Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2002
| Не будем говорить банальности вроде того, что двести лет назад города, сегодня именуемые малыми, были очень крупными. Довольно того, что сегодня ясно, о чем речь: населенные пункты, не менее пятидесяти тысяч жителей, имеющие статус именно города. Оставим в стороне массу любопытных подробностей, сопряженных с особой, в немуниципальной формой городского существования в Руси-России, где допетровский «войгород», военное поселение фронтира, сменилось на «чингород» — седалище чиновников-победителей, и т. п. Все это вполне занимательно, но имеет весьма слабую связь с современной действительностью. Эту действительность принято обзывать, а чаще прямо поносить последними словами, что недорого стоит и напрочь блокирует способность различать. А различать есть что. Мне не приходило в голову подсчитывать количество вариантов бытования малого города на российских просторах, поскольку всякая типологизация живого подобна прозекторству. Достаточно и того, что этих вариантов много больше, чем неповоротливая государственная мудрость способна признать годными к различению. В самом деле, есть малые города — фабричные слободы, сформированные по случаю сооружения очередного звена производственной цепочки, которые недоразвитой и развитой социализм протягивал по стране в логике самопального, но все же вполне концептуального искусства. Это раз. Есть останцы фронтирных городков допетровской эпохи, вроде Весьегонска или Козьмодемьянска, в наше время справляющего ежегодную «бендериаду» в честь Ильфа и Петрова, обозначившего сие место под солнцем, наполовину затопленное стройкой коммунизма по имени Чебоксарское водохранилище. Это два. Есть осколки дворянско-чиновного устроения земли, в которые собрались было помещики, окончательно заложившие свои имения после Великой реформы, и враз принялись устраивать театры и все такое (в одной Старице, что в Тверской губернии, где нынче, как и до октябрьского переворота, менее девяти тысяч жителей, было перед Первой мировой войной четыре штуки театров). Это три. Есть осколки купецкой системы расселения, наложившейся на дворянскую, вроде Елабуги, около которой можно наблюдать самую крупную руину промышленного строительства эпохи развитого социализма. Это четыре. Еще города, возникшие как частные промышленные владения демидовской поры, частью пережившие довоенный советский этап прирастания бараками, частью недопеределанные во время брежневской реконструкции городов. Это пять. Города как города, но с энтузиазмом лишенные остатков муниципальной самостоятельности решением глубоко умудренных законодательных собраний российских регионов, тогда как главы городских администраций суть теперь всего лишь заместители глав администраций районных, вроде Кувандыка. Это шесть. Города как города, но их радостно соединили с обезлюдевшими административными районами, тем самым растянув границу юрисдикции до границы с соседними районами, так что функциональный мэр стал функциональным префектом. Это семь. И так далее. «И так далее» — в данном случае вовсе не фигура речи, поскольку надо быть чиновником грефовского суперминистерства, чтобы не видеть различие между Химками, скорее условно отделенными от Москвы, Царским Селом, без питерских туристов не существующим, Дмитровом, расположенным на известной стокилометровой отметке, и, скажем, Тихвином, островно существующим среди болот в углу Ленинградской области. И ни звука о магистральных отличиях между останцами ГУЛАГа, средневековыми кишлаками Дагестана, какой-нибудь Агиделью, пока что населенной исключительно женщинами с детьми, поскольку мужчины разбежались, когда приостановили строительство атомной станции, каким-нибудь Вольском, существование которого целиком центрировано на несокрушимой устойчивости военного училища тыла. А еще и полузакрытые города, между которыми на место прежнего равенства в относительном процветании советских времен пришли фантастические перепады качества жизни… Проведя десятки экспедиций по двум сотням малых городов, я имею основания утверждать простую вещь: типология не стоит ломаного гроша и ни один город не повторяет другого, хотя, разумеется, стандартные признаки советского прошлого и полупостсоветского настоящего присутствуют везде. В нашей литературной традиции принято изумляться миру с полным при этом пренебрежением к миру подручному-подножному. В самом начале перестройки журнал, в просторечье именовавшийся «Литобоз», заказал мне нечто урбанистическое. Я прошерстил «Новый мир» за двадцать лет, обнаружив единственную «урбанистическую» вещь — прелестную повесть Михаила Рощина «Шура и Просвирняк». Все остальное происходило либо в крепко сочиненной деревне, либо нигде, т. е. непонятно где. Не настолько меня интересует современная проза, чтобы рисковать обобщением, но есть ощущение верности традиции— недаром конкурс, организованный Татьяной Толстой через gazeta.ru (лучшее сочинение об успешном деле), дал столь скудные результаты. Прямо морок какой-то. Если все же заглянуть во внутренности Малгорода, то обнаружится богатейшая социальная архитектура, и нет почти такого тренда экономической ли, культурной ли жизни, каковой бы здесь ни проступил. Где-нибудь в Татарстане[1] несложно обнаружить уездный город N, управляемый с простодушием времен Оттоманской империи: городком руководит назначенец Самого Президента, по слухам, личный друг, вследствие чего работает аэропорт и есть регулярные рейсы в Казань,[2] над огромным зданием гимназии (татарской) высится трехметровая тарелка спутниковой связи, тогда как русская школа видывала и лучшие времена. При этом проза жизни, всякий там асфальт на боковых улицах или отсутствие канализации, не входит в локализованную систему ценностей. Напротив того, оказавшись в уездном городе Р в Самарской губернии, можно подумать, что ты в Голландии или вроде того: в киоске продается за сущие копейки брошюра с подробной сверсткой муниципального бюджета на текущий год и отчетом по бюджету за прошлый, сформирован особый акционерный фонд развития альтернативных к «нефтянке» источников дохода, так что на тридцать тысяч жителей приходится уже более 700 частных предприятий. Невероятно, но факт: то, что, по словам московских властей, вообще немыслимо, а именно формирование реальной конкурентной среды в жилищно-коммунальном хозяйстве при внятном, публичном контроле за ним, в городе P работает уже третий год, и неплохо работает. Раз уж зашла речь о знаменитом жилкомхозе, то еще одна занятная частность: в уездном городе G, что в Оренбуржье, новая команда, пришедшая к власти два года назад, так взялась за дело, что за те же бюджетные деньги, без прироста, отремонтировали в два с половиной раза больше, чем это делалось до сих пор. Что любопытно, за это не убивают. А то реформа, реформа! Одна мелочь потрясла мое воображение больше, чем трехсотметровый цветник по оси улицы. Это городское кафе, вопреки древней российской традиции приведенное в очень милое состояние внутри до того, как нашли деньги на ремонт фасада (проверил — на следующий год сделали и фасад). <…> [1] Ни места, ни людей не называю: невеселый опыт показывает, что и одна строчка в печати может возыметь весьма болезненные последствия в биографиях живых героев моих изысканий — читателю придется верить мне на слово.
[2] Это в условиях, когда, скажем, давно закрыт аэропорт в Кирове-Вятке, из Оренбурга, не считая летних отпускных чартеров, единственный рейс в день — в Москву, и т. д. <…>
|
 | ||
|
| |
| ||
