Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2002
| [*] Способы освоения территории восходят к общим архетипам. Общие архетипы, или паттерны, освоения территории претерпевают определенные трансформации при их реальном использовании в специфической географической среде. Формирующиеся вновь параметры среды способствуют обогащению первоначальных архетипов. Историческая география какой-либо страны или региона представляет, таким образом, систему взаимосвязанных уникальных территориальных паттернов освоения. Наиболее экономичные, эффективные паттерны могут трансформироваться в географические образы, представляющие собой компактное представление какой-либо территории, характеризующее степень ее ментальной освоенности[1].История России: пространство, власть и культура Попытаемся предварительно оценить с историко-географических позиций особенности взаимовлияния пространства, власти и культуры в истории России[2]. Геоисторическое пространство Руси-России как бы играет с властью. На метафизическом уровне очевиден турбулентный, неравновесный характер российского пространства и российской власти в динамике их взаимоотношений на протяжении нескольких сотен лет[3]. При анализе истории России уместно даже говорить о геократии, когда власть осуществляет и интерпретирует себя посредством манипулирования определенным пространством[4]. Пространство, подвергающееся подобному контролю, видоизменяет власть; в свою очередь, контролирует ее и становится в известном смысле этой самой властью, отождествляя себя с ней. Яркое выражение этот процесс нашел в романе Андрея Платонова «Чевенгур», где пространство и законы его развития становятся фактически основой, мощным двигателем сюжета, поведения и действий его главных героев.[5] Образно-географические интерпретации развития России тесно связаны с «историей власти». Здесь в первую очередь важны отношения власть — земля, власть — управление, а также территориальные властные иерархии[6]. В поле зрения образно-географических интерпретаций должна попадать проблема «завязанности» этих властных отношений на географические образы, осмысленные типологически. Так, например, уже исследованные в первом приближении исторический институт ходоков и его роль в территориальной организации власти в России[7] позволяют проследить структуру властного пространства, его политико-географическую анизотропию.Очень своеобразным, например, было становление геополитического образа Руси-России. Этот образ долгое время формировался как имперский, причем он был достаточно дробен (существовало множество типов внутриимперских владений-доминиумов — край, область, волость, вотчина, уезд, поместье), но одновременно ему были свойственны черты островитянства, изолированности, отделенности от внешнего мира[8]. Образ буферной или фронтирной империи (как можно представить Россию) породил и особую геополитическую формулу русской судьбы. Это явно центростремительная модель: отдельные области Руси как бы самообразуются, представляя собой отдельные островки, а сама Русь, расширяясь, тут же или постепенно превращает присоединенные территории в те же островки, которые стремятся самозамкнуться, но в пределах «острова Россия»[9]. В данном случае мы видим фактически автономный механизм порождения стандартных геополитических образов (своеобразных матрешек), условием развития которых является именно пограничность (понятая как быстрое и своевременное выделение, а затем и отгораживание от окружающего мира). Дисциплину, изучающую и интерпретирующую большие пространства[10], можно назвать геософией или культурно-исторической геополитикой, которая, по мнению итальянского философа Витторио Страда, изучает макропространства (или ареалы), «…характеризующиеся не только пространственным, но и временным динамизмом и связанные друг с другом отношением притяжения и отталкивания, в зависимости от специфических особенностей, составляющих неповторимый облик каждого такого ареала и определяющих его судьбу внутри общности, именуемой «человечеством», причем не в чисто биологическом смысле»[11]. Универсальные геополитические (или геософские, сколь бы странным ни казалось это название) образы призваны эффективно «сжимать» традиционное географическое пространство, «сжимая» параллельно и его конкретные временные характеристики. Любая власть или властные структуры по своей природе ориентированы на формирование своего собственного приватного пространства — пространства власти, которое может отнюдь не ограничиваться реальными государственными рубежами. Подобное отношение к географическому пространству было характерным для России: «…власть осмысливала пространство своего воспроизводства как лишенное пределов, бесконечное»[12]. Российские власти всегда стремились как бы опередить, хотя бы на шаг, ход реального расширения территории, поглотить еще не завоеванное или еще не присоединенное пространство путем строительства системы кордонов и крепостей[13]. Укрепленные линии, эти как бы живые и пульсирующие постоянно геополитические пунктиры, были метками очередного расширения и геософских образов России и Российской империи. Мозаика таких геософских образов поддерживает на весу геополитическое «тело» России[14]. Базой для развития тех или иных направлений образно-географических интерпретаций становления России является ее геокультура. В определенном смысле вся культура России, историко-культурные корни российской государственности и политической традиции рассматриваются здесь как геокультура. Под геокультурой понимается процесс и результаты развития образов пространства в конкретной культуре, а также формирование традиции осмысления образов пространства. Другими словами, культура коллекционирует определенные географические образы, приобретая при этом те или иные образно-географические конфигурации. Историко-географическая образная карта России Попробуем дать определение историко-географической образной карты России. Итак, это совокупность взаимосвязанных и взаимодействующих историко-географических образов Восточной Европы, Северной Евразии, Центральной Азии, Кавказа, формирующих образно-географическую карту политического, социального, экономического и культурного становления России. Важнейшие элементы карты становления России — геополитические и геокультурные образы страны, взятые в их динамике. Полноценный анализ этих элементов опирается на исследование образно-географических контекстов становления России. Динамичная образно-геополитическая система страны является, как правило, аналогом неравновесной термодинамической системы, в которой кратковременные равновесные состояния сменяются закономерными периодами турбулентности и быстрых трансформаций. По сути дела, страновая образно-геополитическая система — это арена столкновения, борьбы и взаимодействия порой довольно разнородных геополитических образов, имеющих под собой иногда и разные геокультурные фундаменты. Геополитические и геокультурные образы одной и той же страны на протяжении длительного исторического времени могут вступать между собой в известное противоречие[15], но именно эта разветвленная «цепочка» и позволяет осознать образно-геополитические страновые системы как динамичные феномены «большой длительности» (по Фернану Броделю). Системные исследования геополитических образов России обязательно должны учитывать подобную «длительность», естественно «переваривающую» их противоречивость и неоднозначность. Под геополитическим образом (далее — ГПО) нами понимаются целенаправленные и четко структурированные представления о географическом пространстве, включающие наиболее яркие и запоминающиеся символы, знаки, образы и характеристики определенных территорий, стран, регионов, маркирующие их с политической точки зрения. Речь в данном случае идет о фактическом отождествлении определенного географического пространства с конкретной политикой. Ключевой ГПО — это образ, оказывающий решающее и долговременное влияние на структурирование остальных ГПО, а также формирующий и в значительной степени скрепляющий общее образно-геополитическое пространство. Перейдем к характеристике ключевых ГПО России, сложившихся в течение длительного времени — по крайней мере в пределах II тысячелетия н. э. Важнейший из них — т. н. «остров Россия», впервые выделенный и подробно описанный В. Л. Цымбурским как устойчивый архетип геополитического развития России[16]. В связи с этим мы не будем подробно останавливаться на его характеристике — укажем только, что этот ГПО во многом базируется на этнокультурных, цивилизационных и языковых особенностях развития Древней Руси и средневековой России, предопределивших аутентичность самого образа[17]. Следующий ключевой ГПО — это Россия-Евразия, детально раскрытый и проработанный в рамках концепции евразийства в 1920-1930-х годах[18]. Здесь был сделан важный переход за рамки традиционных геополитических возможностей России. По сути, евразийцы, используя историко-географические основания, создали мощный геополитический образ, потенциально позволяющий разрабатывать достаточно масштабные и разнообразные геостратегии. Несколько ранее был осознан и транслирован вовне другой ключевой ГПО — Россия-и-Европа, или Россия как Европа[19]. Если в историософском плане этот образ был проработан в основном уже в XIX веке, то в политическом и культурном смысле понимание России как в первую очередь европейской страны и державы было заложено по преимуществу в XVII-XVIII веках. Очень важно отметить, что Россия воспринималась и воспринимается во многом как маргинальная, пограничная, фронтирная страна Европы, во многом схожая, например, с Испанией — прежде всего, конечно, на историко-культурных основаниях. В более широком контексте российская и латиноамериканская (ибероамериканская) цивилизации типологически относятся к пограничным[20]. Также на цивилизационной основе выделяется следующий ключевой ГПО — Византия. В данном случае его происхождение очевидно: Россия входила в византийский культурный круг; российскую цивилизацию можно также назвать и византийско-православной[21]. Очевидно, что ГПО Византии играл немалую роль в формировании внешней политики России XVIII — начала XX века, включая «Греческий проект» Екатерины II[22] и планы захвата Константинополя в первую мировую войну. С ГПО Византии тесно связаны такие «сконструированные» ключевые ГПО России, как Скандовизантия (термин принадлежит академику Д.С. Лихачеву) и, возможно, менее значимый Славотюркика (термин принадлежит Г.С. Лебедеву)[23]. Все эти термины стремятся подчеркнуть интенсивное международное политическое и культурное взаимодействие в течение нескольких веков на территории современной России, что, несомненно, существенно повлияло на ее геополитическое самоопределение и развитие. Образ-архетип по отношению к этим ГПО — это, конечно, «мост», или «страна-мост». В то же время благодаря выделению этих ГПО можно достаточно четко зафиксировать главные векторы политико-культурного влияния, действовавшие на территории современной России. Среди ключевых ГПО России также Восточная Европа[24]. Несомненно, само понятие и образ Восточной Европы неоднократно менялись, особенно на протяжении XX столетия, включая порой совершенно различные страны и страновые и региональные образы. Однако несмотря на всю расплывчатость и изменчивость этого ГПО, он оказал и продолжает оказывать сильное влияние на формирование внешнеполитического имиджа России. Историческая память здесь используется напрямую, поскольку и Киевская Русь, и Московское государство XVI-XVII веков достаточно ясно осознавали свое геополитическое положение в рамках Восточной Европы. В состав ключевых ГПО России входит и Украина, хотя он в значительной степени пересекается с самим образом России (если рассматривать его как систему взаимосвязанных геоисторических, геокультурных и геополитических образов). Серьезное отличие от предыдущих ключевых ГПО состоит в том, что Украина, очевидно, является структурным ГПО и оказывает непосредственное влияние на весь механизм функционирования ключевых ГПО России. Основания для подобной характеристики — в тесно переплетающихся политических историях и политических географиях России и Украины, зачастую составлявших фактически единое целое (от истории вхождения территории Украины в состав России до создания украинского государства в результате распада СССР)[25]. В конечном счете ГПО Украины во многом определяет соотношения различных ГПО России, их взаимную дислокацию и размещение в образном геополитическом пространстве. Историко-географические образы России переплетаются, пересекаются, входят друг в друга, способствуют взаиморазвитию. Историко-географическая карта России представляет собой постоянные трансформации составляющих ее образов; это анимационная картина. Самое главное здесь — анализировать и синтезировать историко-географические образы на метауровне. Например, географические образы Восточной Европы и Византии воспринимаются на метауровне как мощные геокультурные контексты развития России в целом. Восточная Европа — тот регион мира, чьи географические образы одновременно оказываются под вопросом и тасуются, как карты, бесконечно. Географическая самоидентификация региона — это строгая иерархия его образов, которые могут меняться, модифицироваться, стираться, однако место на образно-географической карте сохраняется. Но место Восточной Европы на этой карте порой видится «белым пятном». Восточная Европа сомнительна, сомнительна в том плане, что все образы, кои должны или могут ее представлять, изначально и по преимуществу — «варяги». Восточная Европа как генеральный геокультурный образ — это «объедки с барского стола» Средиземноморья, Скандинавии, Западной Европы, Римской империи, Золотой Орды и Византии[26]. Последнее особенно важно. Проблема византийского наследия существует в той мере, в какой сам геокультурный образ Византии существует в образно-географической структуре Восточной Европы. Восточно-Средиземноморский по преимуществу, геокультурный образ Византии движется с юга и как бы «объюжает» весь образ Восточной Европы — она становится более южной, более причерноморской и даже более западной. Действительно, Восточная ли Европа Заволжье или Башкирия? Физико-географический (или традиционно-географический) ракурс в данном случае лишь «материнская порода». Если образ Византии (пульсирующий, по сути, во времени и этим живущий) становится все более жизненным и актуальным (с точки зрения геокультурной практики и геокультурной политики), то он оттесняет тем самым соседние, порой не менее важные в прошлом образы Восточной Европы — тот же весьма яркий локальный геоисторический образ Скандовизантии. Этно- или национально-географические образы Восточной Европы (прежде всего России и Польши) одновременно и членят, разрывают единое образно-географическое поле Восточной Европы, и формируют его «ткань». Геокультурная история Восточной Европы естественным образом испытывает недостаток, дефицит связных цепочек, систем, комплексов устоявшихся геокультурных образов, постоянно разрушавшихся и разрушающихся в результате частых военных, политических или дипломатических вторжений. В этой ситуации геофизические образы Черного и Балтийского морей да Карпат являются, пожалуй, самыми совершенными синонимами, а может быть, и суррогатами наиболее устойчивых геокультурных образов Восточной Европы. Память о Византии, актуализированная и географически артикулированная, — это очень органичный инструмент образно-географического «строительства» Восточной Европы. Геополитическая и геокультурная практика Византии была связана с очень тонким структурированием географического пространства, попавшего в ее сферу влияния[27]. Парадокс заключается в том, что относительно небольшая по территории в поздний период своего существования Византия «размазывала» свой образ на большие пространства юго-западного «угла» традиционной в географическом смысле Восточной Европы. Реальная Восточная Европа как бы сжималась до масштабов византийского образно-геокультурного поля. Серьезным противовесом этому византийскому полю могли быть лишь более локальные и менее фундированные геокультурные образы Скандинавии и Средней (Центральной) Европы[28]. Принятый в современной политической географии термин «Центрально-Восточная Европа» является столь явным и политизированным компромиссом, что вполне четко обнажает зазор, «ущелье» между этими образно-географическими полями. Трансляция древней идеи Рима, средиземноморской по своей сути (см. также интересное исследование Вадима Цымбурского о геополитических воззрениях Федора Тютчева) привела к ее сильнейшей архаизации, с одной стороны, и значительной трансформации, — с другой. Глубоко вторичная идея «третьего Рима», которая муссировалась не только Москвой, но и Прагой, есть не что иное, как явный индикатор образно-географической экспансии Византии. Византия — это Восточная Европа, облеченная в «одежды» Древнего Рима. Действительная работа по образно-географическому моделированию Восточной Европы (коль скоро это может быть важным и даже одним из центральных элементов историко-географического образного исследования России) связана с точным оконтуриванием ее образно-географического поля, структурированием этого поля вокруг, очевидно, пока базового образа Византии, а затем и с активной артикуляцией «веера» наиболее ярких образов Восточной Европы — не столь автохтонных или оппонирующих географическим образам Западной Европы, сколь генетически устойчивых в историко-культурном контексте и порождающих все новые производные образно-географические «цепочки». Стратегии формирования историко-географических образов России Возможны несколько ключевых стратегий формирования историко-географических образов России. Первая стратегия — сквозная, или идеологическая. В рамках этой стратегии вычленяется образный стержень (pivot) системы. Фактически маркируется несколько наиболее существенных, важных историко-географических образов, которые объединяются в одну цепочку. Создание такой цепочки обеспечивает эффект образной мультипликации. Например, подобную цепочку создают масштабные образы Византии, Золотой Орды и Балто-Черноморской оси. На мой взгляд, такая цепочка очень эффективно, образно характеризует становление России, прежде всего идеологически. Предложенные здесь в связке образы можно назвать также историко-географическими идео-образами. Вторая стратегия заключается в выделении пересекающихся образно-географических полей. Суть данной стратегии — «растекание вширь», стремление учесть максимальное число возможных образов, а также и их качество, структурность. По сравнению с первой стратегией вторую стратегию можно назвать глобальной. Попробуем эскизно применить метод образно-географических полей к анализу историко-географической карты России в очень сложный, переломный период XVII-XVIII веков. Здесь следует, в первую очередь, выделить Европейское образно-географическое поле, в рамках которого вполне очевидно структурируются образы Польши, Украины, Швеции, Скандинавии, Турции, Австрии. Затем оконтуривается Черноморско-Кавказское образно-географическое поле, в котором рассматриваются образы Крымского ханства, Турции, Дикого поля, политических и государственных образований Северного Кавказа, укрепленных линий, казачьих областей (область Войска Донского, Терское казачье войско, позднее Черноморское казачество). Наконец, выявляется Сибирское (Азиатское) образно-географическое поле, в котором присутствуют и анализируются как самостоятельные образы по преимуществу ресурсных территорий — тайги, острогов, ясака, а также образы окраинных для России государств — Китая и Японии. Третья стратегия связана с более детальным, частным выделением локальных образно-географических зон развития России; иначе — подход с помощью образно-географических ключей. При использовании этой стратегии ищутся узловые точки во времени и пространстве, в которых происходит столкновение, взаимодействие и/или интенсивное развитие историко-географических образов. Такой узловой точкой, например, было Верхневолжье XIII-XV веков, в которой столкнулись два колонизационных потока — новгородский и московский (немного ранее — владимиро-суздальский). Позднее, в ходе масштабного освоения русскими северо-востока Европы, сформировались безусловно ключевые историко-географические образы Русского Севера и Севера европейской части России. Для понимания закономерностей политического и культурного становления Московского государства XIV-XVI веков и формирования его образно-географической системы крайне важны локальные историко-географические образы Великого Устюга, Перми Великой; ключевых речных артерий — таких, как Шексна, Сухона, Юг; региона Белоозера, многочисленных монастырей, сыгравших решающую хозяйственную и политическую роль в процессе вытеснения более древних образов этих территорий — например, пришедших из Скандинавии в ходе проникновения сюда викингов (образ Биармии)[29]. Образное историко-географическое изучение специфики формирования и развития России, несомненно, очень важно, поскольку позволяет понять сущность этого развития, «проникнуть внутрь» самих закономерностей. В то же время подобное изучение дает представление о возможностях научного прогноза развития России и вариантов ее государственности и региональной организации — коль скоро она продолжает существовать и функционировать в тех или иных современных границах. Далее можно говорить о проектировании, целенаправленном конструировании историко-географических образов России и манипулировании ими во внешней и внутренней политике государства (государств) в интересах отдельных политических сил, социальных групп и организаций. [*] Статья существует только в сетевой версии журнала. — Прим. ред. [1] О концепции географических образов см.: Замятин Д. Н. Моделирование географических образов: Пространство гуманитарной географии. Смоленск: «Ойкумена», 1999; Географические образы в гуманитарных науках // Человек. 2000. № 5. С. 81-88; он же. Географические образы мирового развития // Общественные науки и современность. 2001. № 1. С. 123-138; он же. Феноменология географических образов // Социологические исследования. 2001. № 8. С. 12-21; он же. Власть пространства // Вопросы философии. 2001. № 9. С. 144-154; он же. Многоликость современного мира // Мегатренды мирового развития. М.: Экономика, 2001. С. 175-183; он же. Геополитические образы современного мирового развития // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № 11. С. 10-17; он же. Геополитика в XX веке // Политические исследования. 2001. № 6 и др. [2] См. также: Замятин Д. Н. Историческая география России. Программа учебного спецкурса // Вестник исторической географии № 1. Смоленск: Изд-во СГУ, 1999. С. 115-141. [3] Для выявления стратегий интерпретации историко-географических образов России весьма интересна концепция Русской системы Ю. С. Пивоварова и А. И. Фурсова, изложенная наиболее полно в статьях, опубликованных в «Русском историческом журнале»: Пивоваров Ю. С., Фурсов А. И. О нынешней ситуации и проблемах изучения русской истории (на путях к россиеведению) // Там же. Т. 1. Зима 1998. № 1. С. 5-72; Пивоваров Ю. С. Русская мысль, Система русской мысли и Русская система (опыт критической методологии). Статья первая // Там же. С. 87-117; Пивоваров Ю. С., Фурсов А. И. Русская Система: генезис, структура, функционирование (тезисы и рабочие гипотезы) // Там же. Т. 1. Лето 1998. № 3. С. 13-96; Пивоваров Ю. С. Русская мысль, Система русской мысли и Русская система (опыт критической методологии). Статья вторая // Там же. 151-179; Пивоваров Ю. С., Фурсов А. И. Екатерина II, Самодержавие и Русская Власть // Там же. Т. 1. Осень 1998. № 4. С. 215-263 и др. [4] См.: Замятин Д. Н., Замятина Н. Ю. Пространство российского федерализма // Политические исследования. 2000. № 5. С. 104; Замятин Д. Н. Власть пространства и пространство власти. Географические образы и геополитика // Независимая газета. 10.06.2001. № 104 (2414). С. 16. [5] Подробнее см.: Замятин Д. Н. Империя пространства. Географические образы в романе Андрея Платонова «Чевенгур» // Вопросы философии. 1999. № 10. С. 82-90; Империя пространства. Геополитика и геокультура России. Хрестоматия / Авт.-сост. Д. Н. Замятин, А. Н. Замятин. М.: РОССПЭН, в печати. [6] Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в России. М.: Наука, 1988. С. 168-178, 201, 472-473. [7] Кирдина С. Г. Политические институты регионального взаимодействия: пределы трансформации // Общественные науки и современность. 1998. № 5. С. 41-51. [8] Цымбурский В. Л. Остров Россия (перспективы российской геополитики) // Политические исследования. 1993. № 5; Ильин М. В. Указ. соч. С. 234, 239, 369. [9] Ильин М. В. Указ. соч. С. 375-376. [10] Страда Витторио. Хронотоп России // Новая Юность. 1997. № 5-6 (26-27). С. 111. [11] Там же. [12] Королев С. Поглощение пространства. Геополитическая утопия как жанр исторического действия // Дружба народов. 1997. № 12. С. 136. [13] Там же. [14] См.: Салимов Ирек. Импровизация холодных форм // Новая Юность. 1997. № 5-6 (26-27). [15] См.: Грузински С. Колонизация и война образов в колониальной и современной Мексике // Международный журнал социальных наук. 1993. № 1. Америка: 1492-1992. С. 65-85. [16] Цымбурский В. Л. Остров Россия (Перспективы российской геополитики) // Политические исследования. 1993. № 5. С. 6-24; Ильин М.В. Проблемы формирования «острова России» и контуры его внутренней геополитики // Вестник МГУ. Серия 12. Политические науки. 1995. № 1. С. 37-53. [17] Цымбурский В. Л. «От великого острова Русии…» (К прасимволу российской цивилизации) // Политические исследования. 1997. № 6. С. 34-57. [18] См., в первую очередь: Савицкий П. Н. Континент Евразия. М.: Аграф, 1997; Вернадский Г. В. История России. Тверь: ЛЕАН, М.: Аграф, 1996-1997. [19] Зимин А. И. Европоцентризм и русское культурно-историческое самосознание. М.: Изд-во Литературного института им. А. М. Горького, 2000. [20] Семенов С. Ибероамериканская и восточно-евразийская общности как пограничные культуры // Общественные науки и современность. 1994. № 2. С. 159-170; Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия / Сост., ред. и вступ. ст. Б. С. Ерасов. М.: Аспект Пресс, 1998. [21] Оболенский Д. Византийское Содружество Наций. Шесть византийских портретов. М.: Янус-К, 1998. [22] Зорин А. Кормя двуглавого орла… Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2001; также: Елисеева О. И. Геополитические проекты Г. А. Потемкина. М.: Ин-т российской истории РАН, 2000. [23] Лебедев Г. С. «Скандовизантия» и «Славотюркика» как культурно-географические факторы становления Руси // Русская литература. 1995. № 3. С. 30-41. [24] См.: «Особая папка НГ» № 3. Приложение к «Независимой газете». 1999. 25 августа; также: Игрицкий Ю.И. Восточноевропейское цивилизационное пространство в XXI в. // Европа на пороге XXI в.: ренессанс или упадок? М.: ИНИОН РАН, 1998. С.179-191. [25] Ильин М. В. Этапы становления внутренней геополитики России и Украины // Политические исследования. 1998. № 3. С. 82-95; Колосов В. А. «Примордиализм» и современное национально-государственное строительство // Там же. С. 95-107; Дергачев А. Украина в современных геополитических преобразованиях // Там же. С. 124-133; Мошес А. Геополитические искания Киева // Pro et Contra. 1998. Т. 3. № 2 и др. [26] См. также: Шенк Ф. Б. Ментальные карты: Конструирование географического пространства в Европе // Регионализация посткоммунистической Европы: Сб. науч. тр. М.: ИНИОН, 2001. С. 6-33. [27] Cм.: Оболенский Д. Византийское Содружество Наций. Шесть византийских портретов. М.: Янус-К, 1998. [28] См.: Миллер А. И. Тема Центральной Европы: История, современные дискурсы и место в них России // Регионализация посткоммунистической Европы: Сб. науч. тр. М.: ИНИОН, 2001. С. 33-65. [29] См.: Макаров Н. А. Колонизация северных окраин Древней Руси в XI-XIII веках. М.: Скрипторий, 1997; Любавский М. К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1996; Джаксон Т. Н. AUSTR I GORDUM: Древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках. М.: Языки славянской культуры, 2001 и др. |