Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2003
| Мультикультурализм и трансформация |  |
| Эта книга — результат работы Международной научной конференции «Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ», состоявшейся в Московском центре Карнеги в сентябре 1999 года. Сборник по большей части состоит из достаточно критических статей, авторы которых стремятся не столько воспеть новую моду, сколько подвергнуть ее испытанию на прочность. То,что получилось в результате, можно без особого преувеличения назвать коллективной манифестацией постсоветского этноскептицизма[1]. Появившееся здесь невесть откуда «этническое» может вызвать вопросы: как-никак, ключевой темой сборника является «мультикультурализм». Удивляться, однако, не следует: в данном случае мы имеем дело со специфическим термином, в котором «этническое» не называется прямо, но подразумевается как означаемое «культурного». Авторы сборника эту презумпцию принимают — и в таковом качестве подвергают анализу, не всегда щадящему и лицеприятному. Обращение к постсоветскому опыту, в том числе и к опыту этнических конфликтов, само по себе является методологически проблемным. Принятые сейчас подходы к рассмотрению этого опыта обычно подразумевают признание его заведомой вторичности (если не второстепенности), подчиненности нормативной модели «нормальных этнических процессов». Норма, разумеется, отсчитывается от «гринвичского меридиана»: «нормальная этничность» (в том числе и«нормальные этнические проблемы») — в общем-то, все то, что происходит в этой сфере в развитых странах. Далее, «скептицизм» по отношению к«этническому» — это осознанная методологическая позиция, основанная на недоверии к обычно предъявляемым манифестациям «национального самосознания» и прилагаемых к ним пакетов обид, требований и претензий. Разумеется, это не имеет ничего общего с отрицанием этничности в каких бы то ни было формах, в том числе и самых одиозных. Речь, скорее, идет о том, что нет никаких оснований доверять «голосу» этнического (и тем более — услужливо договаривать за него, услужливо предоставляя ему аргументы). Задача формулируется совершенно иначе — проникнуть за кулисы разыгрываемого фольклорно-политического представления. Концепция «мультикультурализма» была сработана по социальному заказу — для объяснения– понимания — излечения[2]национальной проблемы в Канаде. Прежде всего она должна была унять беспокойство франкоязычного населения, никогда не подвергавшегося угнетению, но основательно возмущенного неудобствами, связанными с положением меньшинства. Вслед за ним аналогичное беспокойство выражали представители других общин — например, влиятельных эмигрантов (в том числе русских и украинцев), канадских аборигенов («индейцев») и так далее. В дальнейшем «мультикультурализм» оказался востребованным в Германии — по причинам весьма специфического свойства (пресловутая «немецкая вина», формулируемая именно в этноцентристских терминах — как вина «немцев» перед «евреями» — плюс вполне реальные проблемы с Fremdenhass[3]). «Мультикультурализмом» называются и некоторые американские практики (рассчитанные на решение частных проблем, но оказавшиеся удоборассмотримыми в рамках «мультикультуралистского» дискурса). В настоящее время «мультикультурализм» (как практика) используется в качестве универсального успокоительного для растревоженных национальных чувств. Не надо нервничать. Мы откроем школы на ваших национальных языках, ваша культура будет поддержана (музеи, фестивали, телепрограммы— это, в общем, «обсуждаемый вопрос»), вашей религии (православию, католицизму) будут оказаны подобающие знаки внимания и уважения. Представители вашей нации будут иметь определенные гарантии при приеме на престижную работу (прежде всего — в государственной сфере), и более того — оговоренную толику власти. Короче говоря, «мультикультурализм» — это спонсирование безопасных форм национально-культурного самоутверждения с целью купирования неприличных, угрожающих и опасных форм того же самого[4]. Умудренный опытом житель постсоветского пространства тут же вспомнит аналогичные советские практики — «национальные квоты» при поступлении в вузы или при партийных «наборах», издание книг и журналов (как правило, «планово-убыточных») на «национальных языках», этнографические привилегии (право «сохранять свою культуру») и прочие бенефиции и преференции, получателями которых были все «советские народы» (кроме русских, назначенных «большинством», с обычными правами и обязанностями донора, и нескольких «плохих наций»[5], подозреваемых в нелояльности). Эти ассоциации законны. Директор Центра независимых социологических исследований Виктор Воронков в своем докладе «Мультикультурализм versus деконструкция этнических границ?»[6] прямо называет СССР «страной победившего мультикультурализма». К нему присоединяются составители сборника: советские практики проще всего описывать как «мультикультурализм de facto». Интересно, что и у советского, и у западного извода мультикультурализма оказывается один и тот же источник: эссенциалистское понимание «национального» как антропологически заданного фактора, сущностного свойства человека. Это понимание, в свою очередь, восходит к романтическому представлению о «национальном» как о высшей форме выражения инаковости. Представитель «другого народа» — это всегда «Другой», «Иной», «Непохожий На Меня», причем его инаковость, в отличие от индивидуальных особенностей, построена не на песке личных прихотей и капризов, а на твердой скале «национальной солидарности», «вековой культуры», «памяти предков», etc. Признание права «носителя инаковости» на «инаковость», таким образом, оказывается чем-то аналогичным признанию права личности на ее уникальность— и даже, пожалуй, более обоснованным. Соответственно, вопросы о генезисе этнического оказываются столь же неприличны, сколь и вопросы о генезисе «уникальности каждой личности»: «голосу крови и исторической памяти» нельзя задавать ницшеанский вопрос «кто говорит», ему можно лишь почтительно внимать. Однако опыт — и прежде всего постсоветский опыт — убеждает нас в обратном. Мы слишком хорошо знаем (и авторы сборника не стесняются этого знания), что этничность есть прежде всего политический конструкт, а точнее говоря — ярлык, знамя (а то и жупел), чья функция — не столько называть вещи своими именами, сколько отвлекать внимание, скрывать, маскировать, прятать. При этом то, что прячут (по негласной взаимной договоренности) все, пользующиеся «словарем этничности», может оказаться набором очень разных, иногда никак не связанных друг с другом реалий, более или менее удачно подверстанных к дискурсу «этнического». Очень многие вещи, начиная от конфликтов с московскими чиновниками и милиционерами и кончая чеченской войной, удобно (но не обязательно «правильно») описывать в категориях «противостояния народов». Этноскептицизм как методологическая позиция начинается с недоверия к языку «национально-ориентированного» дискурса (который мультикультурализм, в общем, принимает — хотя и провозглашает на нем более утешительные истины, чем, скажем, националисты). В частности, у этноскептиков постсоветский взрыв национальной озабоченности, породившей вороха «идентичностей», не вызывает ничего, кроме брезгливого недоумения: они не верят в новодельную «инаковость» бывших советских людей. Если иммигранты в странах Запада зачастую и в самом деле глубоко отличны от местных, то все советские ели из одного котла, все более или менее свободно говорят по-русски, служили в советской армии, были членами партии и комсомола, короче говоря — имеют вполне опознаваемое общее прошлое. В. Малахов заключает: «иммигранты в сегодняшней России в массе своей — по крайней мере, взрослая их часть — бывшие “советские люди”… Те, кого предлагают считать “другими” у нас, “другими” в строгом смысле слова не являются». То есть выдавать себя за каких-то «марсиан» у них нет никаких оснований[7], и этнокультурное «моя твоя не понимай» есть, в большинстве случаев, сознательная политика, направленная на получение выгод от непонимания. Отдельная тема — мультикультурализм и проблема суверенитета (этому вопросу в сборнике посвящен целый раздел). Вкратце: мультикультурализм, среди всего прочего, задумывался как плата за отказ от претензий на собственную государственность, «алименты без развода». С другой стороны, понятно же, что мультикультуралистские практики в чем-то и провоцируют интерес к «окончательному решению национального вопроса» (путем обретения собственной государственности). Вопрос в том, стоит ли кормить волка, который, откормившись, еще прытче побежит в лес. Авторы раздела, в общем, согласны с тем, что, с одной стороны, «никогда сам этнос не выступает в качестве… борца за что бы то ни было, в том числе и за политическую самостоятельность. Всегда такую роль играют политические группировки, претендующие на выражение интересов своего этноса»[8], а с другой — «после войны… стало очевидно, что ни национальный суверенитет, ни самоопределение не могут отныне стоять выше всех прочих ценностей и целей»[9]. Тонкость, однако, в том, что такие признания вовсе не препятствуют сецессии: если агрессивное меньшинство сумеет заручиться поддержкой больших международных парней, они найдут какую-нибудь причину помочь именно этому «маленькому гордому народу» и признать его права (опыт Югославии вполне показателен в этом отношении). И наконец, last not least, в сборнике уделено немалое внимание обзору политик, обратных «мультикультурализму» — начиная от прибалтийских «этнодемократий» и кончая «демократией соглашений» в Дагестане. Замечательная статья А. Семенова об Эстонии[10] формулирует принципы этнической политики, проводимой этнически сплоченной общностью, закрепившей за собой власть на институциональном уровне. Все этнические группы, по каким-либо причинам попавшие в подчиненное положение (в Эстонии в этой роли выступают «русскоязычные»), оказались в тисках дилеммы — содной стороны, к ним предъявляются жесткие требования быстрой интеграции в эстонское общество («интеграция» понимается здесь прежде всего как отказ от всех проявлений идентичности), а с другой — эта ассимиляция не должна быть настолько успешной, чтобы угрожать положению самих эстонцев. Не эстонцы вынуждены все время доказывать свою абсолютную лояльность стране проживания: в частности, право на критику эстонских порядков зарезервировано только за этнически чистыми эстонцами. Практически вся политическая и экономическая элита страны состоит только из эстонцев, и т. п. При этом надо отдать должное эффективности этой политики: политический режим Эстонии на редкость устойчив[11]. В статье Э.Кисриева[12] описывается откровенная этноориентированная политика в Дагестане, где имеет место настоящая «мозаика народов», причем ни один из них не составляет большинства. Здесь публичность националистического дискурса (соответствующие положения, явно говорящие о «правах народов», внесены в Конституцию республики) оказывается ширмой для игры более сложных интересов. Автор выявляет «невидимых агентов» дагестанского политического рынка — «этнопартии», неформальные организации, группирующие не столько «официальные» дагестанские национальности, сколько узкие сообщества внутри таковых — «джамааты». «“Национальность” в Дагестане в действительности не определяет, а скрывает в практике реального политического процесса подлинные силы, которые в нем задействованы», — делает вывод автор. Суммируя впечатления, можно сказать, что российский этноскептицизм прошел-таки свой pons asini: продемонстрированный уровень анализа проблем выгодно отличается как от оголтелого этноромантизма (обычно поставляемого в комплекте с русофобскими пассажами[13]), так и от наукообразной этнофобии, склонной видеть в самом факте многоэтничности то ли угрозу, то ли трагедию… Однако позиция авторов по заявленному в заглавии сборника вопросу, при всей ее взвешенности, совершенно недвусмысленна. Сборник кончается следующими словами В.Тишкова: «Мы заблуждаемся, когда думаем, что так называемые приниженные меньшинства — это всегда страдающие от господствующего большинства группы, лишенные возможности удовлетворения базовых культурных потребностей, но если они получат самоопределение, то все проблемы будут решены. На самом деле меньшинства становятся инициаторами насилия как раз через культурные аргументы, через то, что они должны сохранить, возродить или защитить свою культуру. Они стали инициаторами насилия или конфликтов, которые в последнее время произошли на территории бывшего Советского Союза и в других регионах мира… Мультикультурализм дает только умеренные по своему воздействию инструменты политики. Он может снижать напряженность, но не снимает проблему насилия и обеспечения безопасности общества или государства». [1] Это связано с позицией составителей сборника — В. С. Малахова и В. А. Тишкова. Последний, в частности, известен как автор статьи с вызывающим названием «Забыть о нации» (Этнографическое обозрение. 1998. № 5). [2] Классическая триада, через которую проходят любые утверждения о «социальном», особенно же о «социальном неблагополучии»: объяснение предлагают эксперты (социологи, этнологи и прочие обладатели дипломов), понимание (т. е. согласие с некоторыми объяснениями) демонстрирует общество (в лице влиятельных общественных организаций и СМИ), действовать («принимать меры») предоставляется государству. [3] «Ненависть к чужим». Термин применяется прежде всего по поводу напряжения, существующего между «коренными немцами» и иммигрантами — при том, что современная Германия определяет себя как Einwanderungstaat («иммиграционное государство»). Ежегодный приток мигрантов в Германию составляет несколько сот тысяч человек (в начале 90-х годов более 400 тысяч в год). [4] Обзор истории вопроса см. в рецензируемом сборнике в заключительной статье В.А.Тишкова «Теория и практика многокультурности» (с. 331–350), а также в статьях В.Малахова «Зачем России мультикультурализм?» (с. 48–60) и Франца-Олафа Радтке «Разновидности мультикультурализма и его неконтролируемые последствия» (с. 103–115). [5] Впрочем, здесь существовала своя система «обмена правами»: например, «еврейская квота» в вузах была оборотной стороной эксклюзивного еврейского права на эмиграцию (что заявлялось почти официально: «евреев не берут учиться, потому что они все равно уедут»). [6] Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ. С. 38–47. [7] Можно только пожалеть, что в сборнике нет работ, посвященных этнополитическим авантюрам — типа «казачества» образца начала девяностых, с самозваными «атаманами» и прочим фальшаком. Еще интереснее было бы узнать, сколько хлестаковщины (наивной и не очень) стояло и стоит за этническими проектами, связанными с возрождением «малых народов России». [8] Чешко С. Доктрина самоопределения: иллюзии и реальность // Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ. С. 242. [9] Билефельд У. Амбивалентная структура самоопределения // Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ. С. 258. [10] Семенов А. Культурное многообразие и этническая модель национального государства: решение в пользу «этнической демократии» в Эстонии // Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ. С. 195–205. [11] Разумеется, подобная политика возможна только из-за снисходительного отношения «Большой Европы» к любым формам дискриминации русских. [12] Кисриев Э. Модель «со-общественной демократии и опыт политического развития республики Дагестан // Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ. С.206–223. [13] Впрочем, сочинения этого жанра в сборнике также присутствуют. См., например: Гудков Л. Русский неотрадиционализм и сопротивление переменам. |