниками «трудового принципа» (Ефименко, Леонтьев) и их оппонентами (Пахман, Мухин и др.). Первые, тесно связанные с народниками, утверждали, что, по обычаю, трудовой вклад был единственным достаточным основанием, дающим право членства в семье и наследования имущества. Их оппоненты, признавая также необходимый характер трудового участия, подчеркивали добавочно важность кровных уз, тем самым отвергая концепцию семейного хозяйства как просто маленького кооператива. [20] Как правило, этот факт юридически регистрировался (приписка). [21] Мухин, op. cit., с. 29. Крестьянин, переехавший в город, оставался полностью в своих правах, если он присылал во двор деньги на его содержание. [22] Хауке, op. cit., с.196. [23] Ibid., сс. 208–209. [24] Термин «наследование» мы понимаем в широком смысле — как передачу имущества от одного поколения к другому, а не только согласно римской и британской разновидностям гражданского права, связывающим в обязательном порядке наследование со смертью бывшего владельца. [25] В 1906–1914 и в 1918–1921 гг. [26] Мухин, op. cit., с. 99–101. [27] См. Свод законов (1832), воспроизведенный в: Vladimir Gsovski, Soviet Civil Law (Ann Arbor: University of Michigan Law School, 1948–1949), vol. I, 621. [28] Мухин, op. cit., с. 99; см. также Хауке, op. cit., с. 209. [29] Мухин, op. cit., с. 90. Крестьянская пословица выражала это отношение: «Отца-мать кормлю — долг плачу, сыновей в люди вывожу — взаймы даю, дочь снабжаю — за окно бросаю» (Мухин, op. cit., сс. 122–123.) [30] Ibid., сс. 243–244. Мнение, согласно которому женщины пользовались владельческими правами наравне с мужчинами (Stepnyak/Stepniak [Sergei Kravchinsky], The Russian Peasantry: Their Agrarian Condition, Social Life, and Religion (New York, 1888), с. 130 и следовавший ему Maurice G. Hindus, The Russian Peasant and the revolution (New York: H. Holt and company, 1920)), основано на неверной интерпретации источников. Это ясно показал Мухин, представивший для этого заново все материалы, из которых черпал Степняк. [31] Мухин, op. cit., с. 20. [32] Ibid., сс. 15, 60. [33] Ibid., с. 79. [34] Ibid., сс. 66–67; Хауке, op. cit., с. 203. [35]Мухин, op. cit., c. 59; Хауке, op. cit., с. 187. [36]В реальности процедура дележа могла происходить по-разному. Чтобы произвести раздел в случае взаимного несогласия участников, крестьянин мог прибегнуть к помощи разных инстанций: крестьянского суда, схода, кого-либо из уважаемых членов общества и т. д.; см. Хауке, op. cit., с. 223. [37]Мухин., op. cit., сс. 120–131, 155. Как в особом случае незамужняя женщина могла иногда заявить притязания на приданое и одежду; в некоторых областях она могла даже наследовать землю. [38] Хауке, op. cit., с. 219. [39] bid., с. 196. [40] Хауке, op. cit., сс. 202, 222; также Мухин, op. cit., с. 155. [41] Хауке, op. cit., с. 223. [42] Ibid., сс. 203–204. [43] Леонтьев, op. cit., с. 350; Хауке, op. cit., с. 228. [44] Хауке, op. cit., с. 202. [45] Ibid., с. 196. [46] Ibid., с. 202. [47] Ibid., с. 218. [48]О земле (1921), с. 176. [49] А. Большаков, История хозяйства России (1926), том III, с. 21. [50] Кубанин, op. cit., Часть III, На аграрном фронте (1928), ‹ 11, с. 11. [51] Ibid., с.15. [52] Хауке, op. cit., сс. 201–202. [53] Кубанин, op. cit., часть III, На аграрном фронте (1928), ‹ 11, с. 15. [54] Декреты советской власти (1957), том 1, сс. 17–20. К «трудящимся на земле» фактически приравнивались здесь члены крестьянских дворов. [55] Gsovski, op. cit., vol. I, 624. [56] Ibid., 618. [57] Земельный кодекс РСФСР (1924). [58] Декрет ВЦИК от 10 марта 1921 г., см.: О земле, с. 153. [59] См. выпущенный Наркомземом циркуляр от 6 июля 1922 г. О земле. [60] Кубанин, op. cit., часть III, На аграрном фронте (1928), ‹ 11, с. 15. [61] Gsovski, op. cit., vol. I, 660. [62] Поразительно, до какой степени такое положение дел сохранилось даже после коллективизации. Советский суд по-прежнему начинал свои заседания по соответствующим делам с выяснения вопроса, является ли данное имущество «крестьянским», посколькуот этого зависели права членов семьи и тип закона, применимого к делам о разделе (Б. Лисковец, Разделы и выделы в колхозном дворе (1963), с. 5). Ведению общего закона о собственности подлежали только дела о выморочных дворах. В остальных случаях Земельный кодекс 1922 г. практически определял судебную практику вплоть до 1960-х гг. (ibid. с. 9), что включало теперь сферы распространения государственного и колхозного имущества. [63] См. H. J. Habakkuk, “Family Structure and Economic Change in Nineteenth Century Europe”, Journal of Economic History 15 (1955), 1. [64] Для анализа этих процессов и их влияния на политические тенденции крестьянского движения в России, см. T. Shanin, The awkward Class: Political Sociology of Peasantry in a Developing Society: Russia 1910–1925 (London: Claredron Press, 1972). |
