(Отрывок из неопубликованной книги)
Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 7, 2002
| Развитие науки и техники, обслуживающей гонку вооружений, породило в Советском Союзе особый вид городов — так называемые наукограды — поселения при научно-исследовательских институтах с первоначально хорошими, привилегированными условиями для жизни их работников. В Подмосковье это Обнинск (первая в мире АЭС, физические институты), Дубна (ядерные исследования), Пущино (биология), Троицк (физика), Протвино (синхрофазотрон, физика высоких энергий). Этот ряд продолжают поселки городского типа, «малые наукограды» (они же иногда — спутники более крупных): Менделеево (при Зеленограде) (физико-технические и радиотехнические измерения), Черноголовка (физико-химия), Оболенск (бактериологическое оружие). Выбор места для наукоградов определяли следующие факторы: 1) оборонная доктрина выноса из Москвы и рассредоточения объектов на случай ядерного удара с воздуха; 2) наличие «свободного» места на земной поверхности и благоприятной геологической среды для секретных подземных объектов; 3) красивые пейзажи; военные покатали академиков на вертолете и дали им возможность выбрать кое-что по вкусу. Так получилось, что сооружения и устройства, необходимые для уничтожения всего живого на Земле, расположились в самых живописных и чистых местах, возле природных заповедников; это закономерно для всей России (самый яркий пример — Арзамас-16). Основатели города Пущино-на-Оке прельстились величественным видом на простирающееся за Окой море заповедных лесов, где и сейчас ночью светится лишь один огонек на хуторе Республика, но эти академики были биологами от пробирки, а не биогеоценологами, в природном ландшафте не разбирались, и он им за это отомстил. Экологическая ситуация в Пущине оказалась неудачной без всякого загрязнения со стороны далеких отсюда фабрик и заводов. На таких наветренных холмах местные села на Среднерусской возвышенности не располагались, они прятались в долинах, как и село Пущино, давшее название городу. На склон, обращенный к северу, при каждом удобном случае наползает холодный воздух; неумолимый северный ветер пронизывает город, пользуясь как бы специально для него созданными улицами-трубами, задерживая наступление весны на неделю-другую. Дикая природа здесь давно приспособилась к очень высокой распаханности (своего рода подмосковная лесостепь), а теперь, не боясь косы и плуга, из оврагов на город двинулись те, кого принято называть сорняками и вредителями, как из растительного, так и из животного царства. Люди-новоселы, родившиеся большей частью вдали от Москвы и Подмосковья, стали страдать от аллергии и геохимической несовместимости их организмов с местной средой. Овраги разрушались от оползней, а текущие в них ручьи теперь собирали городскую грязь, многочисленные родники потеряли чистоту. Высаженные на улицах и бульварах чуждые местной флоре деревья, похожие на пластиковые новогодние елки, быстро зачахли; уж лучше бы их в самом деле сделали пластмассовыми. Градостроители, вопреки своим обещаниям, так и не сумели состыковать свое творение с естественным ландшафтом, т. е. прежде всего с долиной Оки и с овражной сетью; они просто поставили дома на места с небольшим уклоном, а все окружающие склоны и кручи игнорировали. Город получился двухъярусным, в нем два мира, совершенно непохожих ни внешне, ни функционально: верхний, равнинный, стандартный, многоэтажный, асфальто-бетонный, где якобы живут постоянно и занимаются наукой; нижний, почти горный (долина Оки), с немыслимыми зарослями, полными сараев, огородов, где те же люди работают руками, роются в земле, вечно что-то строят, а также загорают и купаются, расстояние между двумя частями города, искусственной и естественной — ноль метров, но визуально они изолированы — из одного пространства не видно другого, так что обычный приезжий, командировочный, может несколько дней прожить в верхнем мире, так и не догадавшись о существовании нижнего. В прочих наукоградах, расположенных на очень ровных местах, многоэтажные дома и сарайно-огородные бидонвили обычно разделены лесными зарослями.
На этом ландшафтном фоне в Пущине-на-Оке биолог Д. Кавтарадзе разрекламировал свой проект «Экополис» — экологически сбалансированный малый город-сад, этакий местный земной рай, прообраз всемирного. Поскольку трудно найти такую науку, представители которой не собирались бы в Пущине на конференции, удельный интеллектуальный потенциал, приходящийся на один гектар земли, здесь был для нашей страны рекордным. Некоторое время пущинцы изображали из себя высокоорганизованную общественность, не допускали езды на мотоциклах и внедрения рейсовых автобусов, пытались ездить на велосипедах, как в Дубне; грандиозные ландшафтно-архитектурные планы имелись и для долины Оки, словом, прекрасных экологических начинаний было много. * * * Наука, как и любое творчество, нуждается в сексуальном стимулировании. Приглашенные из Москвы в тот или иной наукоград академики, доктора и даже кандидаты наук сразу получали там хорошие квартиры, но сохраняли в столице свою прежнюю жилплощадь и прописку; тем самым приобрели возможность существенно обогатить свою личную жизнь и даже обзавестись де-факто новой семьей, не порывая с прежней, но укрепляя ее, ибо прежних детей или внуков можно было брать в наукоград на лето как на дачу, притом, что и дача (садовый участок) возле наукограда также выделялась каждому желающему. Между наукоградом и Москвой каждый руководящий научный работник делил свое рабочее и досуговое время примерно поровну, жил на два дома, что до поры до времени имело свою прелесть. Наукограды оказались приютом для иногородних выпускников московских вузов, которые не захотели или не смогли вступить в брак с москвичкой (москвичом) и, следовательно, не получили московской прописки. В научном городке они получали койку в общежитии (комната на троих, санузлы в конце коридора). На первых порах это всех устраивало, ибо казалось продолжением студенческого образа жизни, но без присущего ему в Москве богемного беспорядка. Изоляция от Москвы неплохо компенсировалась организованным систематическим участием в московской научной и культурной жизни, чего обычно не бывало в самой Москве. Молодых ученых табунами, по графику, вывозили в автобусах в московские театры и концертные залы, а также, разумеется, на научные конференции, а в Доме ученых, этой ипостаси фабрично-заводского дома культуры, постоянно гастролировали артисты, велись какие-то диспуты, на которые так падки были наши шестидесятники и семидесятники. Задолго до того, как в наукоградах открылись филиалы московских вузов, они благодаря недавнему студенческому прошлому своих обитателей были похожи на кампус, в котором и старшее поколение ученых обретало вторую (а может быть, третью и четвертую) молодость, радикально обновляя свою личную жизнь. Недавно образованные отделы и лаборатории переживали начальный период расцвета, спаянные молодежной дружбой и любовью между собой и к своему шефу. К тому же всем молодым предстояло защищать диссертации, а это для большинства выпускников вузов — единственное и последнее время, когда они занимаются наукой. Однако такой романтический период надежд, ожиданий, притязаний продолжается недолго: для отдельного человека, особенно для девушки, максимум два-три года; для всей лаборатории — пять-семь лет. Вдохновляющая система человеческих отношений оказалась недолговечной и какой-то одноразовой, неспособной к дальнейшей позитивной эволюции, что, впрочем, характерно для всего советского «народного» хозяйства. Ситуация с жильем в наукоградах была в общем такой же, как и в прочих монофункциональных городах и рабочих поселках, созданных при важнейших военно-промышленных предприятиях. Лишь поженившись и заведя ребенка, молодая пара вчерашних студентов получает отдельную комнату в общежитии— вхудшем случае, прежнем, коридорного типа (те же три койки в комнате, но третью теперь занимает ребенок), а в лучшем, которого ждут много лет, — квартирного типа (восьмикомнатная коммунальная квартира с одним санузлом и четырьмя плитами на общей кухне). После рождения второго ребенка можно дождаться отдельной квартиры, но в доме «типа общежития», т. е. с пониженными нормами: одна жилая комната на четырех, санузел с душем, кухня 5 кв. м. Затем многолетняя очередь на получение более приличного жилья затягивается до бесконечности, и к настоящему времени его получение становится не более вероятным, чем загробная райская жизнь. Произвольно вытолкнув представителей передовой науки из исторически сложившейся многофункциональной городской среды в оранжерейно-искусственную многоэтажную неодеревню, государство погрузило их в замкнутую общину с ограниченными возможностями для выбора. Это хорошо известно на примере старейшего поселения такого типа — Новосибирского академгородка. Развал СССР, его ВПК и обслуживающей его науки способствовали перерождению, если не упадку, наукоградов, но это не главная причина. Дух передовой науки выветрился из старых наукоградов еще в апогее «развитого сциализма». Главная причина изменений — социально-демографическая, она заключается в том неожиданном и неприятном для планового хозяйства факте, что люди с возрастом стареют, обзаводятся детьми, которые тоже начинают нуждаться в трудоустройстве и широком диапазоне выбора жизненного пути, однако окружающая инфраструктура в советских городах-новостройках и в их искусственных жилых микрорайонах к такого рода процессам не приспособлена. Монофункциональные города обречены на перерождение: при хорошем географическом положении они естественным образом становятся многофункциональными, а при плохом разваливаются буквально, так что даже дома начинают пустовать и разрушаются силами природы. У подмосковных наукоградов пространственное положение хорошее благодаря близости к Москве, усиленной автомобилизацией. Бывшие города науки становятся городами-спальнями для местной элиты, занятой своими доходными делами в Москве и в городах Московской области. В этом процессе отмечены два этапа. На первых порах, т. е. в глубине советского периода, города науки стали привлекательными для расселения в них партийно-хозяйственного начальства ближайших районных центров и совхозов. Так, Пущино-на-Оке стало второй столицей и самым комфортабельным поселением Серпуховского района; там уже в середине 70-х годов жило районное руководство и директор соседнего преуспевающего совхоза «Липицы». В постсоветское время жилищно-экологическую, да и всю социальную нишу прежней номенклатуры стали занимать отчасти вышедшие из ее среды «новые русские». Наукограды стали ядром элитной многоквартирной и коттеджной застройки. Выиграло ли от новых соседей коренное население наукоградов? В экологическом смысле — вряд ли. Чем выше благосостояние, тем больше мусора. Но, импортируя заграничные товары в отличной таре, наша страна не научилась ее утилизировать. В российском менталитете приватное пространство семьи заканчивается за дверями квартиры или забором коттеджа, а тот, кто передвигается только на автомобиле, не заинтересован в благоустройстве тротуаров, да и в самом их существовании. Во всех наукоградах давно уже не только научные работники, но и интеллигенция вообще составляют меньшинство и не влияют на облик города. О прежних экологических замыслах напоминают разве что ржавые останки устройств для парковки велосипедов, которые сегодня, какими бы цепями-кандалами мы их ни приковывали, все равно будут украдены или испорчены хулиганами. Где же вы теперь, друзья-однополчане? Чем занимаетесь, бывшие однокашники, до полуночи торчавшие в лабораториях и наперегонки носившие ночные горшки по коридорам общежитий? Старшее поколение, даже если оно еще числится в штате институтов, трудится на своих садовых участках, огородах, в гаражах, превратившихся в универсальные мастерские; младшее поколение занято в разнобразном «бизнесе», как правило, далеком от науки и не требующем высокого развития информатики. Как и повсюду в России, это торговля, извоз, строительство, ремонт, сфера бытовых услуг.
Происхождение источников |
