Преступность и социальный порядок в современном обществе (реферат)
Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 2, 2003
| Дэвид Гарленд считается одним из ведущих социологов, занимающихся проблемами преступности и уголовного наказания. Закончив Эдинбургский университет в 1977 году, он преподавал там же в Школе права, получил в 1984 году докторскую степень и с 1992 года заведовал кафедрой. С 1997 года — профессор Школы права Нью-Йоркского университета. Он также ведет курсы по социальной теории и криминологии в Колледже искусств и наук Нью-Йоркского университета. Гарленду удалось выработать особый социологический подход к изучению практик социального контроля и свой стиль работы в области истории криминологии. Его можно назвать лидером разработки новых идей в социологии наказания, по его инициативе был создан и новый международный междисциплинарный журнал Punishment & Society («Наказание и общество»), выходящий с1999года. Дэвид Гарленд — автор нескольких монографий и большого числа научных статей. Его книга Punishment and Welfare: A History of Penal Strategies («Наказание и благосостояние: история стратегий наказания») (1985) получила премию Международного криминологического общества как лучшее исследование последнего пятилетия. А работа Punishment and Modern Society: A Study in Social Theory («Наказание и современное общество: исследования в области социальной теории») (1990)— премию Американской социологической ассоциации иОбщества изучения социальных проблем. Новая книга The Culture of Control. Crime andSocial Order in Contemporary Society («Культура контроля. Преступность и социальный порядок всовременном обществе») (2001) уже получила прекрасные отзывы коллег и была переведена на итальянский, испанский, португальский икитайский языки. Сферами своих научных интересов сам Гарленд считает уголовную юстицию, политику контроля над преступностью, историю и социологию наказания, историю криминологических идей, современную социальную теорию, социологию права. В его педагогическом арсенале курсы по теории и практике тюремного заключения, уголовным санкциям, праву в современном обществе, социальным и историческим перспективам смертной казни. На русский язык работы Гарленда пока не переводились. Представляем выполненный «ОЗ» реферат на его книгу «Культура контроля». Елена Ознобкина * * * Книга профессора Нью-Йоркской школы права известного криминолога Дэвида Гарленда посвящена «культуре контроля над преступностью и уголовной юстиции» Великобритании и Соединенных Штатов Америки. Или, как уточняет автор, — анализу важных перемен, произошедших в последние тридцать лет отношении общества к преступности, и тех социальных, культурных и политических причин, которыми были вызваны эти изменения. Гарленд предпринимает широкий обзор всей сферы «контроля над преступностью» (от обычая запирать двери домов до тенденций в уголовном законодательстве), полагая, что только при таком подходе, хотя и чреватом излишним упрощением и поспешными обобщениями, можно выявить структурные перемены, которые практически ускользают от наблюдателя при анализе отдельных явлений и институтов. Радикальные перемены в области уголовной юстиции автор связывает с крушением идеалов и интеллектуальных оснований «государства всеобщего благоденствия», господствовавших в первой половине XX столетия. Начиная с 1970-х годов область уголовной юстиции развивается в прямо противоположном направлении. В числе наиболее важных новых явлений Гарленд указывает ослабление «реабилитационного идеала». Речь идет о том, что перевоспитание уже не рассматривается как главная цель пенитенциарных учреждений. Кроме того, в последнее время восстановлено в правах «чувство возмездия», которое фактически находилось под запретом на протяжении большей части XX столетия. Меняется тональность официального правового дискурса. На принятие новых законов и формирование политики борьбы с преступностью значительное воздействие оказывают проявления общественного негодования, «чувства жертв». «Символическая фигура жертвы» преступления становится значимым социальным фактом. Опыт жертвы перестает восприниматься как индивидуальный и нетипичный, теперь он мыслится как общезначимое коллективное достояние. Защита общества стала главной целью государственной политики. Все более настойчиво подчеркивается потребность в безопасности, обуздании страхов, установлении и ликвидации рисков, исходящих от реальной и возможной преступности. Проблема контроля над преступностью получила отчетливо выраженную политическую окраску. Начала трансформироваться структура отношений между политическим процессом и институтами уголовной юстиции. Законодатели во все большей мере увязывают свою деятельность в рассматриваемой сфере с политикой своих партий, подчиняя ее краткосрочным политическим расчетам. Все это означает обращение вспять того исторического процесса, в ходе которого «право карать» все больше делегировалось экспертам и профессиональным администраторам и фактически уходило из сферы общественного контроля. Еще одним заметным явлением последних десятилетий стало «повторное изобретение тюрьмы». В послевоенные годы в рамках идеологии государства всеобщего благосостояния тюрьма рассматривалась как необходимое крайнее средство, но в общем как «проблематичный институт», контрпродуктивный и малопригодный для целей исправления. Прилагались значительные усилия к тому, чтобы выработать какие-то альтернативы тюремному заключению. Именно эта тенденция подверглась серьезному пересмотру в последние двадцать пять лет, сначала в США, а затем и в Великобритании. Следствием этого в США явился устойчивый рост числа заключенных. Указанные процессы нашли отражение в криминологической мысли, а криминологические идеи в свою очередь оказывают значительное влияние на официальную политику. Криминологические теории эпохи государства всеобщего благосостояния исходили из того, что преступление представляет собой отклонение от нормального цивилизованного поведения, которое можно объяснить индивидуальной патологией или неправильной социализацией. Новые теории рассматривают преступление как элемент нормального социального взаимодействия, объяснимый обычными мотивациями. Эти теории побуждают власти сместить акцент с преступности и преступного индивида на криминальное событие и «криминогенные ситуации». Предполагается, что криминальные действия будут неизбежно совершаться, если есть привлекательные объекты для таких действий и отсутствует контроль, причем независимо от того, существует или нет у индивидов «криминальная склонность».
С опорой на такие теории, называемые автором «криминологиями повседневной жизни», складывается новая стратегия, резко отличающаяся от стратегии эпохи государства всеобщего благосостояния, которую можно было бы назвать стратегией «предотвращения на основе партнерства». С 1890-х по 1970-е годы и в теории, и в практике господствовала идея о том, что уголовные санкции должны носить характер «реабилитационного вмешательства», а не быть лишь мерами возмездия. Широкое распространение получили судебные приговоры, допускающие досрочное освобождение и взятие на поруки; особое отношение к малолетним правонарушителям; использование данных социологических исследований и психиатрических разработок при определении меры вины; индивидуализирующий подход, опирающийся на экспертное знание; социальная работа с правонарушителями и их семьями; режим содержания под стражей, ориентированный на перевоспитание. Такая практика характеризуется Гарлендом как «реализация принципа всеобщего благосостояния в сфере уголовной юстиции». Программа государства всеобщего благосостояния в сфере уголовной юстиции базировалась на двух аксиомах, которые не ставились под сомнение. Обе эти аксиомы явились производными политической культуры эпохи либерального оптимизма. Первая аксиома гласит, что социальные реформы в сочетании с благосостоянием приведут в конечном счете к уменьшению числа преступлений. Вторая аксиома состоит в том, что государство несет ответственность за заботу о правонарушителях и не должно ограничиваться их наказанием. На протяжении XIX века государство постепенно монополизировало процесс выявления правонарушителей и их наказания. При этом, однако, забота об их социальных нуждах считалась делом церквей и частных филантропов. После1890-х годов ответственность за перевоспитание и благосостояние правонарушителей государство взяло на себя. Отношения государства всеобщего благосостояния с преступником уже не были отношениями между «Левиафаном и непокорным подданным». Правонарушитель (особенно если речь шла о молодом или принадлежащем к непривилегированным социальным группам человеке) стал рассматриваться как член общества не только виновный, но и нуждающийся в заботе. С1950-х годов реагирование на проблемы преступности и отклоняющегося поведения (как и реагирование на большую часть других социальных проблем) — это сочетание социальной работы и социальных реформ, сочетание профессионализма в отношении правонарушителей и общественного попечения о них. В середине 1970-х годов «система всеобщего благосостояния» в сфере уголовной юстиции начала терять общественную поддержку. В течение последних десятилетий произошли существенные изменения в теории и практике вынесения приговоров, в практике содержания в тюрьмах, в практике условного освобождения и взятия на поруки, а также в характере академического и политического дискурса, касающегося преступности. Оказалось трансформированным все поле контроля над преступностью и уголовной юстиции. При этом произошла также переориентация политики и практики в этой сфере. Установка на исправление правонарушителей утратила статус «аксиомы». В течение нескольких лет вера в возможность исправления преступника потерпела крушение практически во всех развитых странах. Представители академического мира, политики и практики отреклись от положений этой веры. Идеал, считавшийся либеральным и прогрессивным, неожиданно предстал как реакционный и опасный в глазах именно тех групп, которые прежде наиболее ревностно утверждали его. Идеология и структуры контроля над преступностью потерпели крах не только вследствие интеллектуальной критики и неудач в пенологической практике. Основная причина заключается в том, что идеал утратил опору в тех формах жизни, которые питали его. Претерпели трансформацию те социальные структуры, культурные установки и чувства, на которые опиралось поле контроля за преступностью и уголовная юстиция государства всеобщего благосостояния. Демографические изменения, перемены в системе социальной стратификации и в политической ориентации побудили влиятельные сегменты рабочего и среднего класса изменить свои позиции по отношению ко многим моментам политики государства всеобщего благосостояния, которые стали рассматриваться как не соответствующие интересам этих классов и, напротив, благоприятные для тех социальных групп, которые незаслуженно получают социальные блага и вместе с тем представляют опасность для общества. Политика государства всеобщего благосостояния по отношению к бедным стала рассматриваться как недопустимая роскошь, которую уже не могут себе позволить те, кто усердно трудится. Как следствие, ориентация на всеобщее благосостояние стала во все большей мере восприниматься как абсурдное попустительство и как стратегия, обреченная на неудачу. В конце XX столетия в США и Великобритании наблюдалось усиление социальных различий. Неолиберальная политика скорее увеличивала, чем сокращала дистанцию между безработными и имеющими работу, между белыми и черными, между богатыми пригородами и депрессивными городскими кварталами. Вместо общества, реализующего солидаристские идеалы «государства всеобщего благосостояния», сформировалось глубоко разделенное общество. Отчетливо проявившиеся социальные перегородки подрывали те формы солидарности и коллективной идентичности, на которые опиралось государство всеобщего благосостояния. Ситуация ухудшалась по мере того, как образ жизни и средства адаптации, используемые бедными, представали все более чуждыми в глазах обеспеченных членов общества. Широко распространенные в «низшем классе» наркомания, беременность среди подростков и зависимость от социального обеспечения стали рассматриваться как основание для легитимизации социальной и экономической политики «наказания бедных» и как средство оправдания усиления «дисциплинарного государства». Социальные объяснения преступности перестали приниматься в расчет. Вместо этого преступность стала пониматься как результат отсутствия самоконтроля и социального контроля, как следствие принадлежности к антисоциальным культурам, как проявление испорченности индивидов. Преступность стала рассматриваться как неотъемлемое свойство бедных — иных, отклоняющихся, опасных. Соответственно, эффективная борьба с преступностью стала увязываться с усилением и расширением общественного и государственного контроля и даже с сегрегацией «опасного сегмента населения». На передний план вышли новые криминологические теории, ставятся такие цели в сфере контроля над преступностью, в которых практически отсутствует ориентация на исправление правонарушителей. Политика, способы действия и мышления в сфере профилактики и борьбы с преступностью, появившиеся в последние десятилетия, уходят своими корнями в новый коллективный опыт столкновения с преступностью и связанного с этим чувства угрозы личной безопасности. Сам этот опыт определяется и структурируется специфическими социальными, экономическими и культурными обстоятельствами последнего тридцатилетия. Другими словами, политика в сфере контроля над преступностью социально обусловлена, и ее можно понять лишь соотносясь со сдвигами в социальной практике, в культурных установках и чувствах. Новая «культурная формация» в сфере контроля над преступностью характеризуется следующим набором установок: 1. Высокий уровень преступности рассматривается как социальная норма. 2. Эмоциональное отношение к преступности носит массовый и интенсивный характер. Преступность привлекает к себе внимание, но в то же время вызывает чувство страха, гнева и негодования. 3. Проблемы преступности политизированы и постоянно живо обсуждаются. 4. В сфере публичной политики господствуют чувства сострадания и внимания к жертвам. Налицо также стремление к гарантированной безопасности. 5. Система государственной уголовной юстиции воспринимается как неадекватная или неэффективная. 6. Граждане сами должны принимать меры по обеспечению личной безопасности. Образовался огромный спрос на услуги по обеспечению личной безопасности. 7. Осознание неискоренимости преступности присутствует в средствах массовой информации, в культуре и вообще в социальной сфере. При этом власти сталкиваются с новыми весьма значительными трудностями в борьбе с преступностью, обусловленными теми структурными ограничениями, в условиях которых они должны формировать и реализовывать свою политику. Кчислу таких ограничений следует отнести, прежде всего, устойчиво высокий уровень преступности, а также ограниченные возможности государственной системы уголовной юстиции. Признание высокого уровня преступности в качестве социальной нормы в сочетании с осознанием ограниченных возможностей системы уголовной юстиции размыли один из базисных мифов государства всеобщего благосостояния — миф о способности государства установить «закон и порядок» и обуздать преступность на своей территории. Способы реагирования на это «новое затруднительное положение», как его называет автор, можно разделить на «адаптивные» и «неадаптивные». Объектом воздействия всех видов стратегий является, прежде всего, та часть населения, которую составляют бедные, живущие на социальное пособие, чернокожие жители городов и маргинализированная молодежь из рабочего класса. Адаптивные стратегии характеризуются высоким уровнем административной рациональности и изобретательности. Реализующие такие стратегии институты пересматривают свою практику, модифицируют свои отношения с другими институтами и вообще с внешним миром, создают новые институциональные образования. Адаптивные стратегии делают упор на предотвращение преступлений и социальное партнерство. Неадаптивные стратегии ориентированы главным образом на усиление контроля и показательное наказание. При этом предполагается, что утверждение ценностей морали, дисциплины, личной ответственности, уважения к властям позволит восстановить уверенность общественности в возможностях уголовной юстиции. В настоящее время новые воззрения, установки и практики в сфере контроля над преступностью сосуществуют с прежними и находятся с ними в сложном переплетении и взаимодействии. Исторические изменения, о которых идет речь в книге, — это не замена старых институтов и практик новыми. Институциональная структура и государственный аппарат уголовной юстиции остаются прежними. Трансформации подвергаются стратегия функционирования и социальное значение этих институтов. Наиболее значимым процессом в сфере уголовной юстиции является оформление и развитие совершенно нового сектора регулирования преступности и преступников. Наряду с полицейскими и пенитенциарными учреждениями появился третий сектор — новый аппарат предотвращения преступлений и обеспечения безопасности граждан. Этот небольшой, но быстро расширяющийся сектор образуют: частные организации, занимающиеся предотвращением преступлений; создаваемые локальными сообществами образования, которые выполняют те или иные полицейские функции; институционализированные практики взаимодействия различных властей, деятельность которых имеет отношение к проблемам преступности и обеспечения безопасности граждан. Это, по существу, сети взаимодействия и координирующие практики, задача которых состоит в первую очередь в увязывании действий различных акторов и инстанций для снижения уровня преступности. Этот новый сектор занимает промежуточное, пограничное положение между государством и гражданским обществом, связывая институты уголовной юстиции с деятельностью граждан, сообществ и корпораций. Несмотря на то что бюджет, численность и размеры этих организаций относительно невелики (особенно если сравнить их с полицией или пенитенциарными учреждениями), развитие новой инфраструктуры значительно расширяет возможности организованного противодействия преступности. Таким образом сфера контроля над преступностью уже не ограничивается только институтами государственной уголовной юстиции. Существование нового сектора смещает акценты в борьбе с преступностью от установки на возмездие, устрашение к ориентации на предотвращение преступлений и управление рисками в данной области, на устранение криминогенных ситуаций. Новый сектор с его аппаратом возлагает надежды на действие граждан и их организаций. Наличие негосударственных инстанций, занимающихся контролем над преступностью, ограничивает возможности государственной юстиции произвольно формировать свою политику. Уголовная юстиция сейчас более чувствительна к сдвигам в настроениях общественности и политическому процессу. Новые законы и стратегии быстро вводятся в действие без предварительной консультации с профессионалами, а экспертный контроль в этой сфере значительно ослаб под воздействием популистского стиля принятия политических решений.
В результате всех указанных явлений и процессов аппарат государственной уголовной юстиции, продолжая расти, занимает при этом относительно менее заметное место в сфере профилактики и борьбы с преступностью. Складывается парадоксальная ситуация, когда государство наращивает свой карательный потенциал, но при этом во все большей степени признает ограниченные возможности проведения суверенной стратегии. Оно формирует союзы с различными негосударственными образованиями и способствует активизации их деятельности. Государственная уголовная юстиция уже не притязает на монополию в борьбе с преступностью и уже не рассматривает себя как единственную или даже главную инстанцию обеспечения безопасности. По мнению Гарленда, основное изменение, которое произошло в сфере контроля над преступностью, — это «изменение на уровне культуры». В этой сфере в настоящее время действуют новые когнитивные посылки, нормативные установки и эмоции. «Новая культура контроля над преступностью» кристаллизуется вокруг трех основных элементов: 1) измененной системы всеобщего благосостояния в уголовной юстиции; 2) криминологии контроля; 3) экономического стиля мышления. Институты государства всеобщего благосостояния в уголовной юстиции изменили свою политику. Система юстиции делает упор на эффективный контроль, минимизирующий затраты и максимизирующий надежное обеспечение безопасности. Приоритет получили ориентация на неотвратимость наказания, более суровое обращение с правонарушителями. Исправительные методы отступают на задний план, в меньшей мере учитываются нужды и интересы правонарушителей. Практика пробации увязывается с более жестким контролем. Проявляется стремление уменьшать ресурсы, которые тратятся на эту практику. Утрачивают силу прежние представления об исправительном назначении тюремного заключения, в том числе и принцип минимизации барьеров между заключенными и внешним миром. Стены тюрьмы укрепляются в прямом и переносном смысле. Все это, вместе взятое, изменяет представления об отношениях между правонарушителями и обществом. Сегодня интересы осужденных правонарушителей и интересы общества рассматриваются как фундаментально противоположные. В криминологии традиционный подход, в соответствии с которым преступность понимается как следствие нерешенных социальных проблем и бедности, сегодня сталкивается с конкуренцией двух других подходов. Первый из них обозначается как «криминология повседневной жизни». Различные жизненные ситуации должны реорганизовываться таким образом, чтобы предоставлять меньше поводов и возможностей для совершения преступлений. Такой технологический и, по существу, аморальный подход игнорирует людей с их проблемами и ценностями. Он бросает вызов традиции, согласно которой социальный порядок вытекает из моральной дисциплины и послушания властям. Второй подход обозначается как «криминология другого». «Другой» — это опасный чужак, «просто дурной человек», отличный от нас, несущий угрозу нашей безопасности и благополучию. Адекватной реакцией на его действия является социальная защита. Социальный порядок нуждается в социальном консенсусе, базирующемся на общепризнанных ценностях, а не на плюрализме различий, к которым следует относиться терпимо. Обе альтернативные криминологии фокусируются на контроле, признают, что преступность стала обычным социальным фактом. Эти криминологии свидетельствуют об отходе от проекта интеграции правонарушителей в общество посредством их исправления и проведения социальных реформ. В сфере контроля над преступностью «социальный» стиль мышления все больше вытесняется «экономическим». Социальный стиль, преобладавший на протяжении всего ХХ века, предписывал уделять главное внимание социальным причинам преступления и соответственно искать социальные решения. В настоящее время язык социальной каузальности в криминологической сфере заменяется языком экономических расчетов. Контроль над преступностью должен реализовываться в конечном счете как экономически эффективное мероприятие. После длительного периода ослабления социальных и культурных ограничений вновь подчеркивается необходимость более жесткого регулирования, наблюдения и контроля во всех сферах социальной жизни. Гражданская культура становится все менее терпимой, все менее способной к доверию по отношению к индивиду. Единственное исключение составляет экономика. Сочетание «неолиберальной» и «неоконсервативной» ориентации, т. е. сочетание рынка и моральной дисциплины создали ситуацию, при которой бедные подвергаются все более интенсивному контролю, в то время как во все меньшей мере контролируются рыночные свободы остальных. Расширяется разрыв между богатыми и бедными. Рыночные свободы и экономические интересы средних и высших классов обусловливают более ограничительную и более скудную политику по отношению к бедным, что сказывается, прежде всего, на системе социального обеспечения. Даже определенные сегменты рабочего класса одобряют эту систему. Позиции в отношении системы социального обеспечения воспроизводятся в сфере контроля над преступностью. Речь идет об одних и тех же посылках, тех же страхах, стереотипах, методах установления рисков и способах их устранения. Сфера контроля над преступностью, подобно системе социального обеспечения и социальной политике вообще, образует элемент «более широкой системы регуляции и идеологии», которая стремится создать новый социальный порядок. (Вместе с тем, по мнению автора, более широкое сравнительное исследование показало бы, что другие страны, такие как Канада, Норвегия, Голландия и Япония, преодолевают подобные «затруднительные положения», не прибегая к таким же, как в США и Великобритании, стратегиям контроля.) Новые формы контроля над преступностью влекут за собой определенные социальные издержки. Закрепление социальных и расовых перегородок, усиление криминогенных процессов, отчуждение крупных социальных групп, дискредитация права, ослабление гражданской терпимости, тенденция к появлению авторитаризма — все это может стать следствием преимущественной опоры на карательные механизмы для поддержания социального порядка. Социальные и политические издержки подобного рода позволяют считать, что преобладающие ныне формы контроля над преступностью будут сохраняться долго. Наиболее важный «структурный урок» XX столетия заключается в том, что национальное государство уже не может обеспечить безопасность граждан и установить социальный контроль на адекватном уровне силовыми методами. Легитимное правительство должно уменьшить свою власть и осуществлять социальный контроль совместно с организациями гражданского общества, прежде всего с местными организациями и объединениями граждан. Реферат подготовил Юрий Кимилев * David Garland THE CULTURE OF CONTROL.Crime and Social Order in Contemporary Society. Chicago: The University of Chicago Press; Oxford: Oxford University Press, 2001. XIII, 307 p. |
