Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2003
| Марсель Райх-Раницкий. Моя жизнь / |  |
| Времена, когда мы зачитывались современной немецкоязычной литературой, когда на слуху были не только имена Белля, Гессе и Дюрренматта, но и Зигфрида Ленца и Вольфганга Кеппена, увы, остались в прошлом. Что сегодня пишут, о каких книгах спорят в Германии, Австрии и Швейцарии, мы знаем мало. У нас популярен занимательный Зюскинд; остальное — удел специалистов. Поэтому автобиография Марселя Райх-Раницкого, самого влиятельного немецкого литературного критика и популярного телеведущего, может пройти мимо даже просвещенного читателя: скорее всего, само это имя окажется незнакомым. Однако книгу эту стоит прочитать, ибо дело здесь не в профессии автора, авего судьбе. Еврей, родившийся в польском городке, получивший образование в прусской гимназии в Берлине, Райх-Раницкий своим главным духовным достоянием всегда считал немецкую литературу. Судьба же его складывалась так, что чем более он ощущал себя немцем, тем более ему в этом отказывали. Будучи польским подданным, польскую культуру он тоже считал своей — но его пытались лишить и ее. Как бы там ни было, его городом был и остался Берлин, его театром — театр на Жандарменмаркт, его поэзией — Шиллер и Гете. А было вот как. Мать Марселя, еврейка, выросла в Пруссии. Имея среди предков поколения ученейших раввинов, она была чужда еврейской традиции, зато глубоко привержена немецкой классической культуре. Переезд семьи из польской глуши именно в Берлин был для нее естественным — где же еще должен был получить образование ее сын? Внешняя канва жизни героя повествования такова. В 1930 году Марсель поступает в берлинскую гимназию. В 1933 происходит поджог Рейхстага, в 1935-м — выходят так называемые «Нюрнбергские законы», по которым немецкие евреи фактически лишаются гражданских прав. В 1938-м отец и мать перебираются в Варшаву, а Марселю отказывают в приеме в берлинский Университет Фридриха Вильгельма. В августе 1938-го в паспортах евреев появляется штамп «J», в парках уже стоят желтые скамейки, а в октябре 1938 года Марселя Райха (Раницким он станет только через много лет) ночью уводят из дома, сажают в пломбированный вагон и депортируют в Польшу. Как он позже напишет, его единственное имущество было «невидимым» — он увозил с собой немецкий язык и немецкую литературу. «Хрустальная ночь», сулившая евреям непросто ужасное, но запредельное для человеческого воображения будущее, случилась через несколько дней после депортации. До начала Второй мировой войны остается год. Девятнадцатилетний Марсель проводит этот год в Варшаве, перебиваясь уроками немецкого и читая ту немецкую литературу, которая была создана в эмиграции (т.е.после1933года) и имелась в варшавских библиотеках— а это Томас и Генрих Манны, Цвейг,Фейхтвангер, Брехт, Иозеф Рот. Одновременно он открывает для себя современную польскую поэзию — Тувима, Слонимского, Броневского. Вторая мировая война настигла Варшаву уже через неделю после начала. Марсель Райх вместе с братом и другими родственниками пытается уехать на Восток — и попадает в хаос исхода поляков и наступления советских войск, оккупировавших Польшу в соответствии с пактом Молотова — Риббентропа. Дальше — возвращение в полуразрушенную Варшаву, где оставались престарелые родители; жизнь в варшавском гетто, где он оказался вместе со своей будущей женой Тосей и всеми родственниками; «селекции» и«акции», жертвы которых отправлялись в Треблинку — не лагерь, а просто крематорий (там погибли мать Тоси и родные Марселя). Во время очередной акции Марсель и Тося в последний момент выбежали из колонны евреев, которых гнали к поезду в Треблинку, и укрылись в подвале разрушенного дома — тоже внутри гетто. Сильная воля и витальность героя повествования, его связи с Еврейской боевой организацией (в некоторых операциях которой он участвовал) позволили молодой паре бежать из гетто. Переменив несколько временных убежищ и ежеминутно рискуя жизнью, они нашли приют в семье польского наборщика в дальнем пригороде Варшавы. Там почти полтора года они провели то в погребе, то на чердаке полудеревенского домика. Когда в Польшу вошла Красная армия, двадцатичетырехлетний Марсель выглядел на пятьдесят. Все дальнейшее повествование читается как детективный роман. Служба в той части польской армии, которая находилась под советским командованием; работа в военной цензуре; вступление в польскую компартию; работа в польской разведке, задания которой Марсель продолжал выполнять в Лондоне, где он прослужил два года консулом. Там родился его сын, который унаследовал и его новую фамилию — Раницкий: как мог польский консул носить фамилию, неизбежно напоминавшую о Третьем рейхе? Вернувшись из Лондона, Райх-Раницкий попадает прямо в тюрьму, хотя никаких обвинений ему предъявлено не было. Его быстро выпустили, но исключили из компартии «за идейное отчуждение». В начале 50-х в Польше это еще не было эквивалентно гражданской смерти — и за следующие несколько лет Райх-Раницкий становится главным специалистом по немецкой литературе. Потом его запретят печатать, и он уйдет на радио, а когда дела пойдут совсем плохо ив 1957 году начнется очередная антисемитская кампания, он примет решение покинуть Польшу ради своего «портативного отечества» — немецкой литературы. Пересказанное выше — это две трети книги, примерно 350 страниц. Следующие150, на мой взгляд, будут интересны преимущественно специалистам: автор описывает свой «путь наверх», отношения с немецкими писателями и общественными деятелями и т.д. Из тональности этой части повествования можно понять, почему Райх-Раницкого считают грозой немецких литераторов: с высоты своего жизненного опыта он всегда позволял себе говорить, что думал. Экстремальный жизненный опыт не сделал Райх-Раницкого ни более снисходительным к писательскому тщеславию, ни более терпимым к людским слабостям вообще. Так ведь будь он другой породы, едва ли бы он вообще выжил и остался при этом нормальным человеком (как можно судить по нескольким вскользь оброненным замечаниям, жена его не оправилась от пережитых потрясений). Нелли Закс, Пауль Целан выжили физически и даже духовно, но души их, выражаясь словами Чеслава Милоша, остались полны «одиночества в смерти». Самым интересным в книге мне представляются воспоминания автора о его юности в Берлине. Подавление свободы, наступление на права человека и распространение шовинистических настроений происходит постепенно. Гитлер уже пришел к власти, но к ученикам-евреям учителя не придираются, одноклассники не проявляют агрессии. Правда, в гимназии без всяких пояснений перестают читать произведения, где есть еврейские мотивы, — например, знаменитую драму Лессинга «Натан Мудрый». Стихи Гейне еще есть в хрестоматиях, но их уже не изучают. В феврале 1937-го еще можно было вузком кругу «своих» читать вслух знаменитое письмо Томаса Манна, где он пытается открыть глаза соотечественникам на суть Третьего рейха. Но в театрах уже давно запрещены представления немецких авторов еврейского происхождения и эмигрантов. Поэтому играют немецких классиков и Шекспира. Юный Марсель Райх, зная, что в Германии еврей не может учиться в университете, все же подает прошение в Университет Фридриха Вильгельма — он ведь оставался польским гражданином. Более того, получив отказ, по настоянию матери Марсель попадает на прием к ректору университета, который вежливо объясняет ему, что на отделении германистики нет свободных мест. И здесь я с трудом подавляю желание спросить читателя: вам это ничего не напоминает? Увы, едва ли… Ибо те, кто помнит, давно уже учат студентов где-нибудь за океаном. Я немею, узнав, что моя аспирантка, с отличием окончившая хороший провинциальный университет, вообще никогда не слышала об Анне Франк. И уж тем более она не поймет, что такое «желтые скамейки». Это в Швеции книга о Холокосте «Передайте об этом детям вашим» есть в каждом доме, потому что тираж ее превысил миллион. У нас ее тоже напечатали — 20 тысяч экземпляров (заметим, в рамках программы правительства Швеции) — капля в море для нашей страны. Но вернемся к обсуждаемой книге. К моему глубокому сожалению, то, как она издана, вовсе не соответствует стандартам издательства «Новое литературное обозрение». Более того, во многих отношениях издание вообще пребывает как бы вне стандартов. Напрасно читатель станет искать название оригинала книги — указано только издательство, которому принадлежат права. Тому, кто захочет узнать об авторе книги или об откликах на нее с помощью Интернета, придется еще и выяснять, как же пишется его фамилия (оказалось, что Ranicki). Перевод В. Брун-Цехового изобилует фразами и оборотами, для русского языка лексически и грамматически немыслимыми (о стиле не приходится и говорить). Дабы не быть заподозренной в злословии, приведу некоторые примеры. Итак: «он — музыкальный критик Центральной Европы, которого чаще всего плагиируют» (с. 349); «…должен был занять самый интересный [т. е. привлекательный] пост в литературной жизни Федеративной республики — заведующего отделом литературы “Франкфуртер Альгемайне”» (с. 358); «ощущение самоконтроля было у нее несколько нарушено» (вместо «она не вполне владела собой» (с. 382); «при затемненном освещении» (с. 468); далее множество перлов типа «она выключила лампу на потолке» (т. е. верхний свет); «я погладил ее» (по-русски это предполагало бы, что объект ласки — собака или кошка, в остальных же случаях придется сказать погладил по (щеке, голове) или погладил ее/его руку, щеку, спину и т. д.). В книге есть указатель имен, но нет даже минимально необходимых комментариев. Примечания переводчика, сами по себе разумные, немногочисленны и ни в какой мере комментариев не заменяют. Но ведь если не знать, кто такая Нелли Закс, то невозможно не только оценить рассказ Райх-Раницкого о встрече с ней в Стокгольме в 1965 году, но и вообще понять смысл описываемой ситуации. Среди неспециалистов в более выгодном положении окажутся читатели журнала «Неприкосновенный запас» № 4/24 за 2002 год. Из опубликованных там материалов можно кое-что понять — например, специфику роли именно газетного критика в Германии, в культурной жизни которой литературная тетрадь общенациональной газеты играет приблизительно ту же роль, что наш толстый журнал типа прежнего «Нового мира». Странно, однако же, было бы на это рассчитывать. «Мою жизнь» стоит прочитать. Ведь автор принадлежит к числу последних свидетелей страшных событий ушедшего века. |